Но так уж вышло, так уж сложилась судьба, что ей пришлось править страной в военные времена. Мужчины и воины горели заживо на заставах в Анфауглит, погибали под мечами и стрелами северян в Ущелье Сириона, отражали первый удар северной армии, а кто-то должен был оборонять страну от банд орков, покатившихся через нее после того, как из Ард-Гален их прогнал огонь. Этим «кем-то» и стала Эмельдир, а больше, по сути дела, было некому.
Настоящей правительницей страны она оставалась ровно два месяца — пока остатки войска, которое привел ее муж из Ущелья Сириона, еще можно было считать армией, пока над замком Каргонд развевалось синее знамя с сосной и вереском. Потом она стала княгиней изгнанников.
Но и в этом положении ей удавалось сохранять значение и достоинство, ибо для девяти тысяч беженцев, покинувших страну, она оставалась правительницей, а эти беженцы в Бретиле стали немалой силой, поскольку держались вместе, в отличие от халадин, каждый из которых пупом Арды почитал свой хутор. Они с большей охотой шли служить на границу, нежели батрачить, а халадины легко уступали им честь гоняться по междуречью и предгорьям за орками. У них был большой опыт обращения с оружием, они умели держать строй и биться в любом числе; халадины тоже готовы были взять меч в руки, если шла речь об их полях и домах, но вот что делать с мечом дальше — они представляли себе слабо. Поэтому дружина Халдира как-то очень быстро запестрела клетчатыми плащами — и это были люди, уже давно забывшие все прочие ремесла, кроме войны, и крепко озлобленные на Север. Их воспитанниками и оруженосцами становились подросшие в Бретиле мальчишки, а иногда — и девчонки, у которых самым ярким воспоминанием детства остались горящие крыши родных домов. Эти, выучившись владеть оружием, становились не менее опасными бойцами, в которых недостаток опыта с лихвой искупала молодая дурь и презрение к смерти.
И все они готовы были идти куда угодно и делать что угодно по слову своей леди. Если не считать нарготрондской эльфийской дружины, под началом Эмельдир находилась самая значительная военная сила от Сириона на востоке до хребта Андрам на юге и моря на западе. Поэтому Эмельдир, ее конен, командир дортонионских отрядов, одноногий Брегор Мар-Роган (8), и ее аксанир, Фритур Мар-Кейрн, говорили в совете Халдира. Все это молодой горец, Белгар, объяснял Гили вечером, за крынкой простокваши и куском хлеба. Ему было одиннадцать, когда Эмельдир уводила женщин и детей на юг, и больше всего на свете он тогда сожалел, что вынужден вместе с бабами и малышней тащиться вслед за подводами, в то время как отец и брат остались под Кэллаганом, биться в дружине Барахира. Но своего первого врага он убил гораздо быстрее, чем думал: пройдя горными тропами, на беженцев напала банда орков, сабель в двести. Тогда-то Белгар и почувствовал впервые биение чужой жизни на конце своего клинка: пока взрослые, вскочив на возы, отбивались чем могли — мечами, стрелами, копьями, косами, цепами и оглоблями, — старшие мальчишки, забившись под воз с ножами, прикрывая собой самых маленьких, дорезали упавших врагов.
Мать Белгара, тяжелая в кости крючконосая смуглянка, устроила Гили вместе со своим сыном на чердаке. Паренька до красноты смущала полная достоинства почтительность, с которой обращалась к нему эта женщина — он понимал, что сам-то ничем не заслужил: на него просто перешло частью то восторженное почитание, которое вызывал у земляков Эминдил… Тьфу ты — не Эминдил, а Берен.
Встреченный ими разъезд был послан отыскать где-то на дорогах опасного разбойника и беглого мальчишку-раба. Рандир Фин-Рован, тот самый здоровяк, что командовал конниками, очень радовался, что не сразу начал вязать подозрительную парочку и не опозорил своего князя. По кратком размышлении Берен приказал никому не говорить, что он здесь. Потому весь разъезд сейчас находился в Бар-эн-Эрнит, — Берен не стал их отпускать, сказав, что в ближайшие два дня несколько вооруженных людей ему понадобятся, а слухов о своем появлении он не хочет.
Бар-эн-Эрнит, Дом Княгини, был даже не домом, а целым горским поселением к северу от Амон Обел. Собственно Дом Княгини там, конечно, был, но кроме него было еще с полтора десятка домов. Там же у горцев был свой тинг, где они решали дела, в которых не были замешаны халадин. Гили поначалу думал, что Берен первым делом объявится на этом тинге — но нет: он скрылся в доме матери, и слугам был отдан тот же приказ, что и конникам Рована — не болтать о возвращении князя.
Гили уже понял, что для горцев не болтать — это задание непосильное. По молчаливому Эминдилу нельзя было судить о народе князя Берена. Белгар явно мучился тем, что ему запрещено рассказывать о своем князе в поселении и в Бретиле — но зато он нашел подходящего слушателя в лице Гили, совершенно невежественного по части подвигов того человека, с которым он делил дорогу.
— …Саурон открыл тогда Горлиму злосчастному, что видел он не свою жену, а призрак, который сотворил для него Тху. И приказал он казнить беднягу, а в холмы к Тарн Аэлуин послал огромный отряд. Они сражались храбро — но врагов было слишком много; так и погибли Барахир, Барагунд, Белегунд, Дайруин и Радруин, Дагнир и Рагнор, Гилдор, Уртел, Артад и Хаталдир. Уцелел только ярнил Берен, потому как его в тот час в лагере не было…
— Бел, кончай языком зубы полоскать, — прикрикнула мать. — Посмотри, ночь на дворе! Завтра, клянусь Манну и Элберет, подниму до света!
…А в высоком деревянном доме, в это же самое время другой человек рассказывал ту же самую историю, и никто не прерывал его…
— …Жили-были два дурака, их имена все здесь знают, так что не буду повторять этих имен — скажу только, что один до беспамятства любил свою жену, а второй чужую, но она к тому времени была уже мертва, и давно, так что второй дурак был согласен на любую женщину, готовую одарить его своей лаской. И когда дураков послали разведать, что поделывают отряды Саурона, а заодно — добыть чего-нибудь съестного на двенадцать глоток, первый дурак уговорил второго заночевать по пути в его родной деревне, где осталась его жена, не успевшая или не захотевшая уйти… как и многие другие…
Дураки не знали, что в деревне живет доносчик, польстившийся на обещанное Сауроном золото и выследивший мужа, который изредка наведывался к женщине по ночам. Дураки не знали, что каратели стоят в ближайшем замке и ждут только сигнала. Первый дурак заночевал у своей жены, а второго приютила одна бойкая молодка. И на его счастье, доносчик не знал, что дураки на этот раз явились вдвоем: он следил только за домом женатого дурака.
А неженатый среди ночи вскочил с постели, напугав молодку, потому что приснился ему страшный сон. Приснилось ему замерзшее озеро Тарн Аэлуин, и стаи стервятников на деревьях по берегам — сытые, от обжорства еле волокущие крылья гнусные птицы. «Ты пришел, дурак!» — закричала одна из них. — «Поздно, слишком поздно!». И остальные подхватили: «Арк! Арк! Слишком поздно!» И его друг, первый дурак, весь в ранах, шел к нему по льду, оставляя кровавый след. «Я умер», — сказал он. — «А ты просыпайся, если хочешь жить и спасти остальных!» Тогда наш дурак подхватился, влез в одежду и взял меч — но уже и в самом деле было слишком поздно: деревню окружили каратели. И дураку ничего не осталось кроме как залезть в тайник под полом, откуда вел лаз наружу — надо думать, это лаз появился еще когда разбитная вдовушка была мужней женой, и наш дурак оказался далеко не первым, кого она туда отправляла. А дальше он всякого наслушался и насмотрелся, потому что его друга и оруженосца, первого дурака, пытали как раз неподалеку, в соседней хижине, выведывая, где скрывается отряд Барахира… А когда ничего от него не добились — взялись за его жену, и уж тут он не выдержал и рассказал все. Тогда ублюдки убили их обоих — и ничего не узнали про второго дурака, на которого теперь была вся надежда. Только он мог обогнать карательный отряд и предупредить своих… Но ведь для этого нужно было выбраться из деревни, а она все еще охранялась… Нашему дураку пришлось дожидаться ночи, и каратели обогнали его на целый день — диво ли, что он не успел, и, добежав до озера, увидел то же, что и во сне: десять изуродованных трупов и сотни сытых стервятников. И ничего не осталось дурачине, кроме как похоронить отца и братьев, и друзей, и верных слуг… Вот так это было, мама, и получается, что это я виновен в смерти отца. Я не мог остановить Горлима — слишком он помешался на своей Эйлинэль… но я мог его убить — и тогда не погибли бы отец и братья… Штука в том, что я не хотел ни убивать его, ни останавливать — ведь все равно мы не успевали в лагерь, надо было где-то скоротать ночь, и хотелось раз в полгода переночевать в постели… И почему именно с нами должно что-то случиться, и именно сегодня… Прости меня, эмил (9) — если сможешь…
— Простить? — тихо спросила Эмельдир. — Я не могу тебя простить, ибо прощают виноватых, а за что тебя винить? Этот несчастный все равно рано или поздно пришел бы к своей жене, и был бы схвачен — только ты бы тогда не уцелел, погиб вместе со всеми. Говоришь, нужно было его убить? Что ж, я рада, что мой сын не стал хладнокровным головорезом, готовым расправиться с человеком просто ради собственного спокойствия. Или ты хочешь, чтобы я назначила тебе искупление? Я не служу Скорбящей, я не Посвященная, а всего лишь твоя мать. И, по-моему, искупление ты сам себе назначил и избыл его. Я давно оплакала своего мужа, и уже сняла жалобу. Теперь же я просто радуюсь, что мой сын жив и вернулся ко мне.
— Это ненадолго, эмил.
— Знаю, хиньо. Ты не можешь не вернуться. Не можешь не сражаться. Даже здесь — как пришел, так сразу нашумел. Халдир требует объяснений — что это за горец шастает по дорогам и помогает рабам бежать. Не позже чем в три дня мы должны будем собрать общий тинг.
— Ну, меня уже здесь не будет.
— Куда ты собрался?
— В Нарготронд. Мне нужно сказать государю Финроду то, что я сейчас скажу тебе… Вам.
Дверь открылась, и с поклоном вошли двое — оба седоватые, длинноусые, один — на деревянной ноге. Оба, глядя на Берена, застыли в дверях, не веря своим глазам. Он первый разрешил неловкое молчание, быстро встав из-за стола и подойдя к ним с объятием.
— Ярнил, — одноногий положил руки ему на плечи, вглядываясь в лицо. — А ты поседел…
— Знаю, Брегор… Да и ты изменился с нашей последней встречи.
— Да, тогда вторая нога была при мне…
— Садись, Брегор. Садись и ты, почтенный Кейрн. Не будем тратить время на слова.
— Ярнил, отчего вестник не сказал мне… — начал было аксанир, но Берен перебил его:
— Оттого что я не велел. Не будет пира встречи, друзья, не будет торжества — я уеду, как и приехал, тайно.
— Ничего себе тайно! Амон Обел гудит, как растревоженный улей: горцы отнимают трэлей у халадинских купцов.
— Это — свободнорожденный мальчик, — нахмурился Берен. — Алдад хотел сделать его рабом против закона.
— А стоит ли он того, чтобы нам ссориться с Халдиром? Ты знаешь, как он прислушивается к этому торгашу?
— Через таких, как этот торгаш, проникает к нам Моргот, — тихо и зло сказал Берен.
— Ты готов обвинить его, ярн? У тебя есть доказательства…
— Я не о том, о чем ты, Кейрн. — Берен поднял руку. — Нет, я не думаю, что Алдад — соглядатай Моргота. Но ради собственной выгоды он готов пойти против совести. Если кто и приведет к нам Моргота — то такие как он. А мы и сами того не заметим.
— Они могли убить тебя, ярн — проворчал Брегор. — Ради паршивого мальчишки…
— Да, ради паршивого мальчишки! — Берен стукнул ладонью по столу. — Я десять лет дрался ради таких, как он, паршивых мальчишек. Равно как ради паршивых баб и паршивых стариков со старухами. И намерен драться ради них дальше, потому что там, за горами, таких паршивых еще до хрена. Если не имеет смысл драться из-за этого мальчишки — то почему имеет смысл драться из-за тех? Если не стоит драться с поганым торгашом, готовым всех объявить своими трэлями — то почему стоит драться с Морготом, который делает то же самое? Хэлди Брегор, или ты со мной везде — или прости, что мы тебя потревожили.
Он обвел глазами всех присутствующих, и склонил голову.
— Я был резок. Простите. Брегор, Фритур, вы старше и мудрее. И один, без вас, я ничего не смогу. Как и раньше не мог. Но даже если я буду один — я вернусь и буду биться за них. Потому что я голодал — и они давали мне хлеб. Я замерзал — и они давали мне кров, я был оборван — и получал одежду, был ранен — и меня выхаживали, хотя за помощь мне орки могли убить всю деревню. Я не могу их бросить. Хэлдайн, эмил, вы знаете, что там, за горами, уже три года каждый обязан остригать волосы? Каждый из беорвейн (10). И тебе, мама, пришлось бы, и тебе, почтенный Фритур… И мне пришлось однажды… — Берен потер ладонью загривок. — Я ненавижу таких как Алдад.
Некоторое время все потрясенно молчал, осознавая унижение, которому Берен подвергал себя, притворяясь рабом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
Настоящей правительницей страны она оставалась ровно два месяца — пока остатки войска, которое привел ее муж из Ущелья Сириона, еще можно было считать армией, пока над замком Каргонд развевалось синее знамя с сосной и вереском. Потом она стала княгиней изгнанников.
Но и в этом положении ей удавалось сохранять значение и достоинство, ибо для девяти тысяч беженцев, покинувших страну, она оставалась правительницей, а эти беженцы в Бретиле стали немалой силой, поскольку держались вместе, в отличие от халадин, каждый из которых пупом Арды почитал свой хутор. Они с большей охотой шли служить на границу, нежели батрачить, а халадины легко уступали им честь гоняться по междуречью и предгорьям за орками. У них был большой опыт обращения с оружием, они умели держать строй и биться в любом числе; халадины тоже готовы были взять меч в руки, если шла речь об их полях и домах, но вот что делать с мечом дальше — они представляли себе слабо. Поэтому дружина Халдира как-то очень быстро запестрела клетчатыми плащами — и это были люди, уже давно забывшие все прочие ремесла, кроме войны, и крепко озлобленные на Север. Их воспитанниками и оруженосцами становились подросшие в Бретиле мальчишки, а иногда — и девчонки, у которых самым ярким воспоминанием детства остались горящие крыши родных домов. Эти, выучившись владеть оружием, становились не менее опасными бойцами, в которых недостаток опыта с лихвой искупала молодая дурь и презрение к смерти.
И все они готовы были идти куда угодно и делать что угодно по слову своей леди. Если не считать нарготрондской эльфийской дружины, под началом Эмельдир находилась самая значительная военная сила от Сириона на востоке до хребта Андрам на юге и моря на западе. Поэтому Эмельдир, ее конен, командир дортонионских отрядов, одноногий Брегор Мар-Роган (8), и ее аксанир, Фритур Мар-Кейрн, говорили в совете Халдира. Все это молодой горец, Белгар, объяснял Гили вечером, за крынкой простокваши и куском хлеба. Ему было одиннадцать, когда Эмельдир уводила женщин и детей на юг, и больше всего на свете он тогда сожалел, что вынужден вместе с бабами и малышней тащиться вслед за подводами, в то время как отец и брат остались под Кэллаганом, биться в дружине Барахира. Но своего первого врага он убил гораздо быстрее, чем думал: пройдя горными тропами, на беженцев напала банда орков, сабель в двести. Тогда-то Белгар и почувствовал впервые биение чужой жизни на конце своего клинка: пока взрослые, вскочив на возы, отбивались чем могли — мечами, стрелами, копьями, косами, цепами и оглоблями, — старшие мальчишки, забившись под воз с ножами, прикрывая собой самых маленьких, дорезали упавших врагов.
Мать Белгара, тяжелая в кости крючконосая смуглянка, устроила Гили вместе со своим сыном на чердаке. Паренька до красноты смущала полная достоинства почтительность, с которой обращалась к нему эта женщина — он понимал, что сам-то ничем не заслужил: на него просто перешло частью то восторженное почитание, которое вызывал у земляков Эминдил… Тьфу ты — не Эминдил, а Берен.
Встреченный ими разъезд был послан отыскать где-то на дорогах опасного разбойника и беглого мальчишку-раба. Рандир Фин-Рован, тот самый здоровяк, что командовал конниками, очень радовался, что не сразу начал вязать подозрительную парочку и не опозорил своего князя. По кратком размышлении Берен приказал никому не говорить, что он здесь. Потому весь разъезд сейчас находился в Бар-эн-Эрнит, — Берен не стал их отпускать, сказав, что в ближайшие два дня несколько вооруженных людей ему понадобятся, а слухов о своем появлении он не хочет.
Бар-эн-Эрнит, Дом Княгини, был даже не домом, а целым горским поселением к северу от Амон Обел. Собственно Дом Княгини там, конечно, был, но кроме него было еще с полтора десятка домов. Там же у горцев был свой тинг, где они решали дела, в которых не были замешаны халадин. Гили поначалу думал, что Берен первым делом объявится на этом тинге — но нет: он скрылся в доме матери, и слугам был отдан тот же приказ, что и конникам Рована — не болтать о возвращении князя.
Гили уже понял, что для горцев не болтать — это задание непосильное. По молчаливому Эминдилу нельзя было судить о народе князя Берена. Белгар явно мучился тем, что ему запрещено рассказывать о своем князе в поселении и в Бретиле — но зато он нашел подходящего слушателя в лице Гили, совершенно невежественного по части подвигов того человека, с которым он делил дорогу.
— …Саурон открыл тогда Горлиму злосчастному, что видел он не свою жену, а призрак, который сотворил для него Тху. И приказал он казнить беднягу, а в холмы к Тарн Аэлуин послал огромный отряд. Они сражались храбро — но врагов было слишком много; так и погибли Барахир, Барагунд, Белегунд, Дайруин и Радруин, Дагнир и Рагнор, Гилдор, Уртел, Артад и Хаталдир. Уцелел только ярнил Берен, потому как его в тот час в лагере не было…
— Бел, кончай языком зубы полоскать, — прикрикнула мать. — Посмотри, ночь на дворе! Завтра, клянусь Манну и Элберет, подниму до света!
…А в высоком деревянном доме, в это же самое время другой человек рассказывал ту же самую историю, и никто не прерывал его…
— …Жили-были два дурака, их имена все здесь знают, так что не буду повторять этих имен — скажу только, что один до беспамятства любил свою жену, а второй чужую, но она к тому времени была уже мертва, и давно, так что второй дурак был согласен на любую женщину, готовую одарить его своей лаской. И когда дураков послали разведать, что поделывают отряды Саурона, а заодно — добыть чего-нибудь съестного на двенадцать глоток, первый дурак уговорил второго заночевать по пути в его родной деревне, где осталась его жена, не успевшая или не захотевшая уйти… как и многие другие…
Дураки не знали, что в деревне живет доносчик, польстившийся на обещанное Сауроном золото и выследивший мужа, который изредка наведывался к женщине по ночам. Дураки не знали, что каратели стоят в ближайшем замке и ждут только сигнала. Первый дурак заночевал у своей жены, а второго приютила одна бойкая молодка. И на его счастье, доносчик не знал, что дураки на этот раз явились вдвоем: он следил только за домом женатого дурака.
А неженатый среди ночи вскочил с постели, напугав молодку, потому что приснился ему страшный сон. Приснилось ему замерзшее озеро Тарн Аэлуин, и стаи стервятников на деревьях по берегам — сытые, от обжорства еле волокущие крылья гнусные птицы. «Ты пришел, дурак!» — закричала одна из них. — «Поздно, слишком поздно!». И остальные подхватили: «Арк! Арк! Слишком поздно!» И его друг, первый дурак, весь в ранах, шел к нему по льду, оставляя кровавый след. «Я умер», — сказал он. — «А ты просыпайся, если хочешь жить и спасти остальных!» Тогда наш дурак подхватился, влез в одежду и взял меч — но уже и в самом деле было слишком поздно: деревню окружили каратели. И дураку ничего не осталось кроме как залезть в тайник под полом, откуда вел лаз наружу — надо думать, это лаз появился еще когда разбитная вдовушка была мужней женой, и наш дурак оказался далеко не первым, кого она туда отправляла. А дальше он всякого наслушался и насмотрелся, потому что его друга и оруженосца, первого дурака, пытали как раз неподалеку, в соседней хижине, выведывая, где скрывается отряд Барахира… А когда ничего от него не добились — взялись за его жену, и уж тут он не выдержал и рассказал все. Тогда ублюдки убили их обоих — и ничего не узнали про второго дурака, на которого теперь была вся надежда. Только он мог обогнать карательный отряд и предупредить своих… Но ведь для этого нужно было выбраться из деревни, а она все еще охранялась… Нашему дураку пришлось дожидаться ночи, и каратели обогнали его на целый день — диво ли, что он не успел, и, добежав до озера, увидел то же, что и во сне: десять изуродованных трупов и сотни сытых стервятников. И ничего не осталось дурачине, кроме как похоронить отца и братьев, и друзей, и верных слуг… Вот так это было, мама, и получается, что это я виновен в смерти отца. Я не мог остановить Горлима — слишком он помешался на своей Эйлинэль… но я мог его убить — и тогда не погибли бы отец и братья… Штука в том, что я не хотел ни убивать его, ни останавливать — ведь все равно мы не успевали в лагерь, надо было где-то скоротать ночь, и хотелось раз в полгода переночевать в постели… И почему именно с нами должно что-то случиться, и именно сегодня… Прости меня, эмил (9) — если сможешь…
— Простить? — тихо спросила Эмельдир. — Я не могу тебя простить, ибо прощают виноватых, а за что тебя винить? Этот несчастный все равно рано или поздно пришел бы к своей жене, и был бы схвачен — только ты бы тогда не уцелел, погиб вместе со всеми. Говоришь, нужно было его убить? Что ж, я рада, что мой сын не стал хладнокровным головорезом, готовым расправиться с человеком просто ради собственного спокойствия. Или ты хочешь, чтобы я назначила тебе искупление? Я не служу Скорбящей, я не Посвященная, а всего лишь твоя мать. И, по-моему, искупление ты сам себе назначил и избыл его. Я давно оплакала своего мужа, и уже сняла жалобу. Теперь же я просто радуюсь, что мой сын жив и вернулся ко мне.
— Это ненадолго, эмил.
— Знаю, хиньо. Ты не можешь не вернуться. Не можешь не сражаться. Даже здесь — как пришел, так сразу нашумел. Халдир требует объяснений — что это за горец шастает по дорогам и помогает рабам бежать. Не позже чем в три дня мы должны будем собрать общий тинг.
— Ну, меня уже здесь не будет.
— Куда ты собрался?
— В Нарготронд. Мне нужно сказать государю Финроду то, что я сейчас скажу тебе… Вам.
Дверь открылась, и с поклоном вошли двое — оба седоватые, длинноусые, один — на деревянной ноге. Оба, глядя на Берена, застыли в дверях, не веря своим глазам. Он первый разрешил неловкое молчание, быстро встав из-за стола и подойдя к ним с объятием.
— Ярнил, — одноногий положил руки ему на плечи, вглядываясь в лицо. — А ты поседел…
— Знаю, Брегор… Да и ты изменился с нашей последней встречи.
— Да, тогда вторая нога была при мне…
— Садись, Брегор. Садись и ты, почтенный Кейрн. Не будем тратить время на слова.
— Ярнил, отчего вестник не сказал мне… — начал было аксанир, но Берен перебил его:
— Оттого что я не велел. Не будет пира встречи, друзья, не будет торжества — я уеду, как и приехал, тайно.
— Ничего себе тайно! Амон Обел гудит, как растревоженный улей: горцы отнимают трэлей у халадинских купцов.
— Это — свободнорожденный мальчик, — нахмурился Берен. — Алдад хотел сделать его рабом против закона.
— А стоит ли он того, чтобы нам ссориться с Халдиром? Ты знаешь, как он прислушивается к этому торгашу?
— Через таких, как этот торгаш, проникает к нам Моргот, — тихо и зло сказал Берен.
— Ты готов обвинить его, ярн? У тебя есть доказательства…
— Я не о том, о чем ты, Кейрн. — Берен поднял руку. — Нет, я не думаю, что Алдад — соглядатай Моргота. Но ради собственной выгоды он готов пойти против совести. Если кто и приведет к нам Моргота — то такие как он. А мы и сами того не заметим.
— Они могли убить тебя, ярн — проворчал Брегор. — Ради паршивого мальчишки…
— Да, ради паршивого мальчишки! — Берен стукнул ладонью по столу. — Я десять лет дрался ради таких, как он, паршивых мальчишек. Равно как ради паршивых баб и паршивых стариков со старухами. И намерен драться ради них дальше, потому что там, за горами, таких паршивых еще до хрена. Если не имеет смысл драться из-за этого мальчишки — то почему имеет смысл драться из-за тех? Если не стоит драться с поганым торгашом, готовым всех объявить своими трэлями — то почему стоит драться с Морготом, который делает то же самое? Хэлди Брегор, или ты со мной везде — или прости, что мы тебя потревожили.
Он обвел глазами всех присутствующих, и склонил голову.
— Я был резок. Простите. Брегор, Фритур, вы старше и мудрее. И один, без вас, я ничего не смогу. Как и раньше не мог. Но даже если я буду один — я вернусь и буду биться за них. Потому что я голодал — и они давали мне хлеб. Я замерзал — и они давали мне кров, я был оборван — и получал одежду, был ранен — и меня выхаживали, хотя за помощь мне орки могли убить всю деревню. Я не могу их бросить. Хэлдайн, эмил, вы знаете, что там, за горами, уже три года каждый обязан остригать волосы? Каждый из беорвейн (10). И тебе, мама, пришлось бы, и тебе, почтенный Фритур… И мне пришлось однажды… — Берен потер ладонью загривок. — Я ненавижу таких как Алдад.
Некоторое время все потрясенно молчал, осознавая унижение, которому Берен подвергал себя, притворяясь рабом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186