страдание. Кем бы он (оно?) ни был — он страдал и нуждался в помощи.
Так же быстро, как прежде, Лютиэн помчалась в обратную сторону. Полянка открылась перед ней. Ночной пришелец был все еще там — на краю поляны, где и увидел его Даэрон. Он не решился отойти от этого места даже на шаг — только упал на колени. Стоя за деревом, Лютиэн слышала его хриплое, рваное дыхание, и сердце ее сжалось: пришелец плакал. Это был страшный сухой плач без слез, безмолвный вопль отчаяния. Корчась в рыданиях, странный гость повалился на пружинистый ковер из опавших листьев, царапал землю ногтями, сжимая в горстях перегной и мох. Лютиэн вышла из-за дерева и подошла к нему поближе, встала почти прямо над ним…
Она не боялась. Она видела теперь, как он истощен и слаб. Он был грязен, от него скверно пахло… Догадка блеснула как близкая молния: он прошел через Нан-Дунгортэб! Рядом лежал его меч — длинный клинок нолдорской работы, в затрепанных ножнах воловьей кожи. Значит, это воин. Воин-golda (1). Неужели golda можно довести до такого состояния? Нет, это не эльф. И не орк… Это…
Он вдруг перестал биться в приступе глухой муки, резко, как только мог, вновь вскочил на колено, пальцы сжались на рукояти меча. Его взгляд снова встретил взгляд Лютиэн — напряженный прищур подсказал ей, что он плохо видит в темноте…
Человек. Смертный. Adan(2)…
Она слегка склонилась — чтобы он сумел разглядеть ее лицо и оставил свой страх. Сколько времени они стояли так — неизвестно. Потом Лютиэн как можно мягче спросила у него:
— Кто ты?
Губы его дрогнули в попытке улыбнуться — и лопнули: в трещине показалась капелька крови. Он явно попытался что-то сказать — но горло вновь перехватило, и лишь сиплый выдох вырвался из груди. Протянув руку вперед, человек на миг притронулся к протянутой руке Лютиэн — и повалился замертво, как скошенный.
Он не был мертв, он только лишился чувств. Лютиэн опустилась рядом с ним на колени, осмотрела его получше — нет, на нем не было серьезных ран, ни первым зрением, ни вторым она ничего подобного не увидела. Он медленно угасал от истощения — телесного и душевного. Ему требовалась вода, требовалась пища — но у Лютиэн ничего не было с собой. Человек был без сознания, и его душа не собиралась расставаться с телом немедля. У нее было время по меньшей мере, до рассвета — чтобы найти остальных беглецов и взять у них все, что человеку было необходимо.
Уходя с поляны, она оглянулась в последний раз. Как же все-таки он сумел пройти через Завесу Мелиан, не возмутив ее? Он — чародей? От жгучего любопытства у нее захватило дух: прежде она никогда не слышала, чтобы среди людей были чародеи. Отойдя от поляны шагов на шестьсот, она услышала тихий оклик Даэрона…
* * *
Привычка вскидываться на любое колебание воздуха не подвела Берена — но от резкого движения в глазах потемнело, и если бы над ним стоял враг, он мог бы брать человека теплым.
Но то был не враг.
Дева… Берен далеко не сразу вспомнил то слово, которым называются эти небесные создания прежде, чем становятся старухами… Синий шелк, отягощенный золотым шитьем, кожа — светлая и нежная, волосы — черные, глаза — живое серебро…
Вот и пришла моя смерть, подумал он. Потому что земной мир такую красу породить, кажется, не в силах. Я умер, и Валиэ явилась по мою душу…
— Кто ты? — спросила она.
Он протянул руку и слегка коснулся ее ладони. Пальцы ее были сухими и теплыми — Берен понял, что все-таки жив. Он попробовал сказать: «Я Берен, сын Барахира». Попытался попросить: «Помогите», — пересохшее горло исторгло лишь хрип.
Звезды померкли, деревья качнулись в сторону, стебли болиголова кинулись в лицо — Берен упал и забытье накрыло его с головой.
Казалось, он был без сознания совсем недолго — открыв глаза, он видел над собой те же звезды.
Девушка исчезла.
Берен прислушался. Ничего — только шум листьев. То ли она привиделась ему, то ли убежала, бросив его. Безумие отступило, пришло безразличие. Была ли эта красавица явью, сном, бредом от недосыпа и жажды — все равно. Он погибал? Наплевать.
Безразлично шумел ночной лес, ветер ворочался в кронах, журчал ручей…
Ручей!!! Дурак! Ручей!
Берен перевернулся на живот, попробовал встать — заплечный мешок и меч были уже неподъемны. Высвободившись из лямок, он пополз на звон бегущей воды… Пил, как животное, лакал, словно пес, пока не заломило зубы, пока не заболел живот, пока перед глазами не пошли круги…
Потом его вырвало.
Откатившись в сторону, он полежал еще немного у корней ближайшего дерева. Затем снова вернулся к воде, но на этот раз пил осторожно, понемногу… Потом опять отполз к тому же дереву и сел, привалившись спиной к мшистому стволу.
Он снова слушал шум леса, но теперь это был шум жизни. Утолив жажду, он смог рассуждать спокойно. Даже не найдя людей и помощи, он выживет и один, раз есть вода, лес и такая чудная весна…
…Они не были бредом — те, на чей волшебный огонь он вышел из пустыни. Но не были и людьми. Эльфы. «Серые» эльфы из Дориата.
Берен и не думал о такой удаче. Эльфы из пограничной стражи Дориата — это значит, что здесь нет орков, которым он был сейчас не соперник. Конечно, нарушение границы могло быть истолковано как враждебное намерение, но ведь пересечь границу Дориата было невозможно — так говорили люди знающие.
Нужно было вернуться и подобрать свой заплечный мешок. Подобрать меч, сбереженный в горах, в жутком лабиринте лавовых полей и галечных дорог вейдх.
Дорога от ручья до поляны и обратно заняла целую вечность и выпила остаток сил. Подтащив свое немудреное имущество все к тому же дереву, Берен повалился на палую листву и заснул сразу же, словно сознание задули как свечу.
* * *
Увидев Лютиэн, Даэрон опустил глаза.
— Бросил меня, да? — пряча улыбку, спросила она. — Убежал один?
v — Я думал, ты бежишь за мной, — ответил Даэрон. — Зачем ты возвращалась? Ты понимаешь, как опасно существо, способное прорвать завесу Мелиан?
— Ты хоть знаешь, что это за существо? — спросила Лютиэн. — Что это за могучий страшный зверь, наделенный неведомым волшебством?
Даэрон не выдержал ее взгляда и снова склонил голову.
— Это человек, — тихо сказала Лютиэн. — Обычный смертный. Голодный, жаждущий и исстрадавшийся до предела. Пришедший из Нан-Дунгортэб — что он видел там? Что он там пережил? Вот, кого мы испугались. Вот, от кого бежали, сломя голову…
— У меня остались лембас, — тихо проговорил Даэрон. — Он все еще там?
* * *
Берену снился кошмар, ставший привычным за четыре года: черные птицы на льду, кровь, крик… Огонь в ночи. Окошко, переплет косой, накрест, как водится в Дортонионе…
Горлим, не ходи. Не ходи, Горлим, там засада!!!
Крик… Крик!
Эй-ли-нэээээль!
Хохот… Нелюдской хохот, хотя среди убийц есть и люди. Нет, тот, кто служит Морготу, уже не человек…
Хохот… Птицы, черные птицы на белом льду… «Аарк, Аарк… Поздно, слишком поздно…»
…Он проснулся в холодном поту, как просыпался не раз с той ночи.
По левую руку лепетал ручей, правая рука затекла немилосердно… Берен сел, растирая правое плечо.
Стоял жаркий полдень.
Опять хотелось пить.
При свете дня это место казалось более живым и красивым. Благословенным — так было бы правильней всего. Самый его воздух исцелял тело и душу — Берен чувствовал в себе гораздо больше сил, чем мог бы дать простой ночной отдых. Или он проспал больше, чем одну ночь? В Нан-Дунгортэб он не спал вовсе, заснуть там означало заснуть навсегда…
Ручей, из которого он пил ночью, был родником, начинавшимся здесь же, у корней старого дерева, породу которого он не знал: в Дортонионе таких не бывает. Ложе родника кто-то расчистил и заботливо выложил камешками, придав ему форму круглой чаши. Эльфы, синдар — больше некому. Берен склонился над родником и посмотрел в глаза человеку с-той-стороны.
Нехорошие у него были глаза. Худое, заросшее безобразной бородой, грязное лицо вполне сошло бы за морду орка, а то и дикого зверя. Под стать зверю был и взгляд: серые волчьи звезды в провалах глазниц. Немудрено, что ночная танцовщица убежала от такого зрелища.
Берен ударил по воде рукой, чтобы прогнать кошмарное видение. Он бы и сам от себя убежал — знать бы, как…
Слезы нахлынули бурно и неожиданно. Отец дал бы ему хорошую взбучку за такие безобразные, недостойные мужчины слезы… Но и Берен давно подрос, и отец уже четыре года был мертв…
Он видал людей, низведенных до уровня не то что лесных зверей — бездумной скотины под ярмом. Сам он долгое время вел жизнь, которая больше пристала медведю, нежели человеку, но уж о себе-то он думал, что скорее умрет, чем дойдет или позволит себя довести до состояния неразумной твари, даже образ человеческий потерявшей окончательно и забывшей прочно. И вот теперь — он не мог вспомнить, как выглядел прежде, чем потеки грязи покрыли лицо, глаза ввалились, а борода слиплась в колтун от козьего жира, которым, пытаясь обмануть солнце, он смазывал лицо; и от сукровицы, которой сочились ожоги — ибо солнце все-таки не удалось обмануть, и рожа пошла пузырями что твое печеное яблоко.
Он силился вспомнить то лицо, которое когда-то видел в зеркале. Ведь Берен считался красивым юношей… Говорили, что похож на эльфа… Кто же сотворил с ним такое? Кто сделал так, что теперь он и на человека-то не похож? Чем он это заслужил, какой совершил грех, что осужден быть зверем среди зверей?
Он знал — какой…
…Что-то, завернутое в серебристые свежие листья, лежало прямо перед его носом — поглощенный своими терзаниями, Берен не замечал этой вещи, наверняка положенной сюда, когда он спал. Протянув руку, он развернул неожиданный подарок.
Лембас. Эта штука называется «лембас».
Про «эльфийские сухари» рассказывали такое, чему верить никакой возможности не было. Говорили, к примеру, что здоровенному мужику одного такого сухарика хватает на целый день — причем, не на день лежания на печке, а день работы в полную силу, похода или битвы. Говорили, что сухари раз от разу меняют свой вкус, становясь на языке тем, чего тебе в настоящее время больше всего хочется. Говорили, что они лечат от разных напастей — не то чтобы могли поднять смертельно раненого или исцелить чумного, но вот если у тебя цинга или куриная слепота, или с голоду открылись старые раны, или донимает кровавый понос — то это запросто…
Разумные люди всем этим байкам не очень-то верили. Берен не верил, а точно знал: это правда. Во время перехода через топи Сереха с остатками дружины Финрода Фелагунда ему приходилось есть лембас. И все целебные свойства этих лепешек были сейчас очень кстати, потому что десны его кровоточили, глаза слезились днем и плохо видели в сумерках, а раны и царапины, полученные в горах и в пустоши, никак не хотели заживать.
Сняв со связки один сухарик, Берен завернул остальные в листья и положил в мешок. Достал из того же мешка кожаную флягу, набрал родниковой воды и сел под дерево, в удобную ложбинку между корнями. Отламывая от сухарика маленькие кусочки, клал их в рот и ждал, пока они растают. Запивал водой, чтобы усилить ощущение сытости. Думал…
Итак, эльфы не бросили его. Даже помогли. С помощью этих лембас он в два дня поправится, а уж там — не пропадет… Прежний замысел оставался в силе: идти на юг, пока не упрешься в Завесу Мелиан — это ни с чем нельзя перепутать — а там повернуть на запад и топать в Димбар… Или на восток, к Горе Химринг? Когда-то это ведь было очень важно: именно на запад, и именно в Димбар, почему-то такое решение он принял… Забыл. Проклятье. Берен пошарил за пазухой и достал шнурок с ладанкой — он служил чем-то вроде календаря. Берен завязывал на нем по узелку каждый день — начиная с того, как покинул землянку. Сейчас весна была в разгаре, и белые облака, висящие среди листвы, могли быть только яблонями в цвету. Он сосчитал узелки: тридцать пять. Последние дни не отмечены: они прошли в бреду и безумии, счет им потерялся, хотя вряд ли было их больше пяти. Значит, сорок дней он петлял по горам и тащился через пустыню.
Берен рассмеялся. Он не мог выжить в этом походе, об ужасах Эред Горгор и Нан-Дунгортэб ходили легенды, и Берена передернуло, когда он вспомнил, что там видел и делал, но все-таки он выжил и добрался сюда, в окрестности Нелдорета. Теперь сами Валар велели дойти до Димбара. Сказать Государю Фелагунду… что? Что в той каморе его памяти, которая наглухо замурована и завалена, как… Как тот колодец в деревушке без названия? Голос и речь, а еще что? Берен в очередной раз ткнулся в глухую, черную стену забвения. Ничего. Он беззвучно застонал и ткнул кулаком в землю.
Лембас имела привкус меда, молока и земляники.
Земляника с медом и с молоком — в детстве это было любимое лакомство. Берен и Роуэн собирали ее, уходя в лес на целые дни… с ними был третий, но Берен, сколько ни силился, не мог вспомнить, кто. И все трое толклись вокруг большой миски, в которую бабка Андрет бросала очищенную землянику и получали деревянным черпаком по рукам, если лезли в залитую медом землянику раньше времени, пока она не дала сок… А потом в миску наливали молока доверху — готово!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
Так же быстро, как прежде, Лютиэн помчалась в обратную сторону. Полянка открылась перед ней. Ночной пришелец был все еще там — на краю поляны, где и увидел его Даэрон. Он не решился отойти от этого места даже на шаг — только упал на колени. Стоя за деревом, Лютиэн слышала его хриплое, рваное дыхание, и сердце ее сжалось: пришелец плакал. Это был страшный сухой плач без слез, безмолвный вопль отчаяния. Корчась в рыданиях, странный гость повалился на пружинистый ковер из опавших листьев, царапал землю ногтями, сжимая в горстях перегной и мох. Лютиэн вышла из-за дерева и подошла к нему поближе, встала почти прямо над ним…
Она не боялась. Она видела теперь, как он истощен и слаб. Он был грязен, от него скверно пахло… Догадка блеснула как близкая молния: он прошел через Нан-Дунгортэб! Рядом лежал его меч — длинный клинок нолдорской работы, в затрепанных ножнах воловьей кожи. Значит, это воин. Воин-golda (1). Неужели golda можно довести до такого состояния? Нет, это не эльф. И не орк… Это…
Он вдруг перестал биться в приступе глухой муки, резко, как только мог, вновь вскочил на колено, пальцы сжались на рукояти меча. Его взгляд снова встретил взгляд Лютиэн — напряженный прищур подсказал ей, что он плохо видит в темноте…
Человек. Смертный. Adan(2)…
Она слегка склонилась — чтобы он сумел разглядеть ее лицо и оставил свой страх. Сколько времени они стояли так — неизвестно. Потом Лютиэн как можно мягче спросила у него:
— Кто ты?
Губы его дрогнули в попытке улыбнуться — и лопнули: в трещине показалась капелька крови. Он явно попытался что-то сказать — но горло вновь перехватило, и лишь сиплый выдох вырвался из груди. Протянув руку вперед, человек на миг притронулся к протянутой руке Лютиэн — и повалился замертво, как скошенный.
Он не был мертв, он только лишился чувств. Лютиэн опустилась рядом с ним на колени, осмотрела его получше — нет, на нем не было серьезных ран, ни первым зрением, ни вторым она ничего подобного не увидела. Он медленно угасал от истощения — телесного и душевного. Ему требовалась вода, требовалась пища — но у Лютиэн ничего не было с собой. Человек был без сознания, и его душа не собиралась расставаться с телом немедля. У нее было время по меньшей мере, до рассвета — чтобы найти остальных беглецов и взять у них все, что человеку было необходимо.
Уходя с поляны, она оглянулась в последний раз. Как же все-таки он сумел пройти через Завесу Мелиан, не возмутив ее? Он — чародей? От жгучего любопытства у нее захватило дух: прежде она никогда не слышала, чтобы среди людей были чародеи. Отойдя от поляны шагов на шестьсот, она услышала тихий оклик Даэрона…
* * *
Привычка вскидываться на любое колебание воздуха не подвела Берена — но от резкого движения в глазах потемнело, и если бы над ним стоял враг, он мог бы брать человека теплым.
Но то был не враг.
Дева… Берен далеко не сразу вспомнил то слово, которым называются эти небесные создания прежде, чем становятся старухами… Синий шелк, отягощенный золотым шитьем, кожа — светлая и нежная, волосы — черные, глаза — живое серебро…
Вот и пришла моя смерть, подумал он. Потому что земной мир такую красу породить, кажется, не в силах. Я умер, и Валиэ явилась по мою душу…
— Кто ты? — спросила она.
Он протянул руку и слегка коснулся ее ладони. Пальцы ее были сухими и теплыми — Берен понял, что все-таки жив. Он попробовал сказать: «Я Берен, сын Барахира». Попытался попросить: «Помогите», — пересохшее горло исторгло лишь хрип.
Звезды померкли, деревья качнулись в сторону, стебли болиголова кинулись в лицо — Берен упал и забытье накрыло его с головой.
Казалось, он был без сознания совсем недолго — открыв глаза, он видел над собой те же звезды.
Девушка исчезла.
Берен прислушался. Ничего — только шум листьев. То ли она привиделась ему, то ли убежала, бросив его. Безумие отступило, пришло безразличие. Была ли эта красавица явью, сном, бредом от недосыпа и жажды — все равно. Он погибал? Наплевать.
Безразлично шумел ночной лес, ветер ворочался в кронах, журчал ручей…
Ручей!!! Дурак! Ручей!
Берен перевернулся на живот, попробовал встать — заплечный мешок и меч были уже неподъемны. Высвободившись из лямок, он пополз на звон бегущей воды… Пил, как животное, лакал, словно пес, пока не заломило зубы, пока не заболел живот, пока перед глазами не пошли круги…
Потом его вырвало.
Откатившись в сторону, он полежал еще немного у корней ближайшего дерева. Затем снова вернулся к воде, но на этот раз пил осторожно, понемногу… Потом опять отполз к тому же дереву и сел, привалившись спиной к мшистому стволу.
Он снова слушал шум леса, но теперь это был шум жизни. Утолив жажду, он смог рассуждать спокойно. Даже не найдя людей и помощи, он выживет и один, раз есть вода, лес и такая чудная весна…
…Они не были бредом — те, на чей волшебный огонь он вышел из пустыни. Но не были и людьми. Эльфы. «Серые» эльфы из Дориата.
Берен и не думал о такой удаче. Эльфы из пограничной стражи Дориата — это значит, что здесь нет орков, которым он был сейчас не соперник. Конечно, нарушение границы могло быть истолковано как враждебное намерение, но ведь пересечь границу Дориата было невозможно — так говорили люди знающие.
Нужно было вернуться и подобрать свой заплечный мешок. Подобрать меч, сбереженный в горах, в жутком лабиринте лавовых полей и галечных дорог вейдх.
Дорога от ручья до поляны и обратно заняла целую вечность и выпила остаток сил. Подтащив свое немудреное имущество все к тому же дереву, Берен повалился на палую листву и заснул сразу же, словно сознание задули как свечу.
* * *
Увидев Лютиэн, Даэрон опустил глаза.
— Бросил меня, да? — пряча улыбку, спросила она. — Убежал один?
v — Я думал, ты бежишь за мной, — ответил Даэрон. — Зачем ты возвращалась? Ты понимаешь, как опасно существо, способное прорвать завесу Мелиан?
— Ты хоть знаешь, что это за существо? — спросила Лютиэн. — Что это за могучий страшный зверь, наделенный неведомым волшебством?
Даэрон не выдержал ее взгляда и снова склонил голову.
— Это человек, — тихо сказала Лютиэн. — Обычный смертный. Голодный, жаждущий и исстрадавшийся до предела. Пришедший из Нан-Дунгортэб — что он видел там? Что он там пережил? Вот, кого мы испугались. Вот, от кого бежали, сломя голову…
— У меня остались лембас, — тихо проговорил Даэрон. — Он все еще там?
* * *
Берену снился кошмар, ставший привычным за четыре года: черные птицы на льду, кровь, крик… Огонь в ночи. Окошко, переплет косой, накрест, как водится в Дортонионе…
Горлим, не ходи. Не ходи, Горлим, там засада!!!
Крик… Крик!
Эй-ли-нэээээль!
Хохот… Нелюдской хохот, хотя среди убийц есть и люди. Нет, тот, кто служит Морготу, уже не человек…
Хохот… Птицы, черные птицы на белом льду… «Аарк, Аарк… Поздно, слишком поздно…»
…Он проснулся в холодном поту, как просыпался не раз с той ночи.
По левую руку лепетал ручей, правая рука затекла немилосердно… Берен сел, растирая правое плечо.
Стоял жаркий полдень.
Опять хотелось пить.
При свете дня это место казалось более живым и красивым. Благословенным — так было бы правильней всего. Самый его воздух исцелял тело и душу — Берен чувствовал в себе гораздо больше сил, чем мог бы дать простой ночной отдых. Или он проспал больше, чем одну ночь? В Нан-Дунгортэб он не спал вовсе, заснуть там означало заснуть навсегда…
Ручей, из которого он пил ночью, был родником, начинавшимся здесь же, у корней старого дерева, породу которого он не знал: в Дортонионе таких не бывает. Ложе родника кто-то расчистил и заботливо выложил камешками, придав ему форму круглой чаши. Эльфы, синдар — больше некому. Берен склонился над родником и посмотрел в глаза человеку с-той-стороны.
Нехорошие у него были глаза. Худое, заросшее безобразной бородой, грязное лицо вполне сошло бы за морду орка, а то и дикого зверя. Под стать зверю был и взгляд: серые волчьи звезды в провалах глазниц. Немудрено, что ночная танцовщица убежала от такого зрелища.
Берен ударил по воде рукой, чтобы прогнать кошмарное видение. Он бы и сам от себя убежал — знать бы, как…
Слезы нахлынули бурно и неожиданно. Отец дал бы ему хорошую взбучку за такие безобразные, недостойные мужчины слезы… Но и Берен давно подрос, и отец уже четыре года был мертв…
Он видал людей, низведенных до уровня не то что лесных зверей — бездумной скотины под ярмом. Сам он долгое время вел жизнь, которая больше пристала медведю, нежели человеку, но уж о себе-то он думал, что скорее умрет, чем дойдет или позволит себя довести до состояния неразумной твари, даже образ человеческий потерявшей окончательно и забывшей прочно. И вот теперь — он не мог вспомнить, как выглядел прежде, чем потеки грязи покрыли лицо, глаза ввалились, а борода слиплась в колтун от козьего жира, которым, пытаясь обмануть солнце, он смазывал лицо; и от сукровицы, которой сочились ожоги — ибо солнце все-таки не удалось обмануть, и рожа пошла пузырями что твое печеное яблоко.
Он силился вспомнить то лицо, которое когда-то видел в зеркале. Ведь Берен считался красивым юношей… Говорили, что похож на эльфа… Кто же сотворил с ним такое? Кто сделал так, что теперь он и на человека-то не похож? Чем он это заслужил, какой совершил грех, что осужден быть зверем среди зверей?
Он знал — какой…
…Что-то, завернутое в серебристые свежие листья, лежало прямо перед его носом — поглощенный своими терзаниями, Берен не замечал этой вещи, наверняка положенной сюда, когда он спал. Протянув руку, он развернул неожиданный подарок.
Лембас. Эта штука называется «лембас».
Про «эльфийские сухари» рассказывали такое, чему верить никакой возможности не было. Говорили, к примеру, что здоровенному мужику одного такого сухарика хватает на целый день — причем, не на день лежания на печке, а день работы в полную силу, похода или битвы. Говорили, что сухари раз от разу меняют свой вкус, становясь на языке тем, чего тебе в настоящее время больше всего хочется. Говорили, что они лечат от разных напастей — не то чтобы могли поднять смертельно раненого или исцелить чумного, но вот если у тебя цинга или куриная слепота, или с голоду открылись старые раны, или донимает кровавый понос — то это запросто…
Разумные люди всем этим байкам не очень-то верили. Берен не верил, а точно знал: это правда. Во время перехода через топи Сереха с остатками дружины Финрода Фелагунда ему приходилось есть лембас. И все целебные свойства этих лепешек были сейчас очень кстати, потому что десны его кровоточили, глаза слезились днем и плохо видели в сумерках, а раны и царапины, полученные в горах и в пустоши, никак не хотели заживать.
Сняв со связки один сухарик, Берен завернул остальные в листья и положил в мешок. Достал из того же мешка кожаную флягу, набрал родниковой воды и сел под дерево, в удобную ложбинку между корнями. Отламывая от сухарика маленькие кусочки, клал их в рот и ждал, пока они растают. Запивал водой, чтобы усилить ощущение сытости. Думал…
Итак, эльфы не бросили его. Даже помогли. С помощью этих лембас он в два дня поправится, а уж там — не пропадет… Прежний замысел оставался в силе: идти на юг, пока не упрешься в Завесу Мелиан — это ни с чем нельзя перепутать — а там повернуть на запад и топать в Димбар… Или на восток, к Горе Химринг? Когда-то это ведь было очень важно: именно на запад, и именно в Димбар, почему-то такое решение он принял… Забыл. Проклятье. Берен пошарил за пазухой и достал шнурок с ладанкой — он служил чем-то вроде календаря. Берен завязывал на нем по узелку каждый день — начиная с того, как покинул землянку. Сейчас весна была в разгаре, и белые облака, висящие среди листвы, могли быть только яблонями в цвету. Он сосчитал узелки: тридцать пять. Последние дни не отмечены: они прошли в бреду и безумии, счет им потерялся, хотя вряд ли было их больше пяти. Значит, сорок дней он петлял по горам и тащился через пустыню.
Берен рассмеялся. Он не мог выжить в этом походе, об ужасах Эред Горгор и Нан-Дунгортэб ходили легенды, и Берена передернуло, когда он вспомнил, что там видел и делал, но все-таки он выжил и добрался сюда, в окрестности Нелдорета. Теперь сами Валар велели дойти до Димбара. Сказать Государю Фелагунду… что? Что в той каморе его памяти, которая наглухо замурована и завалена, как… Как тот колодец в деревушке без названия? Голос и речь, а еще что? Берен в очередной раз ткнулся в глухую, черную стену забвения. Ничего. Он беззвучно застонал и ткнул кулаком в землю.
Лембас имела привкус меда, молока и земляники.
Земляника с медом и с молоком — в детстве это было любимое лакомство. Берен и Роуэн собирали ее, уходя в лес на целые дни… с ними был третий, но Берен, сколько ни силился, не мог вспомнить, кто. И все трое толклись вокруг большой миски, в которую бабка Андрет бросала очищенную землянику и получали деревянным черпаком по рукам, если лезли в залитую медом землянику раньше времени, пока она не дала сок… А потом в миску наливали молока доверху — готово!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186