Кому суждено — встречаются. Идем. Тебя ждут.
Будь у него живое сердце — оно забилось бы бешено.
Ты вовремя. Еще немного — и я бы прыгнул.
Через стену?
Какую стену?
Миг — и Берен увидел ее. Мерцающая бездна исчезла, вместо нее — сколько хватало глаз — выросла стена: серый мрамор, потемневший от дождей, увитый плющом…
Миг — и все стало по-прежнему.
А что видишь ты? — глаза эльфа зажглись прежним интересом. Нолдо, для которого знания дороже всех богатств.
Даже здесь. Даже сейчас…
Берен открылся для осанвэ — смотри, Ном! — и на миг Финрод увидел звездную бездну его глазами. Потом все исчезло — для обоих. Осталась лишь серебристая мгла.
Там — мой Дом, Финрод. Я завидовал тебе, как сирота-приемыш завидует родному сыну… Оказалось — зря: у меня есть Дом. Просто, чтобы попасть туда, нужно пройти все до конца. А я не могу. Я кое-что не доделал…
Он почувствовал, что рассказывать Финроду о том, что произошло после его смерти — не имеет смысла: эльф уже все знает.
Откуда?
Идем…
На этот раз — действительно чертоги. Теряющиеся в полумраке ряды мраморных колонн, и — никого, только они двое…
Они двое — и мерцающий в невообразимом отдалении далекий свет…
Далекий свет — и щемяще-прекрасная мелодия, облекающая своды, обозначающая их…
Обозначающая их — там, высоко, не разглядеть: она отражается от потолка, обвивает балки и льется вниз тоненькой струйкой, хрустальным дождем, осыпается яблоневым цветом…
Пойманный в смерть, точно в ловчую сеть,
Я слушал, как пела печаль…
Не знал я, сломав этой жизни печать,
Как больно умеешь ты петь…
Высокий трон и неподвижная фигура в багрянице одежд. Ни эльф, ни человек не могут сидеть так неподвижно, не могут смотреть так пристально.
Намо…
Высокий трон — и тонкая золотистая фигурка у ног Валы — Владыки Судеб.
Тинувиэль…
Она умолкла — в тот миг, когда Финрод ввел Берена в круг света.
Ты просишь о невозможном.
Разве мы не совершили невозможного? Разве Валар по силам меньше, чем эльфам и смертным?
Это не в моей власти.
Тогда к чьим ногам мне пасть?
Подожди…
Вала прикрывает веки. На века? На миг?
Здесь нет времени…
Эхо мыслей Владык проносится по бесконечным залам сквозняком.
Владыки…
В смятении?
Что-то происходит… Что-то…
Огромный зал уже не пуст. Серой, цвета потускневшего серебра статуэткой возникает у колонны Одинокая. В темно-красном, почти черном, с золотой искрой — Вайрэ? А из ниоткуда, сгущаясь, как туман в капли росы, шагают в круг света новые тени.
Первая — плащ когда-то был алым, одеяние — черным; пылают глаза и сомкнуты густые, крыльями изломанные брови. Берену не нужны подсказки, чтобы узнать его…
Вторая — лазурные с серебром одежды, русые волосы схвачены серебряной заколкой, бледное и благородное лицо хранит отпечаток старой боли… На миг Берену показалось, что перед ним Фингон…
Третья — темный шелк волос, бездонная синева глаз, безупречный овал лица, белое платье с алым пятном под грудью…
Четвертая — пепельные волосы, иней на ресницах, навсегда вмерзшее в глаза страдание, и кажется — даже ткань платья застыла коробом, ломается от движений…
Пятая — серебро кос, темные глаза, длинные ресницы и маленькие пяльца в руках…
Шестая — королевская осанка, широкие плечи, мудрость и печаль в глазах… Берен мимоходом огорчился, что не увидит здесь ушедших предков — а каково ему видеть приходящими сюда своих потомков: одного за другим, одного за другим?
Седьмая тень… Знакомое лицо, глаза, которые при жизни были полны пламени, сейчас погасли. Разлука, которая продлится до конца времен, положила между бровей резкую складку. На руке — плетеный браслет, подаренный смертной женщиной.
Восьмая тень. Почерневший от копоти и запекшейся крови, рассеченный во многих местах доспех, и волосы такие же, как у братьев, — рассыпались по темному металлу и навсегда прилипли к напряженному лбу. Глаза — суровые, стальные, по которым он и получил свое имя и свою судьбу — теперь опустошены и блуждают, точно в поисках потерянного сокровища…
Девятая тень. Охотничья одежда, волосы стянуты на затылке серебряной тесьмой, насмешка в глазах…
Нэндил?
Оглядевшись, Берен увидел и остальных десятерых… И Финрод увидел их — тоже…
Он был в вашей власти, и вы пощадили его. Почему?
Это была не моя судьба… Я не должен был убивать его, я должен был — и хотел — принести надежду. Для всех…
И даже для него?
И даже для него. Прости, Нолофинвэ. Прости, Феанаро. Прости, Король — у меня не получилось…
Другая тень выступила вперед:
Почему ты просишь о том, в чем было отказано мне?
Потому что могу просить…
Грозный, слишком яркий для этого места блеск глаз высокого огненного нолдо:
Я должен ненавидеть вас — но не могу. Вы покусились на мои Камни — но вы вырвали один из рук Моргота. Не знаю, хорошую или плохую сослужу я вам службу — мое слово скорее помеха, но все же… Намо, Великий — я прошу за них! Здесь или где-то еще — пусть они будут вместе.
Я слышал тебя, Феанаро.
Скорбные, благородные черты Нолофинвэ на миг трогает улыбка.
И все-таки он был повержен. Дважды позор: повержен девой и пощажен своим смертельным врагом! Эта рана будет саднить больнее, чем нанесенные мной. Я прошу за них, Высокий! Во имя наших любимых, тоскующих в разлуке — исполни просьбу дочери Тингола.
Ты понимаешь, о чем просишь?
Я прошу дать надежду всем, кто ждет нашего возвращения.
А ты знаешь, кто в силах дать такую надежду?
Но ведь вы — звено между Ним и этим миром!
Я слышал твою просьбу, Инголдо-Финвэ…
Печальный взгляд Мириэль.
Я ошибалась. Но теперь я хочу избрать жизнь. Я прошу за них, Судья.
Твои слова услышаны, Мириэль Сериндэ… Но Силы хотят услышать, что скажешь ты, Инголдо Финарато Атандил. Ты, принявший в их деяниях не последнюю часть…
Мучительно молчание мыслей Финрода.
Просить за них — все равно что просить за себя. Я не могу. Прости, Высокий. Пусть будет так, как решит Он, к кому мы все взываем. Пусть исполнится Его воля.
Твои слова услышаны, Инголдо Финарато.
Мысль Нэндила звучит бронзово и ясно, как голос — при жизни.
А я не такой гордый, как мой король. Мне будет приятно знать, что мы умерли не зря. Мы просим за них!
Тысячи, — ужаснулся Берен, услышав хор:
Мы просим за них!
Тэлери, зарубленные в Альквалондэ, и нолдор, застреленные там же, погибшие в волнах, поднятых скорбью Уинен, синдар и авари, убитые в схватках с орками Моргота, замученные в подземельях Утумно, нандор из народа Денэтора, истребленные в дни сумерек Средиземья, опять нолдор — замерзшие и ушедшие под лед в Хэлкараксэ, павшие в битвах, сгоревшие на Ард-Гален, насмерть забитые орками-надсмотрщиками, умершие своей волей, не вынеся издевательств и мучений… Тысячи и тысячи — как один:
Мы просим за них!
Слушайте! — медным огромным гонгом.
Тени умолкают, и невыносима тишина…
Инголдо Артафинде. Ты чист и незапятнан, вся твоя вина смыта твоей кровью. Чертоги Мандоса не удержат тебя более — ты будешь первым из тех, кто вернется в Валинор из Чертогов, в жизнь из смерти.
Лютиэн Тинувиэль, ты пришла с просьбой, и выбирать тебе. Ты можешь сейчас покинуть Чертоги Мандоса и воплотиться в Валиноре. Скорбь и печали оставят тебя, душевные раны заживут, и о страдании ты забудешь.
Да, Лютиэн. Соглашайся. Ты — достойна…
А ты?
Солнечный ветер, безбрежный океан пространства — и Дом…
Берен — Смертный, и никто не в силах лишить его Дара. Но если ты захочешь — мы вернем вас обоих в Эндорэ, где вы проживете срок, положенный Смертным, а по окончании его — оба ступите на Путь Людей. Для родных и близких, для всей Арды ты умрешь навсегда и не воплотишься здесь более.
Серебряным колокольцем в повисшей душной тиши:
Я выбираю — это!
Эпилог
Все было уже решено, но еще ничего не сказано. Перед тем, как войти в высокий Серебряный Зал, Келебронд, Диор поправил на груди ожерелье.
Больше никаких украшений не было — только это ожерелье и кольцо Фелагунда. Даже вышивка не украшала простые светло-серые одежды. Больше ничего не было нужно — так сиял Камень. Иногда казалось — он мог бы спокойно выйти облаченным только в это сияние — и никто ничего бы не заметил.
Он улыбнулся этой мысли. Очень человеческая мысль, мысль Смертного по крови и кости. Отцу бы она понравилась — как шутка. Ее и нельзя принимать иначе.
— Сними, не дразни их, — попросила Нимлот, когда они собирались к выходу.
— Ни за что, — он провел рукой по плоским звеньям ожерелья — диковинные химеры, звери, гады и птицы, сплетенные телами драконов, обнимали и держали Сильмарилл, слезу погибших Дерев Света. Потом он обнял Нимлот за пояс и подмигнул ее отражению в большом зеркале. Сначала он хотел, чтобы Наугламир носила его жена, но та наотрез отказалась. Она побаивалась Сильмарилла и всего, что было с ним связано. «Это для нолдор или для смертных», — говорила она. «Но ты же вышла за меня, Смертного, замуж!» — пытался с ней спорить Диор. — «Да, но сама не стала Смертной. Носи его ты, в тебе есть и красота матери, и сила отца» — «А я-то, сирый, надеялся, что ты меня полюбила за мою неизмеримую мудрость!». Ему удавалось рассмешить ее, но никогда не удавалось уговорить ее оттенить красотой Наугламира красу ее светло-русых волос и нежно-синих глаз.
…К тронному залу вели несколько ступенчатых переходов и залов, разделенных дверями — подземелья Менегрота, проточенные в камне водой, не знали строгого порядка и причудливо изгибались во всех направлениях.
Он открыл первую из этих дверей и вспомнил тот день на реке Аскар, когда впервые увидел сокровище Феанора, вправленное в ожерелье.
…Весть принес один из юношей-оруженосцев Маблунга. Он шел и бежал, не останавливаясь и не отдыхая, почти пять суток, а когда рассказал о падении Дориата — упал и уснул, перед тем попросив разбудить его и взять с собой в поход.
Прежде Диор не воевал. Он был умелым лучником — на охоте. Отец обучил его мечному бою и подарил Гиллуин, брата Нарсила. Этот клинок был откован Феанором для Куруфина и уже здесь, в Средиземье, заново отделан мастером, сыном мастера, и Диор еще ни разу не испробовал его на деле. На ту битву, что была после Нирнаэт Арноэдиад, когда орки-победители прошли по всему Белерианду из конца в конец, и лишь в Оссирианд не сумели прорваться — он не успел, был еще ребенком. Детская память цепка на такие события, а от матери Диор унаследовал свойство эльфов ничего не забывать. И он помнил, как отец уходил, как нандор собирались к их двору, чтобы вместе с отцом идти на северную границу — привыкший к тому, что они рассеяны по лесам, Диор изумился тому, сколько их, оказывается, живет здесь! В памяти осталось, как отец вернулся — Диор уже знал, что с победой, вести обогнали спасителей Оссирианда — но выглядел он так, точно был разбит: бледный, даже серый от усталости, он поцеловал маму, повалился на постель и заснул, как этот дориатский гонец.
Ночью третьего дня по его возвращении Диор подслушал разговор между родителями.
— Я видел их. Всех.
— Они… не спрашивали тебя…?
— Им было не до глупостей. Все ранены, от войска осталась горстка, трое из семи на ногах не стоят. Маэдрос как потерял сознание у Гелиона, так его до самого Аскара несли. Когда Куруфин увидел, от кого придется принять помощь, он зубами, конечно, скрипнул, и не раз, но что ему оставалось делать.
Отец помолчал и добавил:
— Они будут жить здесь. Между Аскаром и Талосом. Ленвэ пообещал, что за ними присмотрят.
Так феаноринги поселились всего в шести днях неспешной ходьбы — почти по соседству. С позволения отца — конечно, правителем этих мест был Ленвэ, князь нандор, но все знали, что если бы Берен сказал «нет», Ленвэ не предоставил бы феанорингам убежища. Рассчитывал отец обязать феанорингов благодарностью или то было просто присущее ему великодушие? Скорей второе: хотя семеро братьев, кое-как оправившись после Нирнаэт, ничего не предпринимали все тридцать лет, и нандор, и отец с матерью чувствовали исходящую от них скрытую угрозу. И когда шатающийся от каждого вдоха гонец сказал: «Дориат разорен!» первое, что отец спросил: «Сыновья Феанора?». «Нет. Гномы. Ногрод», — ответил гонец.
Отец велел подать ему еды и питья, и послал за нандорскими старшинами, чтобы и они услышали рассказ о разорении Дориата. Тингол пригласил ногродских мастеров, чтобы вставить Сильмарилл в Наугламир, что принес и швырнул к ногам дориатского короля отчаявшийся Хурин. Гномы, очарованные светом Камня, пожелали похитить его, между ними и Тинголом вспыхнула ссора, и тот тяжело оскорбил маленький народ, полагая, что в его собственном дворце они не осмелятся напасть; а они убили его, и ограбили сокровищницу Дориата, забрав и Наугламир с Сильмариллом. На самой границе воины Маблунга настигли их и перебили но, как видно, кому-то удалось уйти.
Все это было уже известно, так как случилось годом раньше. Было известно также, что Мелиан не перенесла горя и дух ее отлетел, а тело расточилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186