Его жизнь хранили два обстоятельства: власть капитана и то, что без него никто не мог бы вызволить корабль из космической тюрьмы. Уникальный пилотский дар.
Только Бог знает, какие ужасные ночи он проводил наедине с собой в каюте. Возможно, главы с 12-й по 17-ю написаны именно в этот период.
Файл 17-й главы датирован 19-м числом месяца хитуи по корабельному времени. 21-м числом датирована запись в бортовом дневнике: «Сегодня ночью, около 3-30 капитан Маблунг Хьярадан покончил с собой, застрелившись из табельного игольного огнестрела „Куталион-330“. Тело обнаружил пилот Берен Белгарион. Реанимационные мероприятия длились 1 час 26 минут. Я сделал все, что мог. Марах Майта Рианон, лейтенант, корабельный врач».
После этого события ускорялись лавинообразно. Похоже, никто, кроме врача, не сомневался в том, что капитан на самом деле убит. Экипаж подозревал пилота, первым обнаружившего тело, Берен отрицал свою вину и настаивал на том, что виновен «оборотень», которого осталось установить среди пятерых подозреваемых (остальных он отсеял, как прошедших «проверку»).
Идея заставить пилота силой вывести корабль в локальное пространство Арды, несомненно, обсуждалась в экипаже и до того, как погиб капитан. Берен неоднократно получал угрозы, однажды был жестоко избит «втемную» — но после смерти капитана угрожать ему стали открыто. Из сухого профессионального отчета корабельного врача мы можем узнать, что последние дни перед финальным актом трагедии он провел в своей каюте, под замком, практически лишенный пищи (по счастью, перекрыть ему воду то ли не сообразили, то ли сочли слишком жестоким). Перед этим в рукопашной стычке, начатой им самим, он тяжело, но не опасно, травмировал мичмана Итари. Терпевший унижения и удары от своих явных неприятелей, капитан-лейтенант Белгарион «оторвался» на последнем, кто был способен испытывать к нему хоть какое-то сочувствие, уложив того на неделю с лишним в лазарет — так это выглядело поначалу.
Через несколько дней мичман Итари понял, что Берен спасал ему жизнь. Иначе Итари неминуемо вступился бы за Берена во время решающих событий, и неминуемо был бы убит.
Удивляет то, что именно в это время были написаны самые светлые, жизнеутверждающие главы романа — с 21-й по 23-ю, истинный гимн любви, мужеству и верности.
Имена четверых, инициировавших жестокую драму с кровавой развязкой, не принято называть, так как двое из них все еще живы. Несомненно, в тот момент все они были ментально неадекватны, как, впрочем, и весь экипаж. Им было уже все равно, есть ли на борту «оборотень» или нет. Им было все равно, чем обернется для Арды появление там эмиссара Аш-шаира. Они хотели жить, хотели домой. Они приняли решение угрозой физических истязаний заставить пилота вывести корабль в локальное пространство Арды.
Доктору Рианону запретили делать записи в бортовом дневнике. Отчет о состоянии пилота после первого разговора с «горячей четверкой» находится в медицинском санторе. Врач констатировал двойной перелом правой руки и многочисленные ушибы. Это было еще не претворение угрозы в жизнь, а, так сказать, предварительная демонстрация возможностей.
Два человека попытались воспрепятствовать этому. Бэй Маса-фато, инженер двигателей, и второй навигатор Лауран Гимильзаран встали на пути «горячей четверки». Дело дошло до кровопролития, и Маса-фато, гражданин кхандского государства Саинна, был убит. Погиб также один из «горячей четверки», Гимильзаран и другой «горячий» были ранены и попали в лазарет.
Даже если не принимать во внимание нравственную сторону вопроса, а думать только о том, как сильно зависят жизни экипажа от решений пилота, действия «горячей четверки» кажутся безумием. Берен Белгарион, доведенный до отчаяния, вполне мог в межпространстве распылить корабль вместе с собой и со всеми, кто там находился. А впрочем, даже такой вариант наверняка устраивал «горячую четверку» куда больше, чем пожизненное заключение в жестянке, болтающейся среди звезд.
Поначалу они решили, что он сломался. До локального пространства колоний было четыре прыжка. Но после четвертого все поняли, что пилот завез их не туда, и что он намерен держаться до конца, каким бы этот конец ни был.
Он уже знал имя «оборотня». В ситуации неминуемого и тяжелого этического выбора только один из членов экипажа сумел сохранить холодный нейтралитет. А впрочем, Берен уже никак не мог воспользоваться результатом своих действий.
Дальнейшие поступки «горячей четверки» (точнее, уже «двойки») были обусловлены чистой яростью. Что именно произошло на мостике в тот день, 14-го числа месяца гвирит — не знает никто, потому что нет живых свидетелей. Но под ложечкой у меня застывает всякий раз, как думаю о том, как Берен Белгарион лежал в тесном коконе гибернационной капсулы, слыша только боль в правой руке и ожидая — когда за ним придут.
За ним пришли и извлекли из капсулы. Точнее, раскрыли ее — на большее не хватило терпения. Один из нападающих был найден мертвым с окровавленным обрезком титанового стержня в руке. Другой — тоже мертвым, но безо всяких подручных средств. У них (по крайней мере, у одного из них) хватило ума срывать злость на пилоте, не сняв с него прыжкового наношлема. Диагноз при вскрытии поставлен один и тот же — мгновенная гибель всех нервных клеток, «прыжковая смерть», настигающая каждого, кто находится вне гибернационной капсулы.
Вряд ли Берен Белгарион пытался покончить разом и с собой, и с ними по принципу «умри, душа моя, вместе с филистимлянами». Скорее всего, попытка совершить прыжок произошла в состоянии болевого шока, на грани потери сознания. Во всяком случае, чувствуя свое тело, ни один пилот не может включить «межпространственную ориентацию».
Остается загадкой только один вопрос — куда делось тело пилота, который, по идее, должен был умереть точно так же?
По наиболее вероятной версии, оно было захоронено в космосе доктором Рианоном, не желавшим сохранять улику против тех, кто остался в живых. Версия довольно слабая — именно письменные показания доктора Рианона рисуют наиболее полную и беспощадную картину бунта на корабле. Никакой симпатии к заговорщикам он не испытывал и подробно описал все их действия. Происшедшее произвело на него столь глубокое впечатление, что все семь с половиной лет на борту корабля он ни с кем не обменялся ни словом, и лишь через год по возвращении домой сумел выбраться из усиливающегося аутизма.
По другой версии, тело Берена Белгариона захоронил в космосе мичман Итари. Однако тогда совершенно непонятно, почему он это отрицает. Утверждения о том, что произошло «вытеснение, вызванное комплексом вины» — попросту говор, что Итари «забыл» о том, как хоронил друга — не выдерживают никакой критики. Во всяком случае, Итари не забыл, как прослушал последнюю запись происходившего на мостике и как убил своими руками человека, имя которого Берен Белгарион назвал перед тем, как… погиб? Исчез?
Итари не отрицал своей вины перед трибуналом: он действительно убил второго инженера Вейна Варатта, так как действительно полагал того оборотнем — уже не только со слов Берена Белгариона, но и по собственным убеждениям. Но если он не отрицал того, что считал преступлением и требовал для себя казни — то зачем он стал бы отрицать (хотя бы внутренне) факт похорон друга?
Есть и еще одна версия, совершенно безумная: произошло чудо, вроде того, которое случилось в романе с героем и тезкой Берена Белгариона. Он действительно исчез, отправившись в невозможное одиночное странствие среди звезд. Когда-нибудь он вернется.
Эпиграф от автора
Пойманный в смерть, точно в ловчую сеть,
Я слушал, как пела печаль.
Не знал я, сломав этой жизни печать,
Как больно умеешь ты петь…
Анонимный бард 5-й эпохи, известный как «Слепой страж»
Эпиграф от переводчика
И много будет странствий и скитаний -
Страна любви — великая страна,
И с рыцарей своих для испытаний
Сурово будет спрашивать она.
Потребует разлук и расстояний,
Лишит покоя, отдыха и сна.
Но вспять безумцев не поворотить -
Они уже согласны заплатить
Любой ценой, и жизнью бы рискнули,
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную, невидимую нить,
Которую меж ними протянули.
Свежий ветер избранных пьянил,
С ног сбивал, из мертвых воскрешал,
Потому что если не любил -
Значит, и не жил, и не дышал.
Ингвион Ардахир
Часть первая
Глава 1. Берен
Как только началось таяние снегов и открылись тропы в горах, его обложили со всех сторон. Саурон и Болдог ничего не оставляли на волю случая: волки и орки тщательно прочесывали лес за лесом, ущелье за ущельем, все туже и туже смыкая полукольцо вокруг затерянного в предгорьях урочища, где была хижина старой ведьмы.
Ведьма умерла в день Солнцеворота, Берен остался наедине с ее козой. Ведьму он схоронил, а козу думал было зарезать, но решил не трогать, пока не придет нужда. Минула зима — нужда пришла: орки подступили совсем близко, и прорвать кольцо не было никакой возможности. Берен зарезал козу и завялил ее мясо. Собрал в дорогу то, без чего никак не мог обойтись, и вышел.
На следующий день с плеча Грозовой Матери он видел, как орки и волки суетились вокруг хижины. Но Берен был уже далеко и мокрый снег занес его следы.
Когда по прошествии месяца Берен спустился с другой стороны Эред Горгор, от него уже мало что осталось, а когда он выбрался из Нан-Дунгортэб, — его уже почти что и не было. Не различая дня и ночи, скал и деревьев, кустов и животных, возможных врагов и возможных друзей, он медленно, упорно и бездумно двигался вперед — как хитрая нолдорская игрушка с заводом. Галечное дно речного русла, наполняющегося только по весне, — «вейдх» — задавало направление: где проложила путь вода, сумеет пройти и человек. Берен шел. В агонии потерялся миг, когда щебенка перестала ранить ноги. Кругом было темно, и ночь это или полная слепота — он уже не мог понять.
Потом увидел в отдалении свет, услышал смех, голоса и музыку — и, задыхаясь, поковылял туда, уже не надеясь, что это — люди, а не морок, созданный воспаленным сознанием…
* * *
Это была дивная весенняя ночь — одна из тех безлунных ночей, когда звезды особенно ярки и крупны, а воздух напоен запахами пробуждающейся жизни. Их было десятка два — Лютиэн, Неллас и Нимлот, стайка их подруг, непременно — Даэрон и Ильверин и их друзья, с арфами и флейтами, и здесь, на окраине Нелдорета, они воскрешали в песнях и танцах те дни, когда мир был юн и эльдар бродили под звездами.
— Давайте пройдем чуть дальше, — предложила Лютиэн.
— Здесь — граница Нан-Дунгортэб. Здесь может быть опасно, — сказал один из мужчин.
— Но ведь мы еще не вышли из-под Завесы, — пожала плечами Неллас. — И мы еще не устали. Право же, давайте пойдем дальше, давайте идти, пока солнце не сядет!
И они шли, пока не село солнце, а когда оно село, расположились на небольшой круглой полянке, сплошь поросшей болиголовом. Сначала танцевали все, кто не играл и не пел, потом танцевали и пели поодиночке, потом Лютиэн танцевала и пела одна. Песней она сотворила белый огонь и свет, и танцевала в круге света. Пела же она о том, что произошло в этих лесах давным-давно: о чудесной встрече своих отца и матери, и голос ее дивно переплетался с напевом флейты Даэрона… Время расступалось, точно руки танцовщицы раздвигали пыльные занавеси лет. Еще немного, знала Лютиэн, и колдовство этой ночи, и колдовство песни сделают свое дело: слушателям и зрителям воочию предстанет то о чем она поет, помолодеют звезды и лес, и на этой поляне соединят руки Элу Тингол, эльфийский король, и Мелиан, звезда, сошедшая с небес…
Песню оборвал испуганный женский крик, и почти сразу же Даэрон схватил Лютиэн за руку.
— Беги! Опасность, зло в наших пределах! Беги, Лютиэн, беги!
Чары рассеялись — она успела разглядеть спутанные, грязные волосы надо лбом и прямо на лице — или на морде? — пронзительные серые глаза, обветренные потемневшие губы — и почти ничего больше: Даэрон тащил ее за руку, да ему и особенно и стараться не приходилось — ноги сами несли Лютиэн прочь от страшного явления. Где-то поодаль перекликались другие, Даэрон отпустил руку Лютиэн, уверенный, что она следует за ним — да так оно и было какое-то короткое время. Лютиэн стремглав бежала от того места, где неведомое ужасное создание прорвало волшебную Завесу Мелиан — до тех пор, пока к ней не вернулось обычное здравомыслие.
Какие бы ужасные чары ни одолели чар ее матери — в такой близости она должна была бы почувствовать возмущение сил. Однако же не почувствовала.
Она остановилась. Даэрон, не заметив этого, бежал дальше, иногда перекликаясь с теми, кто бежал слева и справа.
Лютиэн, прикрыв глаза, восстановила в памяти лицо (она была уверена — лицо, а не морду) неведомого существа. Оно было страшноватым — но теперь Лютиэн могла назвать то, что разглядела за короткий миг в глубине глаз незнакомца:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
Только Бог знает, какие ужасные ночи он проводил наедине с собой в каюте. Возможно, главы с 12-й по 17-ю написаны именно в этот период.
Файл 17-й главы датирован 19-м числом месяца хитуи по корабельному времени. 21-м числом датирована запись в бортовом дневнике: «Сегодня ночью, около 3-30 капитан Маблунг Хьярадан покончил с собой, застрелившись из табельного игольного огнестрела „Куталион-330“. Тело обнаружил пилот Берен Белгарион. Реанимационные мероприятия длились 1 час 26 минут. Я сделал все, что мог. Марах Майта Рианон, лейтенант, корабельный врач».
После этого события ускорялись лавинообразно. Похоже, никто, кроме врача, не сомневался в том, что капитан на самом деле убит. Экипаж подозревал пилота, первым обнаружившего тело, Берен отрицал свою вину и настаивал на том, что виновен «оборотень», которого осталось установить среди пятерых подозреваемых (остальных он отсеял, как прошедших «проверку»).
Идея заставить пилота силой вывести корабль в локальное пространство Арды, несомненно, обсуждалась в экипаже и до того, как погиб капитан. Берен неоднократно получал угрозы, однажды был жестоко избит «втемную» — но после смерти капитана угрожать ему стали открыто. Из сухого профессионального отчета корабельного врача мы можем узнать, что последние дни перед финальным актом трагедии он провел в своей каюте, под замком, практически лишенный пищи (по счастью, перекрыть ему воду то ли не сообразили, то ли сочли слишком жестоким). Перед этим в рукопашной стычке, начатой им самим, он тяжело, но не опасно, травмировал мичмана Итари. Терпевший унижения и удары от своих явных неприятелей, капитан-лейтенант Белгарион «оторвался» на последнем, кто был способен испытывать к нему хоть какое-то сочувствие, уложив того на неделю с лишним в лазарет — так это выглядело поначалу.
Через несколько дней мичман Итари понял, что Берен спасал ему жизнь. Иначе Итари неминуемо вступился бы за Берена во время решающих событий, и неминуемо был бы убит.
Удивляет то, что именно в это время были написаны самые светлые, жизнеутверждающие главы романа — с 21-й по 23-ю, истинный гимн любви, мужеству и верности.
Имена четверых, инициировавших жестокую драму с кровавой развязкой, не принято называть, так как двое из них все еще живы. Несомненно, в тот момент все они были ментально неадекватны, как, впрочем, и весь экипаж. Им было уже все равно, есть ли на борту «оборотень» или нет. Им было все равно, чем обернется для Арды появление там эмиссара Аш-шаира. Они хотели жить, хотели домой. Они приняли решение угрозой физических истязаний заставить пилота вывести корабль в локальное пространство Арды.
Доктору Рианону запретили делать записи в бортовом дневнике. Отчет о состоянии пилота после первого разговора с «горячей четверкой» находится в медицинском санторе. Врач констатировал двойной перелом правой руки и многочисленные ушибы. Это было еще не претворение угрозы в жизнь, а, так сказать, предварительная демонстрация возможностей.
Два человека попытались воспрепятствовать этому. Бэй Маса-фато, инженер двигателей, и второй навигатор Лауран Гимильзаран встали на пути «горячей четверки». Дело дошло до кровопролития, и Маса-фато, гражданин кхандского государства Саинна, был убит. Погиб также один из «горячей четверки», Гимильзаран и другой «горячий» были ранены и попали в лазарет.
Даже если не принимать во внимание нравственную сторону вопроса, а думать только о том, как сильно зависят жизни экипажа от решений пилота, действия «горячей четверки» кажутся безумием. Берен Белгарион, доведенный до отчаяния, вполне мог в межпространстве распылить корабль вместе с собой и со всеми, кто там находился. А впрочем, даже такой вариант наверняка устраивал «горячую четверку» куда больше, чем пожизненное заключение в жестянке, болтающейся среди звезд.
Поначалу они решили, что он сломался. До локального пространства колоний было четыре прыжка. Но после четвертого все поняли, что пилот завез их не туда, и что он намерен держаться до конца, каким бы этот конец ни был.
Он уже знал имя «оборотня». В ситуации неминуемого и тяжелого этического выбора только один из членов экипажа сумел сохранить холодный нейтралитет. А впрочем, Берен уже никак не мог воспользоваться результатом своих действий.
Дальнейшие поступки «горячей четверки» (точнее, уже «двойки») были обусловлены чистой яростью. Что именно произошло на мостике в тот день, 14-го числа месяца гвирит — не знает никто, потому что нет живых свидетелей. Но под ложечкой у меня застывает всякий раз, как думаю о том, как Берен Белгарион лежал в тесном коконе гибернационной капсулы, слыша только боль в правой руке и ожидая — когда за ним придут.
За ним пришли и извлекли из капсулы. Точнее, раскрыли ее — на большее не хватило терпения. Один из нападающих был найден мертвым с окровавленным обрезком титанового стержня в руке. Другой — тоже мертвым, но безо всяких подручных средств. У них (по крайней мере, у одного из них) хватило ума срывать злость на пилоте, не сняв с него прыжкового наношлема. Диагноз при вскрытии поставлен один и тот же — мгновенная гибель всех нервных клеток, «прыжковая смерть», настигающая каждого, кто находится вне гибернационной капсулы.
Вряд ли Берен Белгарион пытался покончить разом и с собой, и с ними по принципу «умри, душа моя, вместе с филистимлянами». Скорее всего, попытка совершить прыжок произошла в состоянии болевого шока, на грани потери сознания. Во всяком случае, чувствуя свое тело, ни один пилот не может включить «межпространственную ориентацию».
Остается загадкой только один вопрос — куда делось тело пилота, который, по идее, должен был умереть точно так же?
По наиболее вероятной версии, оно было захоронено в космосе доктором Рианоном, не желавшим сохранять улику против тех, кто остался в живых. Версия довольно слабая — именно письменные показания доктора Рианона рисуют наиболее полную и беспощадную картину бунта на корабле. Никакой симпатии к заговорщикам он не испытывал и подробно описал все их действия. Происшедшее произвело на него столь глубокое впечатление, что все семь с половиной лет на борту корабля он ни с кем не обменялся ни словом, и лишь через год по возвращении домой сумел выбраться из усиливающегося аутизма.
По другой версии, тело Берена Белгариона захоронил в космосе мичман Итари. Однако тогда совершенно непонятно, почему он это отрицает. Утверждения о том, что произошло «вытеснение, вызванное комплексом вины» — попросту говор, что Итари «забыл» о том, как хоронил друга — не выдерживают никакой критики. Во всяком случае, Итари не забыл, как прослушал последнюю запись происходившего на мостике и как убил своими руками человека, имя которого Берен Белгарион назвал перед тем, как… погиб? Исчез?
Итари не отрицал своей вины перед трибуналом: он действительно убил второго инженера Вейна Варатта, так как действительно полагал того оборотнем — уже не только со слов Берена Белгариона, но и по собственным убеждениям. Но если он не отрицал того, что считал преступлением и требовал для себя казни — то зачем он стал бы отрицать (хотя бы внутренне) факт похорон друга?
Есть и еще одна версия, совершенно безумная: произошло чудо, вроде того, которое случилось в романе с героем и тезкой Берена Белгариона. Он действительно исчез, отправившись в невозможное одиночное странствие среди звезд. Когда-нибудь он вернется.
Эпиграф от автора
Пойманный в смерть, точно в ловчую сеть,
Я слушал, как пела печаль.
Не знал я, сломав этой жизни печать,
Как больно умеешь ты петь…
Анонимный бард 5-й эпохи, известный как «Слепой страж»
Эпиграф от переводчика
И много будет странствий и скитаний -
Страна любви — великая страна,
И с рыцарей своих для испытаний
Сурово будет спрашивать она.
Потребует разлук и расстояний,
Лишит покоя, отдыха и сна.
Но вспять безумцев не поворотить -
Они уже согласны заплатить
Любой ценой, и жизнью бы рискнули,
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную, невидимую нить,
Которую меж ними протянули.
Свежий ветер избранных пьянил,
С ног сбивал, из мертвых воскрешал,
Потому что если не любил -
Значит, и не жил, и не дышал.
Ингвион Ардахир
Часть первая
Глава 1. Берен
Как только началось таяние снегов и открылись тропы в горах, его обложили со всех сторон. Саурон и Болдог ничего не оставляли на волю случая: волки и орки тщательно прочесывали лес за лесом, ущелье за ущельем, все туже и туже смыкая полукольцо вокруг затерянного в предгорьях урочища, где была хижина старой ведьмы.
Ведьма умерла в день Солнцеворота, Берен остался наедине с ее козой. Ведьму он схоронил, а козу думал было зарезать, но решил не трогать, пока не придет нужда. Минула зима — нужда пришла: орки подступили совсем близко, и прорвать кольцо не было никакой возможности. Берен зарезал козу и завялил ее мясо. Собрал в дорогу то, без чего никак не мог обойтись, и вышел.
На следующий день с плеча Грозовой Матери он видел, как орки и волки суетились вокруг хижины. Но Берен был уже далеко и мокрый снег занес его следы.
Когда по прошествии месяца Берен спустился с другой стороны Эред Горгор, от него уже мало что осталось, а когда он выбрался из Нан-Дунгортэб, — его уже почти что и не было. Не различая дня и ночи, скал и деревьев, кустов и животных, возможных врагов и возможных друзей, он медленно, упорно и бездумно двигался вперед — как хитрая нолдорская игрушка с заводом. Галечное дно речного русла, наполняющегося только по весне, — «вейдх» — задавало направление: где проложила путь вода, сумеет пройти и человек. Берен шел. В агонии потерялся миг, когда щебенка перестала ранить ноги. Кругом было темно, и ночь это или полная слепота — он уже не мог понять.
Потом увидел в отдалении свет, услышал смех, голоса и музыку — и, задыхаясь, поковылял туда, уже не надеясь, что это — люди, а не морок, созданный воспаленным сознанием…
* * *
Это была дивная весенняя ночь — одна из тех безлунных ночей, когда звезды особенно ярки и крупны, а воздух напоен запахами пробуждающейся жизни. Их было десятка два — Лютиэн, Неллас и Нимлот, стайка их подруг, непременно — Даэрон и Ильверин и их друзья, с арфами и флейтами, и здесь, на окраине Нелдорета, они воскрешали в песнях и танцах те дни, когда мир был юн и эльдар бродили под звездами.
— Давайте пройдем чуть дальше, — предложила Лютиэн.
— Здесь — граница Нан-Дунгортэб. Здесь может быть опасно, — сказал один из мужчин.
— Но ведь мы еще не вышли из-под Завесы, — пожала плечами Неллас. — И мы еще не устали. Право же, давайте пойдем дальше, давайте идти, пока солнце не сядет!
И они шли, пока не село солнце, а когда оно село, расположились на небольшой круглой полянке, сплошь поросшей болиголовом. Сначала танцевали все, кто не играл и не пел, потом танцевали и пели поодиночке, потом Лютиэн танцевала и пела одна. Песней она сотворила белый огонь и свет, и танцевала в круге света. Пела же она о том, что произошло в этих лесах давным-давно: о чудесной встрече своих отца и матери, и голос ее дивно переплетался с напевом флейты Даэрона… Время расступалось, точно руки танцовщицы раздвигали пыльные занавеси лет. Еще немного, знала Лютиэн, и колдовство этой ночи, и колдовство песни сделают свое дело: слушателям и зрителям воочию предстанет то о чем она поет, помолодеют звезды и лес, и на этой поляне соединят руки Элу Тингол, эльфийский король, и Мелиан, звезда, сошедшая с небес…
Песню оборвал испуганный женский крик, и почти сразу же Даэрон схватил Лютиэн за руку.
— Беги! Опасность, зло в наших пределах! Беги, Лютиэн, беги!
Чары рассеялись — она успела разглядеть спутанные, грязные волосы надо лбом и прямо на лице — или на морде? — пронзительные серые глаза, обветренные потемневшие губы — и почти ничего больше: Даэрон тащил ее за руку, да ему и особенно и стараться не приходилось — ноги сами несли Лютиэн прочь от страшного явления. Где-то поодаль перекликались другие, Даэрон отпустил руку Лютиэн, уверенный, что она следует за ним — да так оно и было какое-то короткое время. Лютиэн стремглав бежала от того места, где неведомое ужасное создание прорвало волшебную Завесу Мелиан — до тех пор, пока к ней не вернулось обычное здравомыслие.
Какие бы ужасные чары ни одолели чар ее матери — в такой близости она должна была бы почувствовать возмущение сил. Однако же не почувствовала.
Она остановилась. Даэрон, не заметив этого, бежал дальше, иногда перекликаясь с теми, кто бежал слева и справа.
Лютиэн, прикрыв глаза, восстановила в памяти лицо (она была уверена — лицо, а не морду) неведомого существа. Оно было страшноватым — но теперь Лютиэн могла назвать то, что разглядела за короткий миг в глубине глаз незнакомца:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186