У Джонни Деппа, например, одно время была татуировка «Winona Forever».
- В честь Вайноны Райдер?
- Ну да. А когда расстались, Джонни стер в слове Winona последние две буквы.
- Получилось «Wino Forever»? - прикинул я.
Доктор кивнул.
- Точно.
- «Пьяница Навсегда»? Или «Вечный Пьяница»?
- Да хоть так, хоть так, а лучше всего - «Беспробудный».
- Круто.
- Ага, весело.
- А каким образом это дело сводят?
- Кто как. Разные способы есть. Я, к примеру, шлифую под местной анестезией. Кто-то кремами сводит, кто-то - лазером. Ну а кто-то делает пересадку кожи, но это уже чистая хирургия, это уже в клинике.
- А я вот слышал, заморозкой сводят.
- Есть такое дело, криохирургией называется.
- Ты применяешь?
- Нет. У меня аппарата нет.
- Дорогой?
- Не в этом дело. Просто необходимости в нем до сих пор не было. Вот если бы скарификацией занимался, завел бы, наверное, что-нибудь продвинутое, дабы неудачные келоиды сводить. А так - зачем?
- Ясно, - кивнул я. - Ну, спасибо за консультацию.
- Да не за что. - Он спрыгнул с подоконника, подошел и протянул руку: - Давай, чувак, бывай. А насчет эксклюзива ты подумай.
- Обязательно, Док, подумаю, - пообещал я, пожимая его узкую холодную ладонь.
Когда я уже был в конце коридора, Доктор выглянул из кабинета и громко сказал, снимая с себя всякую ответственность:
- По поводу Демона сам, чувак, смотри. Я тебя предупредил.
В ответ я лишь махнул, дескать, не ребенок - уже все понял, повторять не надо.
ГЛАВА 12
Вышел я на улицу без двадцати восемь. И вышел окрыленным. Еще бы. Хотел ведь чего? Хотел разыскать того, кто сделал Антонине шрамирование, через него выйти на саму Антонину, через нее - на ее дружка. А получилось что? Получилось еще лучше - сразу нашел адресок Антонова-Демона. Это ли не удача?
Впору было плясать от радости.
Но, когда я прибыл по адресу (ехать там было от силы пять минут со всеми красными светофорами), радость моя поубавилась - убивца на месте не оказалось.
Я несколько раз проиграл звонком трель футбольных болельщиков - та-та, та-та-та, та-та-та-та та-та, но никто к двери не подошел.
Ну нет так нет.
Недолго сомневаясь, я открыл оба замка Ключом От Всех Замков и, продолжая держать пистолет на изготовку, проник в квартиру.
Меня ничуть не смутило, что я тем самым совершаю проступок, подпадающий под действие первого пункта статьи 139 Уголовного кодекса РФ. Ерунда. Поступал так не впервые, за долгую сыщицкую карьеру доводилось проворачивать подобное не раз и не два, поэтому давно забыл, как это - смущаться.
И наказания не боялся. Максимальная кара по данному пункту - исправительные работы на срок до одного года. Разве это кара? Вот если бы был я, к примеру, вампиром, то за проникновение в чужое жилье без приглашения мне светило бы (не по Уголовному кодексу РФ, разумеется, а по Уложению Посвященных) полное развоплощение. Но не вампир я, слава Силе, а дракон.
Однокомнатная квартира Евгения Антонова по прозвищу Демон не походила на человеческое жилье, скорее - на мастерскую художника. Мебели было очень мало - стол, кресло, два стула. Это все. Зато имелись: мольберты с неоконченными работами, сваленные в кучу холсты, рамы разных размеров, листы с эскизами, на столе - кисти, тюбики, банки с красками, бутыли с какой-то химией, прочая дребедень из той же песни. А на стенах - плакаты разных времен и народов, графические работы и картины, написанные маслом. В воздухе присутствовал дурманящий запах ацетона. И еще скипидара. Жильем же не пахло. И в переносном смысле, и в прямом. Правда, в углу стоял холодильник, но ничего съестного в нем не было. Абсолютно.
Тут не живут, тут работают, окончательно решил я, шаря взглядом по пустым лоткам и полкам. А в последнее время даже и не работают.
Заглянув в морозильную камеру, я обнаружил две неаппетитного вида картонные коробки. Сначала подумал, что лекарство, но потом прочитал на упаковке: «CRYOLASER». Картриджи хладагента оксид азота».
Я был прав, подумалось мне, у него все-таки есть портативный криохирургический аппарат.
Прав-то я был прав, только что толку?
Побродив еще какое-то время по квартире, я понял, что ничего мне здесь не светит. Надеяться на то, что Антонов-Демон вдруг заявится, было глупо.
Что ему тут делать? - рассуждал я. Ему сейчас не до своей мазни. Он сейчас в иных эмпиреях витает. У него на уме встреча с Хозяином. Хочет силой потусторонней разжиться и все свои проблемы - житейские и ментальные - на раз решить.
Проклиная свою нерасторопность, я пошел на выход, но, едва взялся за ручку двери, вдруг почувствовал: что-то не так.
Какие-то магические флюиды тянули меня назад, в комнату.
Тянули настойчиво.
Я не стал сопротивляться родному бессознательному и вернулся. Встал посреди комнаты и, полностью раскрывшись, прислушался к своим ощущениям.
Сила исходила от одной из картин, висящих на стене.
Это было мрачное по сюжету полотно: воин-легионер вспарывал коротким мечом живот привязанного к столбу пленника. Рваную плоть, море крови и выпадающий на зрителя ливер автор выписал с фотографической точностью. Подписана была картина фирменной аббревиатурой ДЧХ.
Известно, что картины великих мастеров по Силе не уступают иным волшебным артефактам. Лично я знаю несколько таких картин, одна из них - «Жалость» Уильяма Блейка. Могу закрыть глаза и с ходу представить: на земле неподвижно лежит безучастная ко всему женщина, а две другие несутся по темно-синему небу на слепых конях. И ночь, и ветер, и звезд ночных полет. И еще развевающиеся волосы наездниц. У одной из них в руках крошечный ребенок, и она. склоняясь, показывает его той, что лежит на земле. Будто хвалится.
Эта картина - иллюстрация к «Макбету» Шекспира. Если точнее, то к тому эпизоду, где герой размышляет о последствиях убийства Дункана:
И жалость, как младенец обнаженный
Верхом на вихре или херувим,
Несущийся на скакуне воздушном,
Повеет страшной вестью в каждый глаз.
Чтоб ветер утонул в слезах.
Даже репродукции этого полотна имеют заряд не меньше пятидесяти кроулей. А подлинник, говорят, так и вообще - атомная бомба. Силен Блейк. Нет спору, силен. Я потому Блейка знаю, что стихи его люблю. Ведь он же еще и поэт. Кто «Мертвеца» Джармуша смотрел, тот в курсе. Поэт. И поэт отличный. Большой мастер.
А вот Евгений Антонов по прозвищу Демон никоим образом не тянул на звание мастера. Неплохой ремесленник, и только. Даже судя по этой его картине: за натурализм исполнения можно поставить оценку «отлично», но, как говорит в подобных случаях моя грамотная помощница Лера, тема не раскрыта. Мученика, к примеру, жалко не было. Ничуть. Выражение лица у него такое, будто он получает наслаждение от всего происходящего. Чего такого мазохиста жалеть? А палач выглядел каким-то бесстрастным, ни ожесточения не было в его лице, ни сострадания - так, мясник на рынке, равнодушно разделывающий замороженную тушу. В общем, картина не вызывала никаких эмоций, помимо понятного физиологического омерзения. Нормальная реакция на это полотно - закрыть глаза и отвернуться. И я искренне не понимал, почему от него веет Силой.
До тех пор не понимал, пока, ведомый интуитивным порывом, не снял картину с гвоздя.
Тут-то секрет и открылся.
За картиной прятался вмонтированный в стену сейф. Стало ясно, что магические флюиды излучает вовсе не картина, а некий предмет, сокрытый в тайнике.
Вот она где, Чаша Долголетия, смекнул я, постучав рукояткой пистолета по дверке сейфа. А может, и не только Чаша, но и все остальные артефакты.
Сейф был из дорогих, с кодовым замком, такой Ключом Лао Шаня не вскроешь. Был бы я при Силе - снял бы комбинацию заклинанием и произвел изъятие украденных вещей без шума и понятых. Изъял бы, и на том бы вся эта безобразная история, пожалуй, и закончилось. Но только Силы у меня на данную минуту было по-прежнему ноль целых кроулей и ноль десятых. Даже полученную от Михея Процентщика в качестве аванса и ту истратил. До последней капли.
Оставалось одно - набраться терпения, затаиться и ждать, когда Антонов-Демон явится за артефактами. В том, что должен прийти, теперь не сомневался - без этих предметов Силы провести черную службу невозможно.
Я глянул на часы (было уже четверть девятого), скинул с кресла свернутый в рулон матрас, расположился и начал ждать.
Чтобы ненароком не уснуть, разглядывал плакаты. Вернее, один плакат. Это был креатив времен студенческой революции 1968 года, и там так: по красному полю бредет в пустоту стадо понурых баранов и надпись на французском «Retour a la normale».
«Возвращение к норме», перевел я и усмехнулся.
На самом деле стало смешно. Лидеры «революции троечников» считали обывателей пустоголовыми баранами, но, когда повзрослели, благополучно встроились в ненавистную систему, заняли приличные государственные посты и возглавили стадо. Теперь уже сами посылают войска в депрессивные кварталы разгонять буйных алжирских парней. Разве не смешно?
Смешно и навевает определенные мысли.
Только не суждено мне было развить эти мысли, поскольку Антонов-Демон пришел уже через семь минут. В восемь двадцать две. Я, честно говоря, не ожидал, что все случится так скоро.
Пока он щелкал замками, я успел снять пистолет с предохранителя и отойти к зашторенному окну.
Когда я его увидел, вначале не понял, отчего у него такое прозвище - Демон. В его внешности не было ничего демонического. Среднего роста тридцатилетний мужчина с ранней плешью и невыразительными чертами лица. Лицо, пожалуй, даже какое-то простоватое, не породистое ничуть. Из толпы такое не выделишь, а второй раз встретишь - не узнаешь.
В одежде я тоже никаких претензий на исключительность не заметил: потертые джинсы, серая майка и болотного цвета ветровка.
Человек как человек, ничего особенного.
- Ты кто? - спокойно, ничем не выдав своего удивления, спросил он.
- Тот, кто тебя остановит, - ответил я, поднимая пистолет.
После секундного замешательства он меня поправил:
- Ты труп.
Произнес так, что стало понятно: дай волю - убьет.
Иные буйные носятся с воплями «Поубиваю всех, порешу», и эти вопли истошные только смех вызывают и ничего кроме. А этот вроде тихо сказал, но у меня сразу мурашки по коже пошли. Голос его никак не сочетался с ординарной внешностью, был убедительным и властным. Ладно голос - в глазах, до этого тусклых, будто молния сверкнула. Парень был не так прост. Совсем не прост.
Нет, не зря у него такое прозвище, рассудил я. Ох не зря. Псих в натуре. Маньяк. Такой на самом деле может проникнуться, войти в транс и отбарабанить заклинание на «ять». А уж про то, что потом вытворит, и подумать страшно.
Чтобы скрыть свою озабоченность, я скептически улыбнулся.
- Убьешь, говоришь? Ну-ну. - Затем стер с лица ухмылку и спросил вполне серьезно: - Что, Женя-мальчик, понравилось убивать? Во вкус вошел?
За ним не заржавело.
- Не твое собачье дело, - отмерил он мне.
Вот так вот грубо.
Впрочем, его раздражение можно было понять. Заявилось какое-то чудо незваное, пушкой размахивает, странное говорит. Будешь тут раздражаться. Но только мне его недовольство было до одного места.
- Слушай, ты, несуразное дитя перестройки, а чего ты всех так ненавидишь? - спросил я. - Ты же человек. Тебе дано любить. Почему, вместо того чтобы любить, убиваешь?
Помолчав, он произнес:
- Слабаки и неудачники должны уйти. - Даже скорее не произнес - изрек. И добавил в том же высокомерно-назидательном тоне: - Вот первая заповедь любви.
Я хлопнул себя свободной рукой по лбу:
- А-а, ну да, ну да. Как же это я мог забыть. Ведь Gott ist tot. Бог умер. Теперь ты, Женя-мальчик, будешь у нас вместо Бога. Теперь ты будешь подталкивать падающих, раздавать испытания и снисходительно взирать на простертые к тебе руки. Нравится взирать на простертые руки? Тащишься от этого? А, Женя-мальчик?
- Да пошел ты! - вызверился он. Задело, видать, за живое.
А я, продолжая гнуть свое, запричитал по-стариковски:
- О-хо-хо-хо хо-хо. Еще один зверь, желающий проредить больное стадо, нарисовался. Сколько таких зверюг-сверхчеловеков было на моей памяти, сколько еще будет - не счесть.
- Я первый и последний, - заносчиво и на полном серьезе заявил он.
Совсем-совсем больной, подумал я, а вслух сказал:
- Ага, первый и последний, исключительный. - Потом поправил стволом очки и спросил: - А хочешь, я тебе одну умную вещь скажу?
Он ответил лаконично и зло:
- Обойдусь.
- Все равно скажу. И вот что скажу: пришел в этот мир человеком, ну так и будь человеком. И. вот что еще скажу: усилия надо прилагать не для того, чтобы стать сверхчеловеком, а для того чтобы быть человеком. Понимаешь? Повторяю еще раз для тех, кто в танке: усилия надо прилагать, чтобы оставаться человеком. Хотя бы.
Не знаю, Женя-мальчик, трудно или не трудно быть богом, но знаю точно - человеком быть трудно. Постоянный напряг, ежесекундный выбор, вечно больное тело - все это, надо признать, выдерживать непросто. Прямо скажем - тяжко. Нужно мужество, чтобы сохранить в себе человека. И еще усердие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
- В честь Вайноны Райдер?
- Ну да. А когда расстались, Джонни стер в слове Winona последние две буквы.
- Получилось «Wino Forever»? - прикинул я.
Доктор кивнул.
- Точно.
- «Пьяница Навсегда»? Или «Вечный Пьяница»?
- Да хоть так, хоть так, а лучше всего - «Беспробудный».
- Круто.
- Ага, весело.
- А каким образом это дело сводят?
- Кто как. Разные способы есть. Я, к примеру, шлифую под местной анестезией. Кто-то кремами сводит, кто-то - лазером. Ну а кто-то делает пересадку кожи, но это уже чистая хирургия, это уже в клинике.
- А я вот слышал, заморозкой сводят.
- Есть такое дело, криохирургией называется.
- Ты применяешь?
- Нет. У меня аппарата нет.
- Дорогой?
- Не в этом дело. Просто необходимости в нем до сих пор не было. Вот если бы скарификацией занимался, завел бы, наверное, что-нибудь продвинутое, дабы неудачные келоиды сводить. А так - зачем?
- Ясно, - кивнул я. - Ну, спасибо за консультацию.
- Да не за что. - Он спрыгнул с подоконника, подошел и протянул руку: - Давай, чувак, бывай. А насчет эксклюзива ты подумай.
- Обязательно, Док, подумаю, - пообещал я, пожимая его узкую холодную ладонь.
Когда я уже был в конце коридора, Доктор выглянул из кабинета и громко сказал, снимая с себя всякую ответственность:
- По поводу Демона сам, чувак, смотри. Я тебя предупредил.
В ответ я лишь махнул, дескать, не ребенок - уже все понял, повторять не надо.
ГЛАВА 12
Вышел я на улицу без двадцати восемь. И вышел окрыленным. Еще бы. Хотел ведь чего? Хотел разыскать того, кто сделал Антонине шрамирование, через него выйти на саму Антонину, через нее - на ее дружка. А получилось что? Получилось еще лучше - сразу нашел адресок Антонова-Демона. Это ли не удача?
Впору было плясать от радости.
Но, когда я прибыл по адресу (ехать там было от силы пять минут со всеми красными светофорами), радость моя поубавилась - убивца на месте не оказалось.
Я несколько раз проиграл звонком трель футбольных болельщиков - та-та, та-та-та, та-та-та-та та-та, но никто к двери не подошел.
Ну нет так нет.
Недолго сомневаясь, я открыл оба замка Ключом От Всех Замков и, продолжая держать пистолет на изготовку, проник в квартиру.
Меня ничуть не смутило, что я тем самым совершаю проступок, подпадающий под действие первого пункта статьи 139 Уголовного кодекса РФ. Ерунда. Поступал так не впервые, за долгую сыщицкую карьеру доводилось проворачивать подобное не раз и не два, поэтому давно забыл, как это - смущаться.
И наказания не боялся. Максимальная кара по данному пункту - исправительные работы на срок до одного года. Разве это кара? Вот если бы был я, к примеру, вампиром, то за проникновение в чужое жилье без приглашения мне светило бы (не по Уголовному кодексу РФ, разумеется, а по Уложению Посвященных) полное развоплощение. Но не вампир я, слава Силе, а дракон.
Однокомнатная квартира Евгения Антонова по прозвищу Демон не походила на человеческое жилье, скорее - на мастерскую художника. Мебели было очень мало - стол, кресло, два стула. Это все. Зато имелись: мольберты с неоконченными работами, сваленные в кучу холсты, рамы разных размеров, листы с эскизами, на столе - кисти, тюбики, банки с красками, бутыли с какой-то химией, прочая дребедень из той же песни. А на стенах - плакаты разных времен и народов, графические работы и картины, написанные маслом. В воздухе присутствовал дурманящий запах ацетона. И еще скипидара. Жильем же не пахло. И в переносном смысле, и в прямом. Правда, в углу стоял холодильник, но ничего съестного в нем не было. Абсолютно.
Тут не живут, тут работают, окончательно решил я, шаря взглядом по пустым лоткам и полкам. А в последнее время даже и не работают.
Заглянув в морозильную камеру, я обнаружил две неаппетитного вида картонные коробки. Сначала подумал, что лекарство, но потом прочитал на упаковке: «CRYOLASER». Картриджи хладагента оксид азота».
Я был прав, подумалось мне, у него все-таки есть портативный криохирургический аппарат.
Прав-то я был прав, только что толку?
Побродив еще какое-то время по квартире, я понял, что ничего мне здесь не светит. Надеяться на то, что Антонов-Демон вдруг заявится, было глупо.
Что ему тут делать? - рассуждал я. Ему сейчас не до своей мазни. Он сейчас в иных эмпиреях витает. У него на уме встреча с Хозяином. Хочет силой потусторонней разжиться и все свои проблемы - житейские и ментальные - на раз решить.
Проклиная свою нерасторопность, я пошел на выход, но, едва взялся за ручку двери, вдруг почувствовал: что-то не так.
Какие-то магические флюиды тянули меня назад, в комнату.
Тянули настойчиво.
Я не стал сопротивляться родному бессознательному и вернулся. Встал посреди комнаты и, полностью раскрывшись, прислушался к своим ощущениям.
Сила исходила от одной из картин, висящих на стене.
Это было мрачное по сюжету полотно: воин-легионер вспарывал коротким мечом живот привязанного к столбу пленника. Рваную плоть, море крови и выпадающий на зрителя ливер автор выписал с фотографической точностью. Подписана была картина фирменной аббревиатурой ДЧХ.
Известно, что картины великих мастеров по Силе не уступают иным волшебным артефактам. Лично я знаю несколько таких картин, одна из них - «Жалость» Уильяма Блейка. Могу закрыть глаза и с ходу представить: на земле неподвижно лежит безучастная ко всему женщина, а две другие несутся по темно-синему небу на слепых конях. И ночь, и ветер, и звезд ночных полет. И еще развевающиеся волосы наездниц. У одной из них в руках крошечный ребенок, и она. склоняясь, показывает его той, что лежит на земле. Будто хвалится.
Эта картина - иллюстрация к «Макбету» Шекспира. Если точнее, то к тому эпизоду, где герой размышляет о последствиях убийства Дункана:
И жалость, как младенец обнаженный
Верхом на вихре или херувим,
Несущийся на скакуне воздушном,
Повеет страшной вестью в каждый глаз.
Чтоб ветер утонул в слезах.
Даже репродукции этого полотна имеют заряд не меньше пятидесяти кроулей. А подлинник, говорят, так и вообще - атомная бомба. Силен Блейк. Нет спору, силен. Я потому Блейка знаю, что стихи его люблю. Ведь он же еще и поэт. Кто «Мертвеца» Джармуша смотрел, тот в курсе. Поэт. И поэт отличный. Большой мастер.
А вот Евгений Антонов по прозвищу Демон никоим образом не тянул на звание мастера. Неплохой ремесленник, и только. Даже судя по этой его картине: за натурализм исполнения можно поставить оценку «отлично», но, как говорит в подобных случаях моя грамотная помощница Лера, тема не раскрыта. Мученика, к примеру, жалко не было. Ничуть. Выражение лица у него такое, будто он получает наслаждение от всего происходящего. Чего такого мазохиста жалеть? А палач выглядел каким-то бесстрастным, ни ожесточения не было в его лице, ни сострадания - так, мясник на рынке, равнодушно разделывающий замороженную тушу. В общем, картина не вызывала никаких эмоций, помимо понятного физиологического омерзения. Нормальная реакция на это полотно - закрыть глаза и отвернуться. И я искренне не понимал, почему от него веет Силой.
До тех пор не понимал, пока, ведомый интуитивным порывом, не снял картину с гвоздя.
Тут-то секрет и открылся.
За картиной прятался вмонтированный в стену сейф. Стало ясно, что магические флюиды излучает вовсе не картина, а некий предмет, сокрытый в тайнике.
Вот она где, Чаша Долголетия, смекнул я, постучав рукояткой пистолета по дверке сейфа. А может, и не только Чаша, но и все остальные артефакты.
Сейф был из дорогих, с кодовым замком, такой Ключом Лао Шаня не вскроешь. Был бы я при Силе - снял бы комбинацию заклинанием и произвел изъятие украденных вещей без шума и понятых. Изъял бы, и на том бы вся эта безобразная история, пожалуй, и закончилось. Но только Силы у меня на данную минуту было по-прежнему ноль целых кроулей и ноль десятых. Даже полученную от Михея Процентщика в качестве аванса и ту истратил. До последней капли.
Оставалось одно - набраться терпения, затаиться и ждать, когда Антонов-Демон явится за артефактами. В том, что должен прийти, теперь не сомневался - без этих предметов Силы провести черную службу невозможно.
Я глянул на часы (было уже четверть девятого), скинул с кресла свернутый в рулон матрас, расположился и начал ждать.
Чтобы ненароком не уснуть, разглядывал плакаты. Вернее, один плакат. Это был креатив времен студенческой революции 1968 года, и там так: по красному полю бредет в пустоту стадо понурых баранов и надпись на французском «Retour a la normale».
«Возвращение к норме», перевел я и усмехнулся.
На самом деле стало смешно. Лидеры «революции троечников» считали обывателей пустоголовыми баранами, но, когда повзрослели, благополучно встроились в ненавистную систему, заняли приличные государственные посты и возглавили стадо. Теперь уже сами посылают войска в депрессивные кварталы разгонять буйных алжирских парней. Разве не смешно?
Смешно и навевает определенные мысли.
Только не суждено мне было развить эти мысли, поскольку Антонов-Демон пришел уже через семь минут. В восемь двадцать две. Я, честно говоря, не ожидал, что все случится так скоро.
Пока он щелкал замками, я успел снять пистолет с предохранителя и отойти к зашторенному окну.
Когда я его увидел, вначале не понял, отчего у него такое прозвище - Демон. В его внешности не было ничего демонического. Среднего роста тридцатилетний мужчина с ранней плешью и невыразительными чертами лица. Лицо, пожалуй, даже какое-то простоватое, не породистое ничуть. Из толпы такое не выделишь, а второй раз встретишь - не узнаешь.
В одежде я тоже никаких претензий на исключительность не заметил: потертые джинсы, серая майка и болотного цвета ветровка.
Человек как человек, ничего особенного.
- Ты кто? - спокойно, ничем не выдав своего удивления, спросил он.
- Тот, кто тебя остановит, - ответил я, поднимая пистолет.
После секундного замешательства он меня поправил:
- Ты труп.
Произнес так, что стало понятно: дай волю - убьет.
Иные буйные носятся с воплями «Поубиваю всех, порешу», и эти вопли истошные только смех вызывают и ничего кроме. А этот вроде тихо сказал, но у меня сразу мурашки по коже пошли. Голос его никак не сочетался с ординарной внешностью, был убедительным и властным. Ладно голос - в глазах, до этого тусклых, будто молния сверкнула. Парень был не так прост. Совсем не прост.
Нет, не зря у него такое прозвище, рассудил я. Ох не зря. Псих в натуре. Маньяк. Такой на самом деле может проникнуться, войти в транс и отбарабанить заклинание на «ять». А уж про то, что потом вытворит, и подумать страшно.
Чтобы скрыть свою озабоченность, я скептически улыбнулся.
- Убьешь, говоришь? Ну-ну. - Затем стер с лица ухмылку и спросил вполне серьезно: - Что, Женя-мальчик, понравилось убивать? Во вкус вошел?
За ним не заржавело.
- Не твое собачье дело, - отмерил он мне.
Вот так вот грубо.
Впрочем, его раздражение можно было понять. Заявилось какое-то чудо незваное, пушкой размахивает, странное говорит. Будешь тут раздражаться. Но только мне его недовольство было до одного места.
- Слушай, ты, несуразное дитя перестройки, а чего ты всех так ненавидишь? - спросил я. - Ты же человек. Тебе дано любить. Почему, вместо того чтобы любить, убиваешь?
Помолчав, он произнес:
- Слабаки и неудачники должны уйти. - Даже скорее не произнес - изрек. И добавил в том же высокомерно-назидательном тоне: - Вот первая заповедь любви.
Я хлопнул себя свободной рукой по лбу:
- А-а, ну да, ну да. Как же это я мог забыть. Ведь Gott ist tot. Бог умер. Теперь ты, Женя-мальчик, будешь у нас вместо Бога. Теперь ты будешь подталкивать падающих, раздавать испытания и снисходительно взирать на простертые к тебе руки. Нравится взирать на простертые руки? Тащишься от этого? А, Женя-мальчик?
- Да пошел ты! - вызверился он. Задело, видать, за живое.
А я, продолжая гнуть свое, запричитал по-стариковски:
- О-хо-хо-хо хо-хо. Еще один зверь, желающий проредить больное стадо, нарисовался. Сколько таких зверюг-сверхчеловеков было на моей памяти, сколько еще будет - не счесть.
- Я первый и последний, - заносчиво и на полном серьезе заявил он.
Совсем-совсем больной, подумал я, а вслух сказал:
- Ага, первый и последний, исключительный. - Потом поправил стволом очки и спросил: - А хочешь, я тебе одну умную вещь скажу?
Он ответил лаконично и зло:
- Обойдусь.
- Все равно скажу. И вот что скажу: пришел в этот мир человеком, ну так и будь человеком. И. вот что еще скажу: усилия надо прилагать не для того, чтобы стать сверхчеловеком, а для того чтобы быть человеком. Понимаешь? Повторяю еще раз для тех, кто в танке: усилия надо прилагать, чтобы оставаться человеком. Хотя бы.
Не знаю, Женя-мальчик, трудно или не трудно быть богом, но знаю точно - человеком быть трудно. Постоянный напряг, ежесекундный выбор, вечно больное тело - все это, надо признать, выдерживать непросто. Прямо скажем - тяжко. Нужно мужество, чтобы сохранить в себе человека. И еще усердие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55