«С другой стороны, – нашептывал ему на ухо голос невидимой т’Пассе, – кейнизм утверждает также, что ты можешь остановить их, если захочешь. Сила не дает права; право – это не вопрос; вопрос в том, чего ты хочешь ».
А чего он хотел? Все так спрашивают, словно это может иметь значение.
5
Камера моя – в самом начале одного из коридоров, расходящихся от Ямы. Здесь есть лампада, но я не могу ее зажечь; она стоит на убогом столике у противоположной стены, а у меня не хватает сил доволочь туда омертвевшие ноги. Кроме того, сквозь окошко в двери сочится тусклый оранжевый свет здоровенных медных ламп, озаряющих Яму, так что мне и без того видно лучше, чем хотелось бы.
Перед глазами у меня стоит та статуя, что изваял Тан’элКот, – его «Царь Давид». Я могу различить каждую морщинку на обвисших щеках, каждую складку под запавшими усталыми глазами. Расчетливое, намеренное оскорбление: он использовал меня, чтобы создать символ уютного поражения. Неспешное падение никому не нужного человечка.
Если бы я только понял тогда…
Он знал меня лучше, чем я сам.
Чего бы я только не отдал, чтобы снова стать тем ненужным, притерпевшимся к своему поражению человечком.
Это было не оскорбление вовсе. А совет .
«Ты получил больше, чем заслуживал. Скажи спасибо и не гони волну».
6
День и ночь в Яме теряют значение. Порой с мостков сбрасывают новых зэков, иной раз стражники спускаются, чтобы вытащить умерших и умирающих. Долгое время единственным значительным событием оставалось появление Кейна. С тех пор заключенных кормили несколько раз, но Делианн обнаружил, что не может вспомнить, сколько раз опускались корзины с едой – четыре раза, или шесть… или всего два…
Лихорадка мучила его все сильней. Первые пару дней в Яме он думал, будто поправляется, но лишь потому, что вынужденная неподвижность отчасти приглушила утомление. Делианн засыпал, когда не мог больше держать глаза открытыми, и просыпался, когда его толкали или пинали.
Хотя он лежал далеко внизу по течению от центра Ямы и более не рисковал приближаться к капризно-жестоким «змеям», охранявшим источник чистой воды, жажду ему удавалось по большей части сдерживать. Он обнаружил, что если понюхать пригоршню воды из канавки, можно поймать момент, когда вода смоет из ручья большую часть грязи, и сделать-таки пару-другую глотков. Он понимал, что рискует подхватить все болезни от гепатита до холеры разом, но ему уже было как-то все равно.
Часы бодрствования он коротал в основном, прислушиваясь к т’Пассе и ее разрастающейся группе кейнистов – те или спорили между собою, или пытались обратить в свою веру остальных зэков. Интерпретаций было едва ли не столько же, сколько самих кейнистов, однако положение т’Пассе давало ей некоторую власть; исключительный ум ее подкреплялся редкостно пронзительным голосом и взрывным характером, так что спорить с ней осмеливались немногие.
Время от времени она бросала взгляд в сторону Делианна, будто бы спрашивая позволения вновь подойти к нему; он редко смотрел ей в глаза. Вот как сейчас: кто-то возразил ей, что цель кейнизма – всеобщая анархия, и т’Пассе ответила, прожигая Делианна взглядом:
– Кейнизм не анархия, но автаркия. Не отсутствие всякой власти, но власть в первую очередь над собою.
– Это одно и то же.
– Так может показаться, – серьезно промолвила т’Пассе, – если считать, что кейнизм пропагандирует самовластие. Но это не так. Мы не поддерживаем – мы описываем. Самовластие – это факт. Каждый день всякое мыслящее создание решает для себя, каким правилам следовать, а какие – нарушить. Причины, по которым мы следуем законам или нарушаем их, могут различаться кардинально, но самый факт выбора неизменен. Единственная, возможно, разница между кейнистом и любым прочим заключается в том, что мы делаем выбор сознательно, не позволяя привычке гнать нас в общем стаде. ЭлКотанская церковь требует: Повинуйся. Люби ближнего. Служи благу его. Не лги. Не укради. Не убий.
Для кейниста вполне возможно быть верным элКотанцем, и «праведником» по меркам его церкви – единственная разница состоит в том, что кейнист понимает, какой делает выбор. Он повинуется не Ма’элКоту или церкви его, а только себе.
Т’Пассе развела руками и послала Делианну через всю Яму мягкую понимающую улыбку.
– Можно сказать, что ключ к основам кейнизма – внимание .
7
Лежу в камере и пялюсь в каменный потолок…
Ноги гниют, словно недельной давности котлета…
Харкаю кровью…
А хуже всего – какая-то сука внизу продолжает вякать про кейнизм.
Не могу определить, мужеска рода упомянутая сука, или женска, или промежду ними, но голос у нее такой, что зубы трескаются. Это голос рассекает мясистый гул над Ямой – болтовню, и хрипы, и пердеж, и редкие вскрики – словно нож, а я для него – кость.
Если может что-то причинить большие муки, чем царапающая надкостницу сталь, я не хочу даже знать об этом. Боль настолько жуткая, что поначалу ее даже не воспринимаешь – как обжигающая пустота, онемение и дрожь прокатываются по нервам, обращая тело в кисель. Со мной это случается всякий раз, когда я слышу эту суку, в очередной раз напоминающую кому-нибудь, что «кейнизм не теология, а философия».
Я бы этой падле показал философию. У меня ее много накопилось – второй день «козел» не выносит мое судно.
Господи, какой смрад.
Вроде бы обоняние должно отниматься через какое-то время? Раньше отнималось, когда я просыпался и понимал, что клятый шунт опять накрылся и я валяюсь в собственном говне, не чуя запаха. А здесь воняет, словно на бойне.
Ожоги на ногах загноились и сочатся серой гнилью. Вот смеху-то будет, если я сдохну на руках у Райте и церкви от гангрены, не дотянув до казни. Хотя кашляю так, что могу и не от гангрены сдохнуть. Первые пару дней я исходил кровавой мокротой, а сейчас только скручиваюсь в узел от сухих спазмов. Должно быть, химическая пневмония – надышался дымом от термитной пыли.
Я, в общем-то, не против. Это значит только одно – что я скоро сдохну, и я обеими руками «за». С тех пор, как они убили Шенну, я ни о чем другом и не мечтаю.
Но продолжаю жить и сам не знаю почему.
Даже паралитику не так сложно покончить с собой. Руки мои сохранили достаточно силы; совсем нетрудно будет порвать простыню на полосы и сплести из них веревку. Окованная бронзой дверь в мою камеру расселась от времени, так что опытный скалолаз сможет, нащупав между досками щели, подтянуться на пальцах до забранного решеткой окошечка и обвязать прутья этой веревкой. Потом сунуть голову в скользящую петлю, подтянуться, задержать дыхание настолько, чтобы затянуть узел, а потом расслабиться – и я удавлюсь так быстро, что даже передумать не успею.
Но я этого не делаю. Не могу.
Не могу заставить себя сдаться.
О, у меня почти получается – я могу заставить себя лежать и бессмысленно нюхать слизь из гноящихся ран; могу заставить себя тупо пялиться на «козла», когда тот приходит, чтобы унести нетронутую пайку и приволочь свежую, которой я тоже жрать не стану; могу ворочаться в собственных нечистотах и безжалостно перечислять несчетные проявления тщеты собственного бытия.
Я могу ненавидеть себя, и мир, и все сущее в этом мире.
Но в конечном итоге Шенна по-прежнему мертва, а я еще жив, запертый в каменном гробу, лежу на долбаной койке и все так же слушаю, как эта сука в Яма талдычит про «сущность свободы».
– Она в том голосе, том едва слышном внутреннем шепотке упрямства, который слышен каждому, если только взять на себя труд прислушаться. Голос, который твердит: «По-моему – или никак». Это голос Кейна-в-тебе: не самого Кейна, но той части каждого из нас, которая есть Кейн.
Имеет эта сука хоть каплю понятия, какую дурь несет?
Тишалл – если мои молитвы на тебя хоть немного действуют, грохни за меня трепливую падлу. Медленно и мучительно.
Но сколько я ни молюсь, эта сука не умолкает, а я волей-неволей слушаю.
Хоть тысячу лет старайся, а не придумаешь лучшей преисподней.
8
Когда послышались крики, Делианн открыл глаза и сумел оторвать от камня ноющую спину настолько, чтобы увидать, как стражники спускают с мостков корзины с едой. Ему отчего-то казалось, что после прошлой кормежки прошло уже очень много времени, и желудок подтвердил эту мысль недовольным бурчанием.
Вокруг корзин уже столпились самые здоровые и сильные из заключенных. Делианн остался лежать; он не был уверен, что сумеет пройти так далеко. Скалы Донжона задерживают токи Силы, а слабое здоровье мешало полностью войти в транс. Делианн уже не мог подавлять очаг заражения в бедре, и постоянная боль терзала его едва ли не сильней, чем голод.
Единственными заключенными, кто не ринулся во всеобщую свалку, были те, кто от слабости уже не мог подняться, и, разумеется, «змеи», охранявшие источник. Эта группа предпринимателей обнаружила, что немало зэков с охотой исполнит любой их каприз в обмен на несколько глотков самой чистой воды; «змеи» уже взялись устраивать конкурсы среди добровольцев. Тем, кто предлагал им самые крупные и аппетитные куски провианта из корзин, доставались самые большие порции воды. За особенно мясистый кусок колбасы «змеи» могли даже позволить просителю умыться – роскошь почти невообразимая. Недостатка в прислужниках покуда не наблюдалось.
В результате теперь приходилось драться, чтобы получить больше, чем несколько черствых крошек.
А еще Делианн опасался, что, если даже успеет доковылять до корзин прежде, чем все окажется расхватано, и урвет себе кусок, то, вернувшись, обнаружит свое место у ручья занятым. Рассудив, что смерть от жажды будет гораздо более быстрой и мучительной, нежели смерть от голода, он вновь улегся на сырой холодный камень и закрыл глаза.
Позже – он не мог определить, насколько – его негромко позвали по имени.
Он открыл глаза. Над ним возвышалась т’Пассе, держа в руках горбушку и кусок окаменевшего сыра.
– Держи, – она сунула ему и то, и другое. – Могу я купить беседу с тобой.
Вздохнув, Делианн попытался сесть и поднял голову, чтобы присмотреться к бывшему вице-послу. Т’Пассе заметно исхудала, будто стены Донжона пожирали ее плоть, но глаза сияли все ярче. В деле просвещения других заключенных она добилась немалого успеха и собрала вокруг себя внушительную компанию – кейнистов теперь было почти столько же, сколько «змей», и Делианн почти всерьез ожидал, что в Яме скоро разразится настоящая война между двумя группировками. И все же она не оставляла попыток переманить эльфийского принца на свою сторону.
– Что ты во мне нашла, т’Пассе? – спросил он вполголоса. – Чем я так для тебя важен?
Она присела рядом, положив хлеб и сыр ему на колени.
– Не знаю, – ответила она. – Ты так глубоко несчастен… по-моему, что-то прогнило в мире, если такой человек, как ты, может так страдать.
– И ты пытаешься накормить меня, чтобы подбодрить. – Он криво усмехнулся, вспомнив яичницу в забегаловке на улице Мориандар. – Знаешь что? Вот так я здесь и очутился. – Он обвел Яму взмахом бессильной руки. – Позволил одному парню меня подбодрить.
9
Я сплю, и просыпаюсь, и засыпаю снова, судно мое выносят, а я его наполняю, а сука в глубинах Ямы все не может заткнуться.
– Представьте себе ленивого кузнеца: он подковывает коня незнакомому всаднику и теряет гвоздь. Вместо того чтобы отковать новый, он ставит последнюю подкову без него. К добру его лень или ко злу?
Что было дальше, всем нам известно:
«Не было гвоздя – подкова пропала,
Не было подковы – лошадь захромала,
Лошадь захромала – командир убит,
Конница разбита, армия бежит,
Враг вступает в город, пленных не щадя…»
Значит, лень кузнеца послужила ко злу, если только – предположим – всадник был командиром не его армии, а вражеской и взятый город принадлежал противнику. И в этом случае «хорошо» исполненная работа стоила бы кузнецу и его близким очень дорого – возможно, даже жизни.
Урок заключается вот в чем: невозможно с уверенностью предсказать долговременные последствия даже самых безобидных решений. Нет способа управлять развитием событий, и послужило то или иное действие к «добру» или к «худу», можно судить лишь по его следствиям – и даже такая оценка может меняться со временем. Решение, которое поначалу сочтут «праведным», может иметь затем «греховные» последствия – которые, в свою очередь, могут обернуться ко «благу». В конечном итоге «добро» или «зло» – это кодовые обозначения последствий, благоприятных или нежелательных для нас. Все мы должны осознать, что любое наше действие, каким бы «праведным» оно ни казалось сейчас, может обернуться немыслимо ужасающим исходом.
В чем же тогда выход? Ничего не делать? Но даже недеяние имеет свои последствия. Сущность кейнизма такова: истинно свободный человек выбирает свои цели и стремится к собственным мечтам единственно ради наслаждения выбирать и стремиться.
Вот эти-то слова я не могу выбросить из голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121