Сияние его резонировало с Оболочками перворожденных, набираясь сил и красок, оно сливалось с Оболочками камнеплетов и от них перетекало в ауры огров и троллей; мерцание великаньих Оболочек заставляло трепетать ауры огриллонов, а те, в свою очередь, приглушали незримый блеск настолько, чтобы он достиг сознания слепых к Силе хумансов.
Он не витийствовал и не метал громов – просто говорил.
– Вот истина, – произнес он, и в Слиянии не было сомнения его словам. Он держался правды и позволил истории самой рассказать себя. – Иные из вас, – говорил он, – полагают, будто оказались здесь потому, что попали в тюрьму за преступную независимость мысли. Вы ошибаетесь. Другие полагают, будто оказались здесь из-за ложного обвинения в измене. И вы ошибаетесь. Третьи считают себя жертвами политического террора, или произвола властей, или банальной неудачи. Кто-то полагает, будто пришел сюда отомстить врагам, или поддержать друзей.
Все вы ошибаетесь.
Вас привел сюда не кейнизм, и не людские предрассудки, не жадность и не жажда власти, и не слепой случай.
Всех нас свела здесь война.
Эта война бушует каждый день во всякой земле; она началась с зарождения самой жизни. Это война, которую лучшие из нас ведут в своих сердцах: война против «плыть по течению», и против «мы или они», и против «стада», против «нашей цели». Против тяжести самой цивилизации.
В этой войне невозможно победить.
И нельзя побеждать.
Но сражаться в ней необходимо.
Вот истина: нам предложен дар.
То, что мы собрались здесь этой ночью, суть дар Т’нналлдион – того, что на языках хумансов зовется Родиной, или Миром. Вот каков великий дар Родины: раз в эпоху неслышная, потаенная война выходит на свет дня. Ее дар – возможность держать ее щит и видеть лицо врага; нанести удар честно.
Этот дар предложила земля моему деду Панчаселлу более тысячи лет назад. И, приняв его, назвался Панчаселл Бессчастным, ибо знал, что выбирает свою погибель.
Так началось первое сраженье на нашем фронте вечной войны: когда Панчаселл Митондионн закрыл диллин , соединявшие наш край с Тихой землей. Втайне он вел войну двести лет, а когда Родина озарила ее светом дня, подъяли мечи Панчаселл Бессчастный и дом Митондионн и повели Союз племен подавлять Восстание диких.
Чуть менее девяти веков назад менее чем в полете стрелы отсюда пал в битве Панчаселл Бессчастный.
И в день, когда погиб мой дед, Родина предложила его дар моему отцу, Т’фарреллу Вороньему Крылу. Но отказался отец и нарекся Королем Сумерек, ибо желал, чтобы скорей ясные дни перворожденных уступили место долгому закату, нежели наступила враз долгая ночь погибели.
Он увел наш народ с поля битвы, оставив врагу равнины родного края, и отступил в глухие пущи, чтобы наблюдать оттуда, как мы медленно скатываемся в прошлое. Погибель наша явилась быстрей, чем мог он представить в самых страшных снах: мы, немногие, кто собрался здесь, – последние из Народа, кто готов выступить против вечного врага.
И более четырех сотен лет прошло, прежде чем Родина вновь преподнесла свой дар – уже одному из врагов наших, которые полюбили ее столь же глубоко, как любой из Народа. В тот раз дар ее получил смертный именем Джерет из Тирналла.
Джерет Богоубийца сражался с врагом во всех обличьях его: под масками Рудукириша и Дал’каннита, Проритуна и Каллайе и под всеми именами, какие хумансы дают общим мечтам, питающим их коллективные желания. Как и мой дед, Джерет пал в бою – но сражение было выиграно: после него заключен был Завет Пиришанта, что сковал людских богов за стенами времен и защитил Родину от их неразумных капризов.
Пять веков прошло со дней Богоубийцы, и вновь Родина предложила нам свой дар.
Наш враг уже нанес удар. Без предупреждения, словно отравитель, от чьих ядов не спасет броня. Он сразил дом Митондионн, и я последний в этом роду. Каждый из нас пострадал от вражьей руки. Оружие его – безумие, то же безумие, что бьется сейчас и здесь в жилах многих из вас. Но против незримого меча мы поднимем незвонкий щит. Т’Пассе?
Прагматичная, как лопата, т’Пассе вышла на арену. Делианн подал знак Райте, и тот отдал ей супницу. Пожав плечами, т’Пассе склонила голову перед ее содержимым.
– Небольшой глоток, и все, – проронила она тяжело. – Только губы омочить.
Она передала чашу одному из кейнистов, сидевшему на полу в проходе. Хотя в ее крови, как и у всех бывших заключенных Ямы, уже циркулировал противовирус, она набрала в ладонь воды и поднесла к губам. Как и все подданные Монастырей, она испытывала глубокое уважение к ритуалам.
Державший чашу кейнист подозрительно глянул на палевую жидкость в супнице.
– Это что?
Она глянула на Делианна, и тот величаво кивнул.
– Вода, – ответила она. – Вода и немного крови.
Она снова покосилась на Делианна, но лицо чародея не дрогнуло и шея не склонилась. Т’Пассе пожала плечами.
– Кровь Кейна.
По залу пробежал шепоток.
– Выбирай, – молвил Делианн.
Продолжая хмуриться, кейнист отпил из ладони и протянул чашу, чтобы соседи его могли испить из нее, прежде чем передать супницу дальше.
– Принимая дар Родины, вы клянетесь сражаться в нашей войне, – произнес Делианн. – Знаю, многие из вас безоружны, а еще больше – беззащитны. Многие – скорей всего, большинство из вас не считают себя воинами.
Но, как говорит Кейн, есть драка, а есть – драка.
Это значит: не от каждого из вас требуется поднять меч и вступить в сечу. Это дело воителей. Другие пусть перевязывают раны и утешают увечных. Это дело лекарей. Иные пусть готовят пропитание или носят воду. Кто-то уйдет отсюда этой ночью и не оглянется.
Пусть каждый сражается согласно своим склонностям и умениями. Повар, что рвется в бой, подвергает опасности товарищей; воин, встав к котлу, испортит пищу, что дает силы сражаться.
Об одном прошу я вас – я, не Родина. Те, кто уйдет сегодня отсюда, – не сдавайтесь врагу! Знайте, что щит Родины хранит вас и вы в силах защитить всех, кого любите. Но он не поднимется сам. Он не станет расти без вашей помощи. Он обретает силу, лишь переходя от сердца к сердцу и от плоти к плоти. Чтобы поднять над кем-то незримый щит, довольно оного поцелуя. Ваш выбор может спасти больше людей, чем возможно поверить. И это главный выбор, который вы сделаете в жизни.
Не всем он дан.
Взмах его руки указывал не то на патриарха, связанного и прикованного к Эбеновому трону, не то на монахов посреди арены.
– Мы имеем выбор.
Мы можем выступить против слепого бога.
Мы можем заслонить собою Мир.
Мы можем…
Голос его прервался, и на миг он понурил голову, а когда поднял ее, по лицу его блуждала слабая меланхолическая улыбка, полная покоя и мудрости.
– Мне следовало сказать: вы имеете выбор.
Мой выбор уже сделан. Выбор Панчаселла. Выбор Богоубийцы.
Выбор Кейна.
Я Делианн Митондионн. Здесь я стою. Здесь я паду.
Я Делианн, последний Митондионн, клянусь в том своим именем.
Он замолчал, и померк свет, а с ним растаяло и Слияние; и тогда король обмяк.
7
Все становятся в очередь вперемешку – кейнисты, и «змеи», и Народ. Спустя минуту какому-то умнику приходит в голову идея получше, и супницу передают по рукам к выходу, где каждый, выбираясь из зала, может получить глоток. Очень скоро к остальным дверям передают перевернутые шлемы, в каждом из которых плещется по паре чашек палевой жидкости, и зал пустеет еще быстрее. Большинство направляется в Яму, откуда они двинутся тем же путем, каким попали сюда: вниз, через Шахту, и по сливному колодцу – наружу, чтобы рассеяться по Империи и за ее пределами. Гномы отправятся в Белую пустыню и в северные отроги Божих Зубов, огриллоны – в пустыню Бодекен, дриады – на юг, в джунгли нижнего Кора.
Эльфы – в глухие леса, на руины Митондионна.
Вот и все. В неуместной шепчущей тиши я вижу победу Шенны. Она, и я, и Делианн, и Райте – как же без этого ублюдка – мы только что победили ВРИЧ.
Само собой, чума взяла большую фору, но она распространяется медленно и случайным образом. Противовирус быстрее, и он двинется целенаправленно: несколько сот человек разбредутся во все стороны, распространяя противоядие Шенны с каждым чихом, стоит им отлить в реку или поделиться бокалом вина. Мы нагоним вирус.
Один-ноль в пользу вселенского добра.
Выжать из себя больше энтузиазма мне не удается. Нет чувства победы. Наверное, потому, что ВРИЧ – это лишь начало, так, проба наших сил, и все же чума едва не вогнала нас в гроб ко всем чертям. Как говаривал Тан’элКот, можно победить в каждом бою и все же проиграть кампанию.
С другой стороны, Крис создал красивую легенду. Иногда хорошая байка – тоже выигрыш. Спартак. Рыцари Круглого Стола. Аламо. Своего рода победа.
Черт, очень на это надеюсь. Потому что других у нас не будет.
Пара феев, лечивших в «Чужих играх» девочек из садо-мазо-отдела, обрабатывают мои ноги, снимая осклизшие некротические ткани и вонючий гной и накачивая мышцы заживляющей Силой.
К тому времени, когда они заканчивают, ко мне пробирается с дальнего конца зала его величество. Кто-то разрезал его путы, когда огриллониха убралась вслед за великаном и гномом, которых я отрядил послеживать за Кайрендал. Он весь в грязи и потирает натертые веревкой запястья, но вполне весел: ухмылка его разламывает корку запекшейся крови на подбородке, и он стирает ладонью темные чешуйки.
– Проклятье, Кейн, – бормочет он, запрыгивая на арену, – коза мне невеста, если ты не найдешь способа выплыть из любого дерьма! – Подпрыгнув еще раз, он карабкается на помост, прямо перед Тоа-Сителлом, и ухмыляется патриарху. – Приветик, пидор ты сраный, – бормочет он, занося ногу для пинка.
– Не надо.
Его величество смотрит на меня и понимает, что спорить не стоит. Пожимает плечами.
– Ну, ты здесь главный, – говорит он.
– Ага.
Феи холодно смотрят на него, собирая манатки. Он не обращает на них внимания.
– Ну что, приятель? Какой ход следующий?
– Моим следующим ходом будет, – тяжело отвечаю я ему, – отправка части монахов в город против наступающих войск. Войск из моего мира.
– Твоего мира? – выдыхает его величество. – Твою мать, так это правда. Правда. Всегда была правда. Ты актир .
– Да.
– Твою мать, – повторяет он, потом с улыбкой разводит руками. – Ну, актир или нет, а своих друзей ты никогда не забывал, верно?
– А твоим следующим ходом, – я киваю в дальний конец зала, в сторону дверей, – будет черный. Или парадный. Уматывай из города.
– А? – В глазах его вспыхивает тревога. – Не понял.
– Народ не питает к тебе любви, твое величество. Зуб даю, ты жив только потому, что тебя мало кто узнает.
– Да ну, Кейн. Ты главный в этом стаде. Хочешь сказать, что не можешь защитить меня?
– Нет, – отвечаю я. – Что не стану.
Улыбка его трескается, точно засохшая на губах кровяная корка.
– Эй… э-э… Кейн… ну…
– Из-за тебя Кайрендал пришлось упрятать в камеру. Из-за тебя и Тоа-Сителла. Из-за вашей долбаной Пещерной войны.
– Но… э-э… эй, я против нее ничего не имею! – Он облизывает губы. – Проклятье, Кейн, эта Пещерная война – это все Тоа-Сителл придумал. Политика, вот и все. Дело такое. Ничего личного…
– Для нее – нет. – Я снова киваю в сторону двери. – Лучше уходи сейчас, пока я не забыл, каким ты был хорошим парнем.
Он заговорщически склоняется ко мне. Видно, как стекает по шее пот.
– Да ну, Кейн. Это же я. Разве в Донжоне я не помог тебе выбраться? А? Нет?
Он тянется ко мне, будто прикосновение его может напомнить об ушедшей дружбе.
Я дотрагиваюсь кончиками пальцев до рукояти Косалла, и клинок выбивает гремучую дробь на подлокотниках. Его величество замирает и осторожно отступает на шаг.
– Да, – признаю я. – Помог. Поэтому даю тебе шанс уйти миром.
– Но… э-э… эй, а… а куда же мне податься? – жалобно бормочет он. Я бы пожалел его, не будь мы знакомы так близко. Его величество как сорняк – куда упадет, там и расцветет. – Куда я пойду? Что мне делать?
– Мне все равно, – говорю я, – лишь бы не здесь. Вон.
Он отступает еще на ступеньку.
– Кейн…
Я тычу Косаллом в его сторону. Клинок рычит.
– Пять секунд, твое величество.
Развернувшись, он проворно ссыпается на песок арены. Расталкивает смешанный поток людей и нелюдей по дороге к дверям и, не оглядываясь, выходит из Зала суда. Я смотрю ему вслед, вспоминая, сколько раз мы знатно веселились вместе, но меня это больше не трогает. Было время, когда я считал его своим лучшим другом.
И не могу вспомнить, почему.
Внизу на арене Райте раздает указания – мои указания – монахам. Разбившись на взводы, они должны будут перехватывать и беспокоить огнем приближающиеся отряды социальной полиции – так, вместо приветствия. Вскоре монахи расходятся, и т’Пассе отправляется руководить «змеями», кейнистами и теми из Народа, кто решил остаться здесь и сражаться. Орбек уводит за поводок Тоа-Сителла, чтобы его патриаршество не нашел приключений на свою задницу, и во всем Зале суда остаются только Райте, Делианн и я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Он не витийствовал и не метал громов – просто говорил.
– Вот истина, – произнес он, и в Слиянии не было сомнения его словам. Он держался правды и позволил истории самой рассказать себя. – Иные из вас, – говорил он, – полагают, будто оказались здесь потому, что попали в тюрьму за преступную независимость мысли. Вы ошибаетесь. Другие полагают, будто оказались здесь из-за ложного обвинения в измене. И вы ошибаетесь. Третьи считают себя жертвами политического террора, или произвола властей, или банальной неудачи. Кто-то полагает, будто пришел сюда отомстить врагам, или поддержать друзей.
Все вы ошибаетесь.
Вас привел сюда не кейнизм, и не людские предрассудки, не жадность и не жажда власти, и не слепой случай.
Всех нас свела здесь война.
Эта война бушует каждый день во всякой земле; она началась с зарождения самой жизни. Это война, которую лучшие из нас ведут в своих сердцах: война против «плыть по течению», и против «мы или они», и против «стада», против «нашей цели». Против тяжести самой цивилизации.
В этой войне невозможно победить.
И нельзя побеждать.
Но сражаться в ней необходимо.
Вот истина: нам предложен дар.
То, что мы собрались здесь этой ночью, суть дар Т’нналлдион – того, что на языках хумансов зовется Родиной, или Миром. Вот каков великий дар Родины: раз в эпоху неслышная, потаенная война выходит на свет дня. Ее дар – возможность держать ее щит и видеть лицо врага; нанести удар честно.
Этот дар предложила земля моему деду Панчаселлу более тысячи лет назад. И, приняв его, назвался Панчаселл Бессчастным, ибо знал, что выбирает свою погибель.
Так началось первое сраженье на нашем фронте вечной войны: когда Панчаселл Митондионн закрыл диллин , соединявшие наш край с Тихой землей. Втайне он вел войну двести лет, а когда Родина озарила ее светом дня, подъяли мечи Панчаселл Бессчастный и дом Митондионн и повели Союз племен подавлять Восстание диких.
Чуть менее девяти веков назад менее чем в полете стрелы отсюда пал в битве Панчаселл Бессчастный.
И в день, когда погиб мой дед, Родина предложила его дар моему отцу, Т’фарреллу Вороньему Крылу. Но отказался отец и нарекся Королем Сумерек, ибо желал, чтобы скорей ясные дни перворожденных уступили место долгому закату, нежели наступила враз долгая ночь погибели.
Он увел наш народ с поля битвы, оставив врагу равнины родного края, и отступил в глухие пущи, чтобы наблюдать оттуда, как мы медленно скатываемся в прошлое. Погибель наша явилась быстрей, чем мог он представить в самых страшных снах: мы, немногие, кто собрался здесь, – последние из Народа, кто готов выступить против вечного врага.
И более четырех сотен лет прошло, прежде чем Родина вновь преподнесла свой дар – уже одному из врагов наших, которые полюбили ее столь же глубоко, как любой из Народа. В тот раз дар ее получил смертный именем Джерет из Тирналла.
Джерет Богоубийца сражался с врагом во всех обличьях его: под масками Рудукириша и Дал’каннита, Проритуна и Каллайе и под всеми именами, какие хумансы дают общим мечтам, питающим их коллективные желания. Как и мой дед, Джерет пал в бою – но сражение было выиграно: после него заключен был Завет Пиришанта, что сковал людских богов за стенами времен и защитил Родину от их неразумных капризов.
Пять веков прошло со дней Богоубийцы, и вновь Родина предложила нам свой дар.
Наш враг уже нанес удар. Без предупреждения, словно отравитель, от чьих ядов не спасет броня. Он сразил дом Митондионн, и я последний в этом роду. Каждый из нас пострадал от вражьей руки. Оружие его – безумие, то же безумие, что бьется сейчас и здесь в жилах многих из вас. Но против незримого меча мы поднимем незвонкий щит. Т’Пассе?
Прагматичная, как лопата, т’Пассе вышла на арену. Делианн подал знак Райте, и тот отдал ей супницу. Пожав плечами, т’Пассе склонила голову перед ее содержимым.
– Небольшой глоток, и все, – проронила она тяжело. – Только губы омочить.
Она передала чашу одному из кейнистов, сидевшему на полу в проходе. Хотя в ее крови, как и у всех бывших заключенных Ямы, уже циркулировал противовирус, она набрала в ладонь воды и поднесла к губам. Как и все подданные Монастырей, она испытывала глубокое уважение к ритуалам.
Державший чашу кейнист подозрительно глянул на палевую жидкость в супнице.
– Это что?
Она глянула на Делианна, и тот величаво кивнул.
– Вода, – ответила она. – Вода и немного крови.
Она снова покосилась на Делианна, но лицо чародея не дрогнуло и шея не склонилась. Т’Пассе пожала плечами.
– Кровь Кейна.
По залу пробежал шепоток.
– Выбирай, – молвил Делианн.
Продолжая хмуриться, кейнист отпил из ладони и протянул чашу, чтобы соседи его могли испить из нее, прежде чем передать супницу дальше.
– Принимая дар Родины, вы клянетесь сражаться в нашей войне, – произнес Делианн. – Знаю, многие из вас безоружны, а еще больше – беззащитны. Многие – скорей всего, большинство из вас не считают себя воинами.
Но, как говорит Кейн, есть драка, а есть – драка.
Это значит: не от каждого из вас требуется поднять меч и вступить в сечу. Это дело воителей. Другие пусть перевязывают раны и утешают увечных. Это дело лекарей. Иные пусть готовят пропитание или носят воду. Кто-то уйдет отсюда этой ночью и не оглянется.
Пусть каждый сражается согласно своим склонностям и умениями. Повар, что рвется в бой, подвергает опасности товарищей; воин, встав к котлу, испортит пищу, что дает силы сражаться.
Об одном прошу я вас – я, не Родина. Те, кто уйдет сегодня отсюда, – не сдавайтесь врагу! Знайте, что щит Родины хранит вас и вы в силах защитить всех, кого любите. Но он не поднимется сам. Он не станет расти без вашей помощи. Он обретает силу, лишь переходя от сердца к сердцу и от плоти к плоти. Чтобы поднять над кем-то незримый щит, довольно оного поцелуя. Ваш выбор может спасти больше людей, чем возможно поверить. И это главный выбор, который вы сделаете в жизни.
Не всем он дан.
Взмах его руки указывал не то на патриарха, связанного и прикованного к Эбеновому трону, не то на монахов посреди арены.
– Мы имеем выбор.
Мы можем выступить против слепого бога.
Мы можем заслонить собою Мир.
Мы можем…
Голос его прервался, и на миг он понурил голову, а когда поднял ее, по лицу его блуждала слабая меланхолическая улыбка, полная покоя и мудрости.
– Мне следовало сказать: вы имеете выбор.
Мой выбор уже сделан. Выбор Панчаселла. Выбор Богоубийцы.
Выбор Кейна.
Я Делианн Митондионн. Здесь я стою. Здесь я паду.
Я Делианн, последний Митондионн, клянусь в том своим именем.
Он замолчал, и померк свет, а с ним растаяло и Слияние; и тогда король обмяк.
7
Все становятся в очередь вперемешку – кейнисты, и «змеи», и Народ. Спустя минуту какому-то умнику приходит в голову идея получше, и супницу передают по рукам к выходу, где каждый, выбираясь из зала, может получить глоток. Очень скоро к остальным дверям передают перевернутые шлемы, в каждом из которых плещется по паре чашек палевой жидкости, и зал пустеет еще быстрее. Большинство направляется в Яму, откуда они двинутся тем же путем, каким попали сюда: вниз, через Шахту, и по сливному колодцу – наружу, чтобы рассеяться по Империи и за ее пределами. Гномы отправятся в Белую пустыню и в северные отроги Божих Зубов, огриллоны – в пустыню Бодекен, дриады – на юг, в джунгли нижнего Кора.
Эльфы – в глухие леса, на руины Митондионна.
Вот и все. В неуместной шепчущей тиши я вижу победу Шенны. Она, и я, и Делианн, и Райте – как же без этого ублюдка – мы только что победили ВРИЧ.
Само собой, чума взяла большую фору, но она распространяется медленно и случайным образом. Противовирус быстрее, и он двинется целенаправленно: несколько сот человек разбредутся во все стороны, распространяя противоядие Шенны с каждым чихом, стоит им отлить в реку или поделиться бокалом вина. Мы нагоним вирус.
Один-ноль в пользу вселенского добра.
Выжать из себя больше энтузиазма мне не удается. Нет чувства победы. Наверное, потому, что ВРИЧ – это лишь начало, так, проба наших сил, и все же чума едва не вогнала нас в гроб ко всем чертям. Как говаривал Тан’элКот, можно победить в каждом бою и все же проиграть кампанию.
С другой стороны, Крис создал красивую легенду. Иногда хорошая байка – тоже выигрыш. Спартак. Рыцари Круглого Стола. Аламо. Своего рода победа.
Черт, очень на это надеюсь. Потому что других у нас не будет.
Пара феев, лечивших в «Чужих играх» девочек из садо-мазо-отдела, обрабатывают мои ноги, снимая осклизшие некротические ткани и вонючий гной и накачивая мышцы заживляющей Силой.
К тому времени, когда они заканчивают, ко мне пробирается с дальнего конца зала его величество. Кто-то разрезал его путы, когда огриллониха убралась вслед за великаном и гномом, которых я отрядил послеживать за Кайрендал. Он весь в грязи и потирает натертые веревкой запястья, но вполне весел: ухмылка его разламывает корку запекшейся крови на подбородке, и он стирает ладонью темные чешуйки.
– Проклятье, Кейн, – бормочет он, запрыгивая на арену, – коза мне невеста, если ты не найдешь способа выплыть из любого дерьма! – Подпрыгнув еще раз, он карабкается на помост, прямо перед Тоа-Сителлом, и ухмыляется патриарху. – Приветик, пидор ты сраный, – бормочет он, занося ногу для пинка.
– Не надо.
Его величество смотрит на меня и понимает, что спорить не стоит. Пожимает плечами.
– Ну, ты здесь главный, – говорит он.
– Ага.
Феи холодно смотрят на него, собирая манатки. Он не обращает на них внимания.
– Ну что, приятель? Какой ход следующий?
– Моим следующим ходом будет, – тяжело отвечаю я ему, – отправка части монахов в город против наступающих войск. Войск из моего мира.
– Твоего мира? – выдыхает его величество. – Твою мать, так это правда. Правда. Всегда была правда. Ты актир .
– Да.
– Твою мать, – повторяет он, потом с улыбкой разводит руками. – Ну, актир или нет, а своих друзей ты никогда не забывал, верно?
– А твоим следующим ходом, – я киваю в дальний конец зала, в сторону дверей, – будет черный. Или парадный. Уматывай из города.
– А? – В глазах его вспыхивает тревога. – Не понял.
– Народ не питает к тебе любви, твое величество. Зуб даю, ты жив только потому, что тебя мало кто узнает.
– Да ну, Кейн. Ты главный в этом стаде. Хочешь сказать, что не можешь защитить меня?
– Нет, – отвечаю я. – Что не стану.
Улыбка его трескается, точно засохшая на губах кровяная корка.
– Эй… э-э… Кейн… ну…
– Из-за тебя Кайрендал пришлось упрятать в камеру. Из-за тебя и Тоа-Сителла. Из-за вашей долбаной Пещерной войны.
– Но… э-э… эй, я против нее ничего не имею! – Он облизывает губы. – Проклятье, Кейн, эта Пещерная война – это все Тоа-Сителл придумал. Политика, вот и все. Дело такое. Ничего личного…
– Для нее – нет. – Я снова киваю в сторону двери. – Лучше уходи сейчас, пока я не забыл, каким ты был хорошим парнем.
Он заговорщически склоняется ко мне. Видно, как стекает по шее пот.
– Да ну, Кейн. Это же я. Разве в Донжоне я не помог тебе выбраться? А? Нет?
Он тянется ко мне, будто прикосновение его может напомнить об ушедшей дружбе.
Я дотрагиваюсь кончиками пальцев до рукояти Косалла, и клинок выбивает гремучую дробь на подлокотниках. Его величество замирает и осторожно отступает на шаг.
– Да, – признаю я. – Помог. Поэтому даю тебе шанс уйти миром.
– Но… э-э… эй, а… а куда же мне податься? – жалобно бормочет он. Я бы пожалел его, не будь мы знакомы так близко. Его величество как сорняк – куда упадет, там и расцветет. – Куда я пойду? Что мне делать?
– Мне все равно, – говорю я, – лишь бы не здесь. Вон.
Он отступает еще на ступеньку.
– Кейн…
Я тычу Косаллом в его сторону. Клинок рычит.
– Пять секунд, твое величество.
Развернувшись, он проворно ссыпается на песок арены. Расталкивает смешанный поток людей и нелюдей по дороге к дверям и, не оглядываясь, выходит из Зала суда. Я смотрю ему вслед, вспоминая, сколько раз мы знатно веселились вместе, но меня это больше не трогает. Было время, когда я считал его своим лучшим другом.
И не могу вспомнить, почему.
Внизу на арене Райте раздает указания – мои указания – монахам. Разбившись на взводы, они должны будут перехватывать и беспокоить огнем приближающиеся отряды социальной полиции – так, вместо приветствия. Вскоре монахи расходятся, и т’Пассе отправляется руководить «змеями», кейнистами и теми из Народа, кто решил остаться здесь и сражаться. Орбек уводит за поводок Тоа-Сителла, чтобы его патриаршество не нашел приключений на свою задницу, и во всем Зале суда остаются только Райте, Делианн и я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121