Свет давали только блеклые аварийные лампы. Кислая вонь людского страха мешалась с запахом плесени, исходящим от грязных мокрых ковров, почти не перебивая металлически-сладковатый, сложный смрад крови и испражнений.
По набитому вонючими тенями длинному, узкому коридору Тан’элКот прошел в просторный зал, раньше, должно быть, служивший конторой; среди груды оклеенных ковровым покрытием досок, разделявших прежде кабинки работников, валялись разломанные столы. То здесь, то там Тан’элКот замечал кучки измученных людей в лохмотьях, оставшихся от простого работничьего платья: одни отчаянно цеплялись друг за друга, другие тихо плакали, иные просто разглядывали тупо бурые пятна на стенах.
Среди обломков попадались части человеческих тел – трех как минимум: тут оторванная рука, там голова, будто разбитый молотком арбуз, здесь намотанные на остатки охладителя для воды кишки. Пол был усеян железными стерженьками – пулями из силовых винтовок; от одной из стен осталось лишь хрупкое, ломкое кружево. Кое-где в грудах сломанной мебели виднелись трупы, пожеванные, погрызенные кем-то – не от голода, но скорей из неутолимого стремления размять челюсти, как пес машинально гложет мозговую косточку.
Как чешет десны младенец.
Смерть от пули была здесь лишь началом. Некоторые играли с трупами: кто-то плел косички из спутанных кишок, кто-то выдавливал глаза и разбирал изувеченные тела по суставам, как заскучавший ребенок ломает старые куклы. У Тан’элКота не оставалось сомнений в том, кем был этот ребенок. Он видел его.
Посреди зала, в спущенных по колено штанах. Ягодицы его дергались между бедрами пустоглазой женщины с раскровяненным ртом. Бугристый череп не давал ошибиться.
Коллберг.
Из одежды на женщине осталась только заскорузлая повязка, прикрывавшая плоскую рану на месте правой груди. На глазах Тан’элКота Коллберг нагнулся к другой груди и впился зубами в вялый сосок. В глаза ему брызнула кровь, но женщина лишь хрюкнула – должно быть, она была полумертва от боли. Коллберг зарылся мордой в плоть, вгрызаясь все глубже и глубже. Тан’элКот поневоле опустил глаза.
Остальные изглоданные тела… У женщин были отъедены груди. У мужчин на месте членов остались лишь глубокие рваные раны. Безгрудые, лишенные чресел тела носили жуткое, созданное мясницким тесаком сходство, точно кариозные зубы, хирургически унифицированные тупым скальпелем.
«И вот это, – горько подумал Тан’элКот, – я избрал в союзники против Кейна и Пэллес Рил.
О забытые боги, что же я наделал?»
Коллберг поднял голову над содрогающейся в агонии женщиной, перехватил взгляд Тан’элКота и по-змеиному вытянул шею: точно кобра под жарким южным солнцем.
– Добро пожаловать ко мне домой, – проговорил он. – Нравится? Мой дизайн.
Тан’элКот промолчал.
Коллберг поднялся на колени и, отодвинувшись от трупа, рассеянно засунул член в штаны, даже не стерев полузапекшейся крови.
– Ты, – задумчиво произнес он, не поднимаясь с пола, – не командный игрок.
5
Встав, он подошел к Тан’элКоту так близко, что бывший император невольно отвернулся, чтобы не ощущать зловонное дыхание.
– Характер у тебя, на мой взгляд, подходящий, но пару моментов ты еще не до конца усвоил, понимаешь?
«Что ему известно? Что он знает о Вере?» Мириады душ, населявших внутренний мир бывшего императора, тряслись в ужасе, но он был больше, нежели все они, взятые вместе: он был Тан’элКот, и ему не подобало поддаваться страху.
– Я понимаю вот что: ты не осмелишься причинить мне вред, – твердо заявил он. – Я не простой работяга, который может исчезнуть без суда и следа. Твой единственный шанс – выпустить меня и молиться, чтобы я не рассказал об этом.
Коллберг поднялся на цыпочки, доставая макушкой до подбородка бывшего императора, и, запрокинув голову, обдал его мерзким дыханием:
– Ты все еще не понимаешь.
Тан’элКот отступил на шаг – никакая стойкость не помогла бы ему вынести эту скверну – и отошел бы дальше, если бы не уперся в живую несокрушимую стену вставших за его спиной социков.
– У меня есть друзья и соратники в самом Конгрессе праздножителей, это ты понимаешь? Меня, как и Кейна, невозможно задержать, равно как нельзя причинить мне вред. Мое благополучие бережет твой собственный Совет попечителей – и я полагаю, они будут… обеспокоены… твоим образом жизни .
Коллберг отошел на цыпочках, склонил голову к плечу и, прищурившись, посмотрел на бывшего императора. Его резиновые губы разъехались в невеселой ухмылке.
– Позволь объяснить.
В этот момент затылка Тан’элКота коснулась шоковая дубинка, и бывший император рухнул, судорожно дергаясь, в залившую пол кровавую кашу. Один из социальных полицейских прицельно пнул его между ног, другой – под ребра, третий – по почкам, тогда как четвертый продолжал обрабатывать голову. Беспомощный, он лишь извивался на полу: разряд шоковой дубинки парализовал периферические двигательные нервы, и члены не повиновались его воле. После каждого пинка изо рта Тан’элКота вырывался короткий хрип. Он плакал бы, если бы у него остались силы. С каждым ударом по его телу прокатывалась взрывная волна, проносившая безличную злобу социальной полиции сквозь все защиты, которые выстраивал на ее пути рассудок. Беспомощность буравила кожу, всасывалась в кровь, ввинчивалась, будто червь, между мышечными волоконцами.
Бесстрастно и крайне профессионально безликие социальные полицейские избили его. И от того, что один из них лишь пару минут назад потянулся к нему, как человек к человеку, было еще больнее.
6
Должно быть, он потерял сознание – и скорей всего, не раз. Наконец – он не мог бы сказать, когда – избиение прекратилось.
Сознание возвращалось постепенно, вместе с потоком ощущений, нараставшим, будто он постепенно увеличивал громкость мира. Легкое неудобство, какое можно испытать, слишком долго пробыв в медитации, постепенно сменялось жгучей, пульсирующей болью в ребрах, в спине; в паху она превращалась в пробившую ядра спицу – одновременно тупую и острую, уже знакомую и настолько яростную, что подкатывала тошнота.
И свет: тусклый, кровавый, сочащийся сквозь закрытые веки. При попытке прищуриться заболело избитое опухшее лицо. Кто-то держал его голову на теплых, мокрых коленях. Он боялся открыть глаза. И этот запах – гнилостная вонь хищника…
Эта вонь говорила о том, на что он не в силах был посмотреть.
– Теперь ты понимаешь? – спросил Коллберг, поглаживая Тан’элКота по щеке, словно Богоматерь скорбящая. – Мы на одной волне?
Тан’элКот отшатнулся.
Невольно.
Лицо его вспыхнуло от стыда, от унижения, от осознания собственной уязвимости. Некая отстраненная часть его рассудка абстрактно пережевывала эту мысль, изумляясь эмоциональным эффектам банального насилия.
Коллберг ждал, терпеливый, как ящерица, но Тан’элКот был не в силах ответить.
– Что же, – невозмутимо проговорил Коллберг. – Как ты можешь догадаться, твое интервью репортеру Клирлейку не показалось мне забавным. Совсем. Ты думаешь, что я могу не выполнить свою часть сделки. Это оскорбительно. Ты думаешь, что можешь подчинить меня своей воле при помощи общественного мнения и политического давления. Это еще более оскорбительно.
Он извернул шею и в упор уставился в застывшие глаза Тан’элКота.
– Больше не старайся оскорбить меня. Не люблю.
Бывший император попытался заговорить, но остаточные эффекты шокового разряда позволили ему только прохрипеть невнятное «нннн…. нннн….».
Это и к лучшему: он не до конца еще взял себя в руки. Он вспомнил о Вере, о ее связи с речным божеством и уцепился за эту мысль. Если он сможет удержать ее в себе, надежно замкнуть в глубине зрачков, то сможет пережить и все остальное. Ему достаточно выжить. Тогда он снова станет Ма’элКотом и в тот день сможет сполна расплатиться за все унижения.
– Но по-настоящему я разозлился не из-за этого. – В голосе Коллберга не было злости. В нем вообще не было ничего человеческого. – Я разозлился, когда ты начал болтать, будто Майклсон еще жив. Теперь, когда мы обнаружим, что он действительно жив, доверие публики будет принадлежать тебе. Ты решил, что это очень умно. Тебе следует понять еще одно. – Он нагнулся и взял Тан’элКота за руку. – Умники пробуждают во мне аппетит.
Он склонился еще ниже, будто намеревался почтительно и скромно поцеловать руку бывшему императору, – и сжал губами мизинец Тан’элКота, словно грошовая шлюха, разогревающаяся перед отсосом. Тот попытался что-то сказать, но не смог и лишь застонал.
Коллберг стиснул зубы.
– …Гхнг… гхххх… – прохрипел бывший император.
Коллберг жевал его палец, глодал, хрустел косточками, будто пес, добираясь до костного мозга; потом, склонив голову к плечу, он крепко прихватил сустав коренными зубами. Кость треснула, и палец оторвался. Кровь брызнула фонтаном, и Коллберг жадно припал к ране.
Тан’элКота стошнило прямо на колени Коллбергу. Из годами пустовавшего кишечника извергалась прозрачная жидкая блевотина и стекала по штанам на ботинки. Пожав плечами, Коллберг отпустил бывшего императора. Один из полицейских прижал тряпку к истекающей кровью культе.
Несколько секунд Коллберг жевал откушенный палец, потом проглотил и улыбнулся Тан’элКоту окровавленными губами.
– Вот, – пробормотал он хрипло, – теперь ты понимаешь.
Тан’элКота трясло. Он хватал ртом воздух, пытаясь сдержать подступающий к горлу новый приступ рвоты. «Вера, – твердил он себе. – Он все еще не знает про Веру».
– Скажи. Скажи, что ты понял.
Тан’элКот отвел взгляд – в сторону, куда угодно, лишь бы не видеть лица этой твари.
Под комбинезоном Коллберга явственно проглядывал рвущийся на волю напряженный член.
– Говори, – велел Коллберг. – Я еще голоден.
Тан’элКот попытался овладеть немыми, вялыми губами и языком.
– Я… – пробубнил он, – п’нннм… Я п’ннмаю.
Коллберг взмахнул рукой, и руки в белых перчатках оттащили содрогающегося Тан’элКота в другой конец зала, примостив в тесном креслице перед столом, рассчитанным скорей на ребенка. Экран терминала уже горел. На нем виднелся логотип «Неограниченных Приключений»: рыцарь на крылатом коне, анфас.
Жаркое дыхание коснулось шеи, за спиной раздался липкий, вязкий, хрипловатый голос.
– Ты, кажется, хотел перемолвиться словом с Советом попечителей, не так ли? – нежно, почти любовно прошептал Коллберг. – Хотел рассказать им обо мне, ммм? Тогда тебе будет интересно узнать, что они все это время следили за нами.
Двигательные функции постепенно возвращались к Тан’элКоту. Его передернуло.
– Д-д-д-да? – заикаясь, выдавил он. – П-п-правд-да?
– Профессионал Тан’элКот , – ответил с экрана оцифрованный голос, – вам было сказано, что рабочий Коллберг пользуется в этом деле полным нашим доверием. Или у вас не в порядке с логикой? Или нашего слова недостаточно?
– Эт-т-то ч-чудовищ-ще… эт-та т-тварь у вас на п-побегушках…
– М-м-м, кажется, здесь возникло некоторое… недопонимание… с вашей стороны, профессионал. Рабочий Коллберг не служит нам .
– Н-нет? Но…
– Ни в коем случае. Скорей наоборот: это мы служим ему.
В тот миг бывшему императору хотелось только одного: вновь овладеть своим телом – чтобы заткнуть пальцами уши, и голосом – чтобы завыть, чтобы сделать хоть что-то, лишь бы не слышать следующих, уже понятных ему слов.
– Как и вы .
Логотип погас. Экран был пуст, как взгляд самого Тан’элКота.
Вот теперь он понял. Наконец, когда было уже слишком поздно, понял. Он мнил себя повелителем судеб, думал, что фрактальное дерево вероятностей растет, подчиняясь лишь его воле. Он позволил себе обмануться.
Он поверил, что Советом попечителей движет разум, в то время как им правил лишь голод.
«Совет попечителей, – подумал он. – СП». На западном наречии любимая шутка Кейна выходила несмешной: на английском тот же акроним звучал BOG. По-английски – «болото». На мертвом славянском наречии – «бог» .
Коллберг вздохнул.
– Ты думаешь, что Пэллес мертва и Кейн погиб. Ты думаешь: какая еще может быть ему от меня польза? Почему я еще жив?
Медленно и неохотно Тан’элКот заставил себя поднять глаза и взглянуть в стеклянные рыбьи зенки.
– Да.
– Ну, во-первых, ты жив, потому что мы заключили сделку, а я не нарушаю слова – данного друзьям, во всяком случае. А во-вторых, мне нужно от тебя еще кое-что, прежде чем мы отправим тебя назад в Поднебесье.
Бывший император закрыл глаза.
– Помоги мне решить, – промолвил Коллберг, – как нам лучше использовать Веру Майклсон.
Тан’элКот опустил голову. У него не осталось сил даже на отчаяние.
– Поговори со мной, – подбодрил его Коллберг. – Поговори.
И Тан’элКот заговорил.
Темный аггел произвел на свет голема, мутное отражение своего прародителя в зеркале плоти. В глазах того, кто видит мир во сне, каждый из них был символом другого – а в этих снах символы воплощаются в жизнь; таков закон подобия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
По набитому вонючими тенями длинному, узкому коридору Тан’элКот прошел в просторный зал, раньше, должно быть, служивший конторой; среди груды оклеенных ковровым покрытием досок, разделявших прежде кабинки работников, валялись разломанные столы. То здесь, то там Тан’элКот замечал кучки измученных людей в лохмотьях, оставшихся от простого работничьего платья: одни отчаянно цеплялись друг за друга, другие тихо плакали, иные просто разглядывали тупо бурые пятна на стенах.
Среди обломков попадались части человеческих тел – трех как минимум: тут оторванная рука, там голова, будто разбитый молотком арбуз, здесь намотанные на остатки охладителя для воды кишки. Пол был усеян железными стерженьками – пулями из силовых винтовок; от одной из стен осталось лишь хрупкое, ломкое кружево. Кое-где в грудах сломанной мебели виднелись трупы, пожеванные, погрызенные кем-то – не от голода, но скорей из неутолимого стремления размять челюсти, как пес машинально гложет мозговую косточку.
Как чешет десны младенец.
Смерть от пули была здесь лишь началом. Некоторые играли с трупами: кто-то плел косички из спутанных кишок, кто-то выдавливал глаза и разбирал изувеченные тела по суставам, как заскучавший ребенок ломает старые куклы. У Тан’элКота не оставалось сомнений в том, кем был этот ребенок. Он видел его.
Посреди зала, в спущенных по колено штанах. Ягодицы его дергались между бедрами пустоглазой женщины с раскровяненным ртом. Бугристый череп не давал ошибиться.
Коллберг.
Из одежды на женщине осталась только заскорузлая повязка, прикрывавшая плоскую рану на месте правой груди. На глазах Тан’элКота Коллберг нагнулся к другой груди и впился зубами в вялый сосок. В глаза ему брызнула кровь, но женщина лишь хрюкнула – должно быть, она была полумертва от боли. Коллберг зарылся мордой в плоть, вгрызаясь все глубже и глубже. Тан’элКот поневоле опустил глаза.
Остальные изглоданные тела… У женщин были отъедены груди. У мужчин на месте членов остались лишь глубокие рваные раны. Безгрудые, лишенные чресел тела носили жуткое, созданное мясницким тесаком сходство, точно кариозные зубы, хирургически унифицированные тупым скальпелем.
«И вот это, – горько подумал Тан’элКот, – я избрал в союзники против Кейна и Пэллес Рил.
О забытые боги, что же я наделал?»
Коллберг поднял голову над содрогающейся в агонии женщиной, перехватил взгляд Тан’элКота и по-змеиному вытянул шею: точно кобра под жарким южным солнцем.
– Добро пожаловать ко мне домой, – проговорил он. – Нравится? Мой дизайн.
Тан’элКот промолчал.
Коллберг поднялся на колени и, отодвинувшись от трупа, рассеянно засунул член в штаны, даже не стерев полузапекшейся крови.
– Ты, – задумчиво произнес он, не поднимаясь с пола, – не командный игрок.
5
Встав, он подошел к Тан’элКоту так близко, что бывший император невольно отвернулся, чтобы не ощущать зловонное дыхание.
– Характер у тебя, на мой взгляд, подходящий, но пару моментов ты еще не до конца усвоил, понимаешь?
«Что ему известно? Что он знает о Вере?» Мириады душ, населявших внутренний мир бывшего императора, тряслись в ужасе, но он был больше, нежели все они, взятые вместе: он был Тан’элКот, и ему не подобало поддаваться страху.
– Я понимаю вот что: ты не осмелишься причинить мне вред, – твердо заявил он. – Я не простой работяга, который может исчезнуть без суда и следа. Твой единственный шанс – выпустить меня и молиться, чтобы я не рассказал об этом.
Коллберг поднялся на цыпочки, доставая макушкой до подбородка бывшего императора, и, запрокинув голову, обдал его мерзким дыханием:
– Ты все еще не понимаешь.
Тан’элКот отступил на шаг – никакая стойкость не помогла бы ему вынести эту скверну – и отошел бы дальше, если бы не уперся в живую несокрушимую стену вставших за его спиной социков.
– У меня есть друзья и соратники в самом Конгрессе праздножителей, это ты понимаешь? Меня, как и Кейна, невозможно задержать, равно как нельзя причинить мне вред. Мое благополучие бережет твой собственный Совет попечителей – и я полагаю, они будут… обеспокоены… твоим образом жизни .
Коллберг отошел на цыпочках, склонил голову к плечу и, прищурившись, посмотрел на бывшего императора. Его резиновые губы разъехались в невеселой ухмылке.
– Позволь объяснить.
В этот момент затылка Тан’элКота коснулась шоковая дубинка, и бывший император рухнул, судорожно дергаясь, в залившую пол кровавую кашу. Один из социальных полицейских прицельно пнул его между ног, другой – под ребра, третий – по почкам, тогда как четвертый продолжал обрабатывать голову. Беспомощный, он лишь извивался на полу: разряд шоковой дубинки парализовал периферические двигательные нервы, и члены не повиновались его воле. После каждого пинка изо рта Тан’элКота вырывался короткий хрип. Он плакал бы, если бы у него остались силы. С каждым ударом по его телу прокатывалась взрывная волна, проносившая безличную злобу социальной полиции сквозь все защиты, которые выстраивал на ее пути рассудок. Беспомощность буравила кожу, всасывалась в кровь, ввинчивалась, будто червь, между мышечными волоконцами.
Бесстрастно и крайне профессионально безликие социальные полицейские избили его. И от того, что один из них лишь пару минут назад потянулся к нему, как человек к человеку, было еще больнее.
6
Должно быть, он потерял сознание – и скорей всего, не раз. Наконец – он не мог бы сказать, когда – избиение прекратилось.
Сознание возвращалось постепенно, вместе с потоком ощущений, нараставшим, будто он постепенно увеличивал громкость мира. Легкое неудобство, какое можно испытать, слишком долго пробыв в медитации, постепенно сменялось жгучей, пульсирующей болью в ребрах, в спине; в паху она превращалась в пробившую ядра спицу – одновременно тупую и острую, уже знакомую и настолько яростную, что подкатывала тошнота.
И свет: тусклый, кровавый, сочащийся сквозь закрытые веки. При попытке прищуриться заболело избитое опухшее лицо. Кто-то держал его голову на теплых, мокрых коленях. Он боялся открыть глаза. И этот запах – гнилостная вонь хищника…
Эта вонь говорила о том, на что он не в силах был посмотреть.
– Теперь ты понимаешь? – спросил Коллберг, поглаживая Тан’элКота по щеке, словно Богоматерь скорбящая. – Мы на одной волне?
Тан’элКот отшатнулся.
Невольно.
Лицо его вспыхнуло от стыда, от унижения, от осознания собственной уязвимости. Некая отстраненная часть его рассудка абстрактно пережевывала эту мысль, изумляясь эмоциональным эффектам банального насилия.
Коллберг ждал, терпеливый, как ящерица, но Тан’элКот был не в силах ответить.
– Что же, – невозмутимо проговорил Коллберг. – Как ты можешь догадаться, твое интервью репортеру Клирлейку не показалось мне забавным. Совсем. Ты думаешь, что я могу не выполнить свою часть сделки. Это оскорбительно. Ты думаешь, что можешь подчинить меня своей воле при помощи общественного мнения и политического давления. Это еще более оскорбительно.
Он извернул шею и в упор уставился в застывшие глаза Тан’элКота.
– Больше не старайся оскорбить меня. Не люблю.
Бывший император попытался заговорить, но остаточные эффекты шокового разряда позволили ему только прохрипеть невнятное «нннн…. нннн….».
Это и к лучшему: он не до конца еще взял себя в руки. Он вспомнил о Вере, о ее связи с речным божеством и уцепился за эту мысль. Если он сможет удержать ее в себе, надежно замкнуть в глубине зрачков, то сможет пережить и все остальное. Ему достаточно выжить. Тогда он снова станет Ма’элКотом и в тот день сможет сполна расплатиться за все унижения.
– Но по-настоящему я разозлился не из-за этого. – В голосе Коллберга не было злости. В нем вообще не было ничего человеческого. – Я разозлился, когда ты начал болтать, будто Майклсон еще жив. Теперь, когда мы обнаружим, что он действительно жив, доверие публики будет принадлежать тебе. Ты решил, что это очень умно. Тебе следует понять еще одно. – Он нагнулся и взял Тан’элКота за руку. – Умники пробуждают во мне аппетит.
Он склонился еще ниже, будто намеревался почтительно и скромно поцеловать руку бывшему императору, – и сжал губами мизинец Тан’элКота, словно грошовая шлюха, разогревающаяся перед отсосом. Тот попытался что-то сказать, но не смог и лишь застонал.
Коллберг стиснул зубы.
– …Гхнг… гхххх… – прохрипел бывший император.
Коллберг жевал его палец, глодал, хрустел косточками, будто пес, добираясь до костного мозга; потом, склонив голову к плечу, он крепко прихватил сустав коренными зубами. Кость треснула, и палец оторвался. Кровь брызнула фонтаном, и Коллберг жадно припал к ране.
Тан’элКота стошнило прямо на колени Коллбергу. Из годами пустовавшего кишечника извергалась прозрачная жидкая блевотина и стекала по штанам на ботинки. Пожав плечами, Коллберг отпустил бывшего императора. Один из полицейских прижал тряпку к истекающей кровью культе.
Несколько секунд Коллберг жевал откушенный палец, потом проглотил и улыбнулся Тан’элКоту окровавленными губами.
– Вот, – пробормотал он хрипло, – теперь ты понимаешь.
Тан’элКота трясло. Он хватал ртом воздух, пытаясь сдержать подступающий к горлу новый приступ рвоты. «Вера, – твердил он себе. – Он все еще не знает про Веру».
– Скажи. Скажи, что ты понял.
Тан’элКот отвел взгляд – в сторону, куда угодно, лишь бы не видеть лица этой твари.
Под комбинезоном Коллберга явственно проглядывал рвущийся на волю напряженный член.
– Говори, – велел Коллберг. – Я еще голоден.
Тан’элКот попытался овладеть немыми, вялыми губами и языком.
– Я… – пробубнил он, – п’нннм… Я п’ннмаю.
Коллберг взмахнул рукой, и руки в белых перчатках оттащили содрогающегося Тан’элКота в другой конец зала, примостив в тесном креслице перед столом, рассчитанным скорей на ребенка. Экран терминала уже горел. На нем виднелся логотип «Неограниченных Приключений»: рыцарь на крылатом коне, анфас.
Жаркое дыхание коснулось шеи, за спиной раздался липкий, вязкий, хрипловатый голос.
– Ты, кажется, хотел перемолвиться словом с Советом попечителей, не так ли? – нежно, почти любовно прошептал Коллберг. – Хотел рассказать им обо мне, ммм? Тогда тебе будет интересно узнать, что они все это время следили за нами.
Двигательные функции постепенно возвращались к Тан’элКоту. Его передернуло.
– Д-д-д-да? – заикаясь, выдавил он. – П-п-правд-да?
– Профессионал Тан’элКот , – ответил с экрана оцифрованный голос, – вам было сказано, что рабочий Коллберг пользуется в этом деле полным нашим доверием. Или у вас не в порядке с логикой? Или нашего слова недостаточно?
– Эт-т-то ч-чудовищ-ще… эт-та т-тварь у вас на п-побегушках…
– М-м-м, кажется, здесь возникло некоторое… недопонимание… с вашей стороны, профессионал. Рабочий Коллберг не служит нам .
– Н-нет? Но…
– Ни в коем случае. Скорей наоборот: это мы служим ему.
В тот миг бывшему императору хотелось только одного: вновь овладеть своим телом – чтобы заткнуть пальцами уши, и голосом – чтобы завыть, чтобы сделать хоть что-то, лишь бы не слышать следующих, уже понятных ему слов.
– Как и вы .
Логотип погас. Экран был пуст, как взгляд самого Тан’элКота.
Вот теперь он понял. Наконец, когда было уже слишком поздно, понял. Он мнил себя повелителем судеб, думал, что фрактальное дерево вероятностей растет, подчиняясь лишь его воле. Он позволил себе обмануться.
Он поверил, что Советом попечителей движет разум, в то время как им правил лишь голод.
«Совет попечителей, – подумал он. – СП». На западном наречии любимая шутка Кейна выходила несмешной: на английском тот же акроним звучал BOG. По-английски – «болото». На мертвом славянском наречии – «бог» .
Коллберг вздохнул.
– Ты думаешь, что Пэллес мертва и Кейн погиб. Ты думаешь: какая еще может быть ему от меня польза? Почему я еще жив?
Медленно и неохотно Тан’элКот заставил себя поднять глаза и взглянуть в стеклянные рыбьи зенки.
– Да.
– Ну, во-первых, ты жив, потому что мы заключили сделку, а я не нарушаю слова – данного друзьям, во всяком случае. А во-вторых, мне нужно от тебя еще кое-что, прежде чем мы отправим тебя назад в Поднебесье.
Бывший император закрыл глаза.
– Помоги мне решить, – промолвил Коллберг, – как нам лучше использовать Веру Майклсон.
Тан’элКот опустил голову. У него не осталось сил даже на отчаяние.
– Поговори со мной, – подбодрил его Коллберг. – Поговори.
И Тан’элКот заговорил.
Темный аггел произвел на свет голема, мутное отражение своего прародителя в зеркале плоти. В глазах того, кто видит мир во сне, каждый из них был символом другого – а в этих снах символы воплощаются в жизнь; таков закон подобия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121