Следующая остановка – ПН-сейф Студии.
Бронированная дверь сейфа отворилась под еле слышное урчание гидравлики. Прежде чем въехать внутрь, Хэри поудобнее устроился в кресле. Когда граничный эффект подавил действие спинального шунта, он даже не заметил судорог в ногах: внимание его было занято более серьезными вещами.
Он выбрал прочную кожаную куртку и такие же штаны, пару башмаков не совсем по размеру, но это неважно – если не можешь встать, мозоли тебе не грозят. Нашел оставленный мечником по имени Мазрик заплечный мешок, набитый галетами, сушеным мясом и сухофруктами, заодно стащил и флягу. В кошельке, подшитом изнутри к широкому поясу с двумя ножами в ножнах, обнаружилось пять ройялов. Перешарив остальную одежду, Хэри обнаружил еще три ройяла, семнадцать серебряных ноблей и две горсти медяков.
«А я богат», – мелькнуло в голове.
Он сгреб монеты, вспомнив невесело, как гордился когда-то Кейн тем, что был убийцей, но никогда – вором. «Люди меняются с годами».
Выкатив инвалидную коляску из сейфа, он запер за собой дверь и отправился в уборную перезапустить шунт. Покуда Ровер оставался в Лос-Анджелесе, сделать это было непросто – пришлось через наладонник связаться по сети с контрольным блоком Ровера и перенаправить рекурсивные команды через поддиректорию – и все же он уложился в три минуты, прежде чем выйти из уборной и переодеться в украденное. Лекарства он сложил в мешок вместе с наполненной флягой и монетами, что не влезли в потайной кошель.
Натягивая башмаки, он замер на миг, вспомнив про кандалы на ноге. Прочный браслет лишь потемнел слегка за время пожара. Подмигивал красным глазом диод, напоминая обо всем, что Хэри оставил в залог.
Обо всем, что готов был выбросить.
Миг : вот пост, за который пришлось отдать ноги и самоуважение, директор Майклсон. Миг : вот каста, в которую ты рвался, прокладывая дорогу зубами и когтями, администратор Майклсон. Миг : вот все до последней марки, что заработал для тебя Кейн, – кровью, и мукой, и потом, и отвагой, и гневом, и радостью, и победой, и поражением. Миг : вот Эбби, построенная в прекрасном месте, идеальный символ всего, чего ты достиг в жизни, единственный дом, знакомый твоей дочери.
Хэри обдумывал эту мысль почти секунду. Потом пожал плечами.
«Счастья я ведь так и не заработал».
Он выдернул ножи из ножен, оглядел их, обратив внимание на блестящие лезвия – остро заточены и чисты, повертел в пальцах обтянутые кожей холодные мягкие рукоятки. Проверил баланс, решил, что метать можно, если придется. Повел плечами, разминая мышцы, – и вдруг принялся выделывать приемы и финты, да так ловко, что за движением клинков нельзя было бы уследить. Потом убрал ножи, нагретые теплом ладоней, и, держась за рукояти, позволил себе почти-улыбнуться в память о лучших временах: память сладкая и горькая, как случайная встреча со старым другом.
Перед мысленным взором его появился Тан’элКотов «Царь Давид». Снова и снова представали перед ним наеденные с годами брыли, набрякшие тоской глаза, аура уютного поражения. «А ты, – бросил он вставшему перед ним образу – двойнику администратора Хэри Майклсона, директора Студии Сан-Франциско, – пошел на хрен ».
Уверенный и сильный, он ступил за порог. Но в коридоре его уже ждали.
11
В тот момент, когда шоковая дубинка нависла над ним, Хэри уже проиграл. У него с самого начала не было шанса, но это его не остановило. Даже не задержало.
Дубинка со свистом обрушилась на него, едва Хэри пересек порог. Рефлекс, наработанный на протяжении всей жизни, оказался быстрей мысли: рука сама собой перехватила чужую закованную в наручень руку так, что конец дубинки, не коснувшись бедра, разрядился о дверную ручку. Хэри крепко стиснул запястье противника, другой рукой ударил врага по локтю и рванул запястье на себя. Сустав с хрустом переломился, из-под зеркального шлема послышался хрип.
Только тут Хэри сообразил, что сломал руку офицеру социальной полиции. Еще пятеро загородили ему дорогу. Нападение на социального полицейского считалось тягчайшим преступлением.
«Если бы мне уже не пришла хана, – подумал он, – я бы заволновался».
Он метнулся назад, к двери, где на него мог броситься только один человек, но социк с перебитой рукой повис на нем всем телом. И пока Хэри пытался отодрать его, чья-то дубинка ткнулась ему в поясницу.
В его шунт.
Ноги подкосились разом, Хэри рухнул, как мешок с живой рыбой – извиваясь и подергиваясь. Немного слушалась только левая рука. Заревев, точно росомаха, он выхватил нож из пояса, но стоявший над ним социк коснулся оружия все той же дубинкой. Сквозь рукоятку его тряхануло так, что нож выпал из сведенной судорогой руки.
– Вставь ему снова.
Это был человеческий голос, не оцифрованное гудение социков. От этого звука горло Хэри обожгло блевотиной; голос причинял физическую боль, словно залитая в ухо кислота.
Слишком много лет ему приходилось подчиняться указаниям этого голоса.
Социк послушно ткнул его дубинкой, и Хэри забился на полу, словно шизик под электрошоком. В глазах его потемнело. Лампы на потолке коридора превратились в светящуюся лужицу. И в эту лужу вступило чучело с испитым лицом, глумивое подобие Артуро Коллберга.
Хэри застонал.
Коллберг облизнулся, словно бомж перед полным мусорником.
– Вставь еще раз.
Хэри уже не чувствовал разрядов; даже судороги едва достигали его сознания. Свет померк в его глазах.
Артуро Коллберг нагнулся и поцеловал его взасос.
– Знаешь что? – сказало чучело, морщась. – Ты невкусный. У меня даже не встает.
12
Большую часть зверинца при Кунсткамере занимали существа, населявшие когда-то земли, небеса и воды Земли. Среди выверн и драконимф, грифонов и единорогов ютились создания, ныне не менее экзотические, не менее легендарные: выдры и тюлени, лягушки и саламандры, волки, и лисы, и соколы, пумы и львы, слоны, один орел, даже два маленьких, выродившихся от близкородственного скрещивания кита и стая дельфинов. Зверинец занимал центральную ротонду в оранжерее Кунсткамеры под колоссальным куполом из бронестекла. Лунный свет сочился сквозь него, играя на прутьях клеток, но этим контакт зверинца с окружающей средой и ограничивался; хотя эти существа были способны выживать без следов Силы, доступных в ПН-поле, тот воздух, что считался нормальным снаружи, не пошел бы им на пользу.
В химически очищенном, сотни раз прошедшем через фильтры воздухе все же висел, перебивая даже кислую гарь ночного пожара, запашок навоза, мочи, мускуса, смешиваясь с ароматами болотных маков и дурмана, и словно подчеркивал непрестанный звук живых голосов: то щебечут выдры, то рыгают жабы, то свистят певучие деревья, то взревет с присвистом вошедшая в гон выверна.
Тан’элКоту казалось, что здесь пахнет домом.
Он стоял посреди зверинца, широко раскинув руки, раззявив Оболочку, как птенец разевает жадный клюв, впитывая каждый шорох в листве, каждый взмах крыльев, каждый всплеск воды в бассейне, ибо здесь жизнь из его мира была сосредоточена наиболее плотно – а все живое в нем дышало Силой. Избитый и обожженный, весь в бинтах и синяках, он срезал некогда длинные шоколадные пряди, обгоревшие до угольных кудряшек, но запах дыма все не отставал. Могучая грудь была туго перетянута фиксирующей переломанные ребра повязкой, модный, только что из химчистки костюм топорщился то тут, то там. Обычный человек не выдержал бы боли без сильно действующих наркотиков. Но Тан’элКот не был обычным человеком. Все потребное для исцеления ран давала ему Сила.
И хотя здесь была доступна лишь малая ее часть, он оставался Тан’элКотом. Бывшему богу достаточно было и этого.
У ног его стоял на коленях хрупкий юный длинноволосый брюнет с пронзительными карими глазами – Грегор Хейл Проховцев двадцати лет от роду, лучший студент, когда-либо попадавший к Тан’элКоту на семинар по прикладной магии. Оболочка его сияла густой травянистой зеленью сосредоточенной медитации и по мере того, как Тан’элКот накачивал ее энергией, становилась все плотней, все ярче и шире. Грегор опустил голову, почти касаясь лбом рукояти воткнутого между мраморными плитками пола меча-бастарда, и не сводил глаз с его крестовины, словно тамплиер на молитве.
Тем клинком был Косалл.
Рядом с Грегором стоял горшочек жидкого серебра – суспензия казалась черной. На горошочке лежала еще влажная соболья кисть с ясеневой ручкой. Жидким серебром были начертаны сияющие руны, покрывшие обе стороны клинка почти до острия.
Бледными пальцами мысли Тан’элКот пробежался по прихотливым извивам последних пяти рун, соединявших узоры по обе стороны клинка. Он вложил узор в Оболочку своего ученика и добавил сил, чтобы впечатать ее поглубже: оставаясь в чародейском трансе, Проховцев должен был видеть руны, словно наяву. Медленно и осторожно, стараясь не сбить дыхание, ученик чародея взял кисть, окунул в жидкое серебро и принялся переносить мысленный образ на холодную сталь.
– Отлично, Грегор, – пробормотал Тан’элКот, наблюдая за ним, – просто превосходно. Можно сказать, что твоя рука тверже моей.
Без могучих токов Силы из Поднебесья эти руны были мертвы, как сам Косалл. На родине они пробудятся к несвятой жизни, стоит живой плоти связать их через проводящую ток кровь. Стоит неодолимому клинку рассечь чье-нибудь тело, и руны эти скуют отлетающую из тела душу – упрощенный вариант того же заклятья, с помощью которого Ма’элКот захватил память Ламорака и еще многих иных.
Чары были не только начертаны узорами по клинку; они были выжжены и в рассудке Проховцева. В урочный час он произнесет нужные слова на непонятном ему языке, а тело его совершит необходимые движения. Несколько часов под бдительным взглядом желтых глаз пленной выверны провели они в трансе, пока Тан’элКот с мучительным тщанием вгонял в память Проховцева каждый слог, каждый поворот ладони и наклон головы. Если не мелочиться, это была мастерская работа. Тан’элКот был совершенно уверен, что повторить его успех не сумел бы никто из живущих.
Процедура эта принесла ему необыкновенное удовлетворение. Куда большее, чем создание скульптур на потеху невежественным богачам.
Он сотворил из Проховцева марионетку – нет, поправился он, манипулятор: устройство, выполняющее волю хозяина там, куда тот сам не заберется. Чтобы подчинить волю студента, больших усилий не потребовалось; на протяжении многих месяцев курса прикладной магии Проховцев все лучше приучался безропотно исполнять любой приказ учителя. И к настоящему времени и помыслить не мог о неподчинении. «Как странно, – подумал Тан’элКот. – Словно я с самого начала рассчитывал на это».
Так он намеревался исполнить свою часть уговора с Коллбергом и Советом попечителей: подарить им погибель Кейна и смерть Пэллес Рил. Порой он позволял себе надеяться, что Совет не отступится от своей части сделки, но особенно на это не полагался. Их вчерашние речи попахивали вероломством. Возможно, они не покончат с соучастником на месте – по иронии судьбы у Тан’элКота, как и у Кейна, было немало поклонников среди праздножителей и даже в самом Конгрессе – но Совет, по всей вероятности, невысоко ценил как его жизнь, так и свое слово.
Что нимало не тревожило Тан’элКота. Он видел эту развилку среди фрактальных ветвей дерева вероятностей, которое растил силой воли, и уже подготовил тот черенок, что принесет желанные плоды.
Пока Проховцев рисовал на клинке чародейские знаки, Тан’элКот потихоньку отошел. Поглощенный тяжелейшей – для него – задачей поддержания транса, Проховцев не заметит отсутствия учителя. Неизбежные соцполицейские, после пожара прилипшие к Тан’элКоту, словно устрицы к скале, остались за порогом; бывший император заявил, вовсе при этом не приврав, что их электронное оснащение, броня и оружие нарушат хрупкие токи Силы в зверинце. Коллберг приказал им держаться в стороне, покуда не завершится наложение – нет, программирование – заклятья.
Так что пока Тан’элКот был свободен.
Он прошел в двойные бронестеклянные двери оранжереи и выглянул в гулкую пещеру вестибюля, за пределы ПН-поля. Проходы для публики были перегорожены углеволоконными щитами, и в вестибюле царила противоестественная мгла. После ночного пожара Кунсткамеру закрыли якобы на время «внутреннего расследования по делу о поджоге». Тан’элКот прошествовал мимо стоящих кольцом справочных и билетных касс и направился к занимавшему целую стену около контрольных турникетов ряду общественных терминалов.
Память Ламорака подсказала личный код Эвери Шенкс: теперь счет за разговор придет в бухгалтерию «СинТек», а компьютерные программы-трояны, готовые проснуться при упоминании Тан’элКота, не пробудятся от дремоты. Не услышав сигнала автоответчика, Тан’элКот улыбнулся. Он вовсе не собирался оставлять записанное сообщение – есть вещи слишком деликатные, чтобы доверять их ядрам памяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121