Огненные стрелы беспомощно стекают с керамической брони. Кто-то из огриллонов сообразил, как стрелять из силовых винтовок. Воспользуйся они матюками, пользы было бы больше.
Одинокая дриада встает на пути мчащегося штурмкатера, и ее засасывает вместе с копьецом в воздухозаборник. Все, что от нее остается, вылетает алым туманом из дюз, но копьецо-то стальное. С пронзительным скрежетом турбина пережевывает себя на металлолом, катер заваливается набок, цепляет бортом мостовую и подпрыгивает, пламенным метеором пролетая у меня над головой, и отскакивает снова, прежде чем врезаться в фасады Квартала менял и взорваться. Здание банка рушится, а чертова жестянка продолжает свой фейерверк по мере того, как рвутся боеприпасы: словно петарды, хлопушки и огненные колеса.
А Райте, сучий потрох, так и сидит там, где я его оставил, у фонтана, методично вскрывая замок на своих кандалах, с мечтательной улыбкой на лице оглядывая кровавую баню вокруг. Турболет в очередном заходе поливает улицу из пушки; линия разрывов вот-вот упрется Райте в нос, так что я хватаю его за шкирку и затаскиваю в фонтан, к себе.
Когда он выныривает – после того, как три, не то четыре пули калибра 25 миллиметров вышибают куски из краев чаши, минуя, по счастью, нашу нежную плоть, – по физиономии его блуждает та же мечтательная улыбочка. Он лежит на спине; вытекающая из разбитой чаши грязная вода клубится вокруг него кровавыми облаками. Рев турбин и грохот взрывов сметают слова, но я читаю по губам:
– Ты спас мне жизнь .
Я встряхиваю его так, что макушка бьется о камень.
– Где Ма’элКот? – ору я в спрессованный грохотом воздух. – Ты чуешь его? Он приближается или остановился?
– Ты сказал, что убьешь меня, если выдастся случай ! – кричит он в ответ. – А вместо того спас!
– Я передумал, блин! Довольно? Не заставляй меня пожалеть об этом! Где Ма’элКот ?!!
Глаза его стекленеют, взгляд устремляется в тихие дали, где кровь, дым, грохот сражения – даже не сон.
– Остановился, – говорит он, понизив голос. – Остановился. В половине дня пешего пути примерно.
Господи.
Я отпускаю его плечи и утыкаюсь в ладони лицом.
Никогда не думал, что могу потерпеть поражение столь сокрушительное.
По хорошей дороге монах может отмахать за день тридцать миль. Я знаю, почему остановился Ма’элКот и почему в пятнадцати милях от города.
Я знаю, чего он ждет.
Господи!
Я молил об ошибке, и вот что ты мне ответил!
5
Делианн вздохнул.
Он взял клинок в руки и понял, что боится. Слишком внятно помнилась ему нестерпимая мука растянутого сверх вообразимого рассудка, которую испытал он, заглянув в душу богини; чародей опасался, что, слившись с ней мысленно, он лишь выжжет себе мозг в мгновенье ока.
Чем браться за рукоять Косалла и встретиться с ней лицом к лицу, Делианн мысленно потянулся к силовой цепи, которую сковал, чтобы соединить богов с рекой, а реку – с богами, и, нащупав ее, из цепи превратил в цепочку озер, по которой, минуя шлюз за шлюзом, текла боль. Он направил по этой цепочке к ее истоку мысленный щупик, осторожно, почти нежно нашаривая самые края сознания богини.
Он нашел ее в обширной бездне ужаса и сомнения: облаченной в свет, рыдающей кровавыми слезами.
Подняв голову, воззрилась богиня на гостя, но чародей понятия не имел, что видит она: тела своего он не ощущал и не имел лица, представляясь себе бесплотной искрой сознания.
– Я знаю тебя .
Она простирает пробитую ножом руку, словно предлагая поцеловать бескровные губы краев раны. Другой рукой она прикрывает грудь над сердцем.
– Ты снова явился мучить меня?
– Надеюсь, нет, – ответил он.
– Моя дочь , – простонала она, и светоносный плащ потемнел, словно зимний вечер. – Дочь моя умирает!
Чародей вспомнил о Деметре и Персефоне, но не мог бы решить, принадлежала эта мысль ему или богине.
– Многие живут. Ты должна спасти тех, кого еще можно спасти.
– Некогда назвалась я избавительницей , – ответила она. – Ныне я лишь тень умершей. Я не в силах никого спасти .
– Я не стану спорить. Действуй.
– Как могу я? Без тела… без воли…
– Тело есть у меня. Возьми меня, как пыталась овладеть Райте. Я восполню недостающее в тебе.
По щекам ее потекли кровавые слезы.
– Ты не знаешь, что готов предложить…
– Я не предлагаю. Я требую: возьми меня. Спаси их.
Он отворил свой разум перед раненой богиней.
Она беспомощно поплыла к нему.
– Ты умрешь , – прорыдала она.
И он ответил:
– Знаю.
Он притянул ее к себе, и она окутала его, проникла внутрь, обернулась им. Чародей принял на себя ее боль и одарил своей волей. Сквозь него она потянулась к силе реки, и тихо звеневшая в сердце его Песнь Шамбарайи загремела титанической мощью.
Пять минут.
6
Бог ощутил, как коснулись внутренней сути его мысленные щупальца, отдававшие запахом речной богини…
И погасли.
Тварь, которая была некогда Артуро Коллбергом, ощутила, как гаснет в ее коллективном сознании эхо страданий богини; миг спустя утихли неслышные рыдания Веры, и тварь поняла, что ее предали.
Девчонка потеряла сознание, и связь была разорвана.
Ярость взорвалась в его мозгу, стирая своим блеском лужок на берегу Великого Шамбайгена, стирая Ма’элКота, расхаживавшего вдоль кромки воды в своем модном костюме, стирая лимузин, социальных полийцейских, Эвери Шенкс – заставив на мгновение забыть даже о божественной мощи.
На долю секунды тварь снова стала Артуро Коллбергом, некогда администратором, снова преданным…
Его предал Майклсон.
Взревев, он метнулся через салон, ухватив девчонку за воротничок белой ночной рубашки, стиснул в кулак артритичные пальцы – и руку его перехватила стальная перчатка безликого социального полицейского. Он попытался вырваться, но с тем же успехом он мог двигать горы иссохшими руками.
Место гнева заняла безысходность. Он обвис, беспомощный – и это давно привычное бессилие вернуло его к себе. Снова он был богом, и счастлив этим.
Бог понимал, что девчонка отравлена; чародейским оком Ма’элКота бог видел, как рассудок ее неспешно скатывается к порогу смерти. И теперь бог ощущал, что меч находится в Палате правосудия столичного Зала суда.
В тот самый миг, когда знание явилось к нему, где-то в невообразимых недрах десяти миллиардов подсознательно связанных разумов родился импульс. Возможно, он пришел от Ма’элКота, или Коллберга, или Марка Вило, или любого из взаимно неведомых членов Совета попечителей; от инженера-химика в «СинТеке» или от подпольного оперативника социальной полиции, проникшего на незаконную сходку рабочих, от домохозяйки в Белграде или дворника в Новом Дели. А может, импульс родился у них одновременно: вот еще один способ разделить вину. Одна десятимиллиардная доля ответственности – бремя достаточно легкое даже для самой чувствительной совести.
Тела, служившие некогда Артуро Коллбергу и Ма’элКоту, одновременно одинаково усмехнулись.
Через пять минут состояние девчонки уже не будет играть роли.
В двадцати километрах над Анханой белл-хауэлловский ТБ-24 «Дэв» вышел из пике, сбросил единственную ВЭО антифугасную УБН-РБЧ и на максимальной скорости устремился в сторону восходящего солнца.
7
Губы не слушаются меня, язык едва шевелится. Я кричу Райте в ухо, чтобы слова не затерялись в громе пушек:
– Ты можешь говорить с ним?
– Что?
Я хватаю его за плечо.
– Ты можешь говорить с Ма’элКотом? Ты чуешь его – а он тебя? Можешь с ним связаться?
Взгляд монаха теряется в небе.
– Одна машина… ТБ-24 «Дэв» производства «Белл и Хауэлл», экипаж четыре человека, эффективный потолок двадцать пять тысяч метров, максимальная скорость два комма один Маха* , вооружение…
– Приди в себя, черт! – Я снова встряхиваю его. – Ты должен достучаться до Ма’элКота, сказать ему…
– Пикирует, налетает, словно кречет…
Какой-то миг я могу думать только об одном – как же мне, блин, холодно, потому что стылая вода вытекает из чаши; меня трясет от холода, руки немеют, стынет спина, я не слышу себя, потому что рев в ушах перекрывает даже грохот сражения. Я знаю, за чем летит турболет. Всего один.
Больше и не нужно.
Меня охватывает нелепое желание поднять глаза, отыскать в небесах титановую булавочную головку, хотя я понимаю, что ее не видно. Хочу глянуть – и не могу.
Боюсь.
В мозгу моем дымятся синематографически яркие воспоминания – документальные кадры из Индонезии. Мысленно я уже вижу, как титановая слезинка роняет крошечное серебряное яйцо, прежде чем устремиться на восход…
– Скажи ему, что мы сдаемся! – рычу я. – Твою мать, Райте, передай ему, что мы сдаемся! Я сдаюсь ! Я отдам ему меч, сделаю все, что он хочет, только скажи ему – не надо !! !
Вот же злая шутка: я и навел его на эту мысль.
– Черт, они бы город стерли с лица Земли!
– Разве один город – высокая цена за жизнь целого мира?
– Да? Даже если это твойгород?
– Я готов рискнуть.
Он выложил карты. Поймал меня на блефе.
Взрыв убьет каждого из бывших пленников Ямы, кто несет в себе противовирус Шенны. Всех нас, до последнего.
Райте.
Делианн.
Т’Пассе.
Орбек.
Динни, Флетчер, Аркен, Гропаз…
Дамон. Жест. Фейсы. «Змеи». Подданные Канта.
Я.
Короткая вспышка незримого света выжжет наши кости, и Ма’элКот явится сюда, когда ему будет удобно, и подберет меч, и гейм, блин, овер! Это я думал, что я крутой. Безжалостный.
Черта с два.
Я даже не догадывался, что это такое.
– Он тебя слышит? Райте, твою мать, он тебя слышит ?!
Взгляд монаха упирается мне в глаза.
– Нет, – отвечает он. – Не может. Я больше не чувствую его. Никого не чувствую.
Под ребра мне вонзается ледяной кинжал.
– Вера?.. – выдавливаю я.
Райте еле заметно качает головой.
– В лучшем случае без сознания. Возможно, мертва.
Я опускаю голову: сгибаюсь под невыносимым бременем тщеты бытия.
Прежде чем чудовищная боль успевает захлестнуть меня, небо раскалывается от грохота. Я переворачиваюсь на спину, чтобы поглядеть вверх. Над нами расцветает пламенной звездой взрыв, чтобы в следующий миг скрыться в расползшихся медузой клубах черного дыма. Сыплются обломки. На моих глазах взрывается еще один турболет и еще.
Догадку мою уверенно озвучивает Райте.
– В бой вступил Делианн.
– Ты чувствуешь его? – Я снова хватаю монаха за плечи и бью головой о камень. – Поговори с ним! Скажи ему, пусть уносит отсюда ноги…
По лицу Райте расползается улыбка – первая искренняя, счастливая улыбка, которую я у него вижу.
– Нет.
– Райте, ты должен ему сказать! Пещеры… он еще может успеть забраться под землю! Он выживет, он защитит меч! Скажи ему, чтобы сберег меч !
– Нет, – отвечает он безмятежно, откидываясь назад, словно ледяная грязь для него перина. – Я никому ничего не должен.
В глазах у меня кровавый туман. Я не успеваю подумать, как руки мои вцепляются в его воротник, пытаясь придушить ублюдка куском цепи, соединяющим мои кандалы. Но Райте получил эзотерическое образование. Схватив меня за запястье, он размыкает блок – а сочащееся из его ладони черное масло жжет не хуже кислоты. Я разжимаю руки, и он отталкивает меня.
– Я свободен, – говорит он. – Свободен.
Черт, да он бредит.
– Свободен тут сдохнуть , – отвечаю я. – Ты не знаешь, что случится…
– Мне плевать.
Штурмкатер пикирует мне на голову, пытаясь влететь в череп. Тратить время на Райте я не могу.
Кажется, отвертеться я не сумею.
Я бросаю Райте валяться на мокрых камнях, по-дурацки ухмыляясь небесам, и переваливаюсь через край чаши, надеясь, что фонтан хоть прикроет меня от пуль.
Войти в транс оказывается очень тяжело.
Я понимаю, что мне это удалось, когда соображаю, что мне уже все равно, подстрелят меня, или посекут осколками, или спалят огнем, если только я доберусь при этом до Зала суда. К Делианну. Крису. Медленно, неуверенно я поднимаюсь на ноги.
Пули и осколки овевают меня ветерком, пролетая мимо.
Я наклоняюсь вперед, и нога сама собою ступает вперед, не давая упасть. Я все клонюсь, а ноги все шагают, и я не падаю.
Я иду.
8
ВЭО значит «высокоэнергетическое оружие», пережившее века обозначение всякого боевого заряда, использующего ядерный распад, синтез или то и другое в любом сочетании.
Термин «антифугасный» несколько сбивает с толку: его придумали в военной лаборатории, впервые успешно погасившей излучение высокоэнергичных фотонов – гамма-лучей и жесткого рентгена, – уменьшив тем самым тепловой эффект и ударную волну от взрыва до мощности приблизительно в 0,1 килотонны – всего лишь в сто раз сильней, чем от большой бомбы на химической взрывчатке.
УБН-РБЧ значит «разделяющаяся боевая часть с усиленным выделением быстрых нейтронов». Поток быстрых нейтронов благодаря поглощению в атмосфере ослабевает в десять раз на каждые пятьсот метров от эпицентра; разработчики оружия справились с этим эффектом, разделив боевую часть снаряда на множество маленьких боеголовок, автоматически рассеивающихся при активации системы, накрывая всю площадь поражения ядерным зонтиком, в зоне действия которого любая мишень получает свои десять тысяч рад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Одинокая дриада встает на пути мчащегося штурмкатера, и ее засасывает вместе с копьецом в воздухозаборник. Все, что от нее остается, вылетает алым туманом из дюз, но копьецо-то стальное. С пронзительным скрежетом турбина пережевывает себя на металлолом, катер заваливается набок, цепляет бортом мостовую и подпрыгивает, пламенным метеором пролетая у меня над головой, и отскакивает снова, прежде чем врезаться в фасады Квартала менял и взорваться. Здание банка рушится, а чертова жестянка продолжает свой фейерверк по мере того, как рвутся боеприпасы: словно петарды, хлопушки и огненные колеса.
А Райте, сучий потрох, так и сидит там, где я его оставил, у фонтана, методично вскрывая замок на своих кандалах, с мечтательной улыбкой на лице оглядывая кровавую баню вокруг. Турболет в очередном заходе поливает улицу из пушки; линия разрывов вот-вот упрется Райте в нос, так что я хватаю его за шкирку и затаскиваю в фонтан, к себе.
Когда он выныривает – после того, как три, не то четыре пули калибра 25 миллиметров вышибают куски из краев чаши, минуя, по счастью, нашу нежную плоть, – по физиономии его блуждает та же мечтательная улыбочка. Он лежит на спине; вытекающая из разбитой чаши грязная вода клубится вокруг него кровавыми облаками. Рев турбин и грохот взрывов сметают слова, но я читаю по губам:
– Ты спас мне жизнь .
Я встряхиваю его так, что макушка бьется о камень.
– Где Ма’элКот? – ору я в спрессованный грохотом воздух. – Ты чуешь его? Он приближается или остановился?
– Ты сказал, что убьешь меня, если выдастся случай ! – кричит он в ответ. – А вместо того спас!
– Я передумал, блин! Довольно? Не заставляй меня пожалеть об этом! Где Ма’элКот ?!!
Глаза его стекленеют, взгляд устремляется в тихие дали, где кровь, дым, грохот сражения – даже не сон.
– Остановился, – говорит он, понизив голос. – Остановился. В половине дня пешего пути примерно.
Господи.
Я отпускаю его плечи и утыкаюсь в ладони лицом.
Никогда не думал, что могу потерпеть поражение столь сокрушительное.
По хорошей дороге монах может отмахать за день тридцать миль. Я знаю, почему остановился Ма’элКот и почему в пятнадцати милях от города.
Я знаю, чего он ждет.
Господи!
Я молил об ошибке, и вот что ты мне ответил!
5
Делианн вздохнул.
Он взял клинок в руки и понял, что боится. Слишком внятно помнилась ему нестерпимая мука растянутого сверх вообразимого рассудка, которую испытал он, заглянув в душу богини; чародей опасался, что, слившись с ней мысленно, он лишь выжжет себе мозг в мгновенье ока.
Чем браться за рукоять Косалла и встретиться с ней лицом к лицу, Делианн мысленно потянулся к силовой цепи, которую сковал, чтобы соединить богов с рекой, а реку – с богами, и, нащупав ее, из цепи превратил в цепочку озер, по которой, минуя шлюз за шлюзом, текла боль. Он направил по этой цепочке к ее истоку мысленный щупик, осторожно, почти нежно нашаривая самые края сознания богини.
Он нашел ее в обширной бездне ужаса и сомнения: облаченной в свет, рыдающей кровавыми слезами.
Подняв голову, воззрилась богиня на гостя, но чародей понятия не имел, что видит она: тела своего он не ощущал и не имел лица, представляясь себе бесплотной искрой сознания.
– Я знаю тебя .
Она простирает пробитую ножом руку, словно предлагая поцеловать бескровные губы краев раны. Другой рукой она прикрывает грудь над сердцем.
– Ты снова явился мучить меня?
– Надеюсь, нет, – ответил он.
– Моя дочь , – простонала она, и светоносный плащ потемнел, словно зимний вечер. – Дочь моя умирает!
Чародей вспомнил о Деметре и Персефоне, но не мог бы решить, принадлежала эта мысль ему или богине.
– Многие живут. Ты должна спасти тех, кого еще можно спасти.
– Некогда назвалась я избавительницей , – ответила она. – Ныне я лишь тень умершей. Я не в силах никого спасти .
– Я не стану спорить. Действуй.
– Как могу я? Без тела… без воли…
– Тело есть у меня. Возьми меня, как пыталась овладеть Райте. Я восполню недостающее в тебе.
По щекам ее потекли кровавые слезы.
– Ты не знаешь, что готов предложить…
– Я не предлагаю. Я требую: возьми меня. Спаси их.
Он отворил свой разум перед раненой богиней.
Она беспомощно поплыла к нему.
– Ты умрешь , – прорыдала она.
И он ответил:
– Знаю.
Он притянул ее к себе, и она окутала его, проникла внутрь, обернулась им. Чародей принял на себя ее боль и одарил своей волей. Сквозь него она потянулась к силе реки, и тихо звеневшая в сердце его Песнь Шамбарайи загремела титанической мощью.
Пять минут.
6
Бог ощутил, как коснулись внутренней сути его мысленные щупальца, отдававшие запахом речной богини…
И погасли.
Тварь, которая была некогда Артуро Коллбергом, ощутила, как гаснет в ее коллективном сознании эхо страданий богини; миг спустя утихли неслышные рыдания Веры, и тварь поняла, что ее предали.
Девчонка потеряла сознание, и связь была разорвана.
Ярость взорвалась в его мозгу, стирая своим блеском лужок на берегу Великого Шамбайгена, стирая Ма’элКота, расхаживавшего вдоль кромки воды в своем модном костюме, стирая лимузин, социальных полийцейских, Эвери Шенкс – заставив на мгновение забыть даже о божественной мощи.
На долю секунды тварь снова стала Артуро Коллбергом, некогда администратором, снова преданным…
Его предал Майклсон.
Взревев, он метнулся через салон, ухватив девчонку за воротничок белой ночной рубашки, стиснул в кулак артритичные пальцы – и руку его перехватила стальная перчатка безликого социального полицейского. Он попытался вырваться, но с тем же успехом он мог двигать горы иссохшими руками.
Место гнева заняла безысходность. Он обвис, беспомощный – и это давно привычное бессилие вернуло его к себе. Снова он был богом, и счастлив этим.
Бог понимал, что девчонка отравлена; чародейским оком Ма’элКота бог видел, как рассудок ее неспешно скатывается к порогу смерти. И теперь бог ощущал, что меч находится в Палате правосудия столичного Зала суда.
В тот самый миг, когда знание явилось к нему, где-то в невообразимых недрах десяти миллиардов подсознательно связанных разумов родился импульс. Возможно, он пришел от Ма’элКота, или Коллберга, или Марка Вило, или любого из взаимно неведомых членов Совета попечителей; от инженера-химика в «СинТеке» или от подпольного оперативника социальной полиции, проникшего на незаконную сходку рабочих, от домохозяйки в Белграде или дворника в Новом Дели. А может, импульс родился у них одновременно: вот еще один способ разделить вину. Одна десятимиллиардная доля ответственности – бремя достаточно легкое даже для самой чувствительной совести.
Тела, служившие некогда Артуро Коллбергу и Ма’элКоту, одновременно одинаково усмехнулись.
Через пять минут состояние девчонки уже не будет играть роли.
В двадцати километрах над Анханой белл-хауэлловский ТБ-24 «Дэв» вышел из пике, сбросил единственную ВЭО антифугасную УБН-РБЧ и на максимальной скорости устремился в сторону восходящего солнца.
7
Губы не слушаются меня, язык едва шевелится. Я кричу Райте в ухо, чтобы слова не затерялись в громе пушек:
– Ты можешь говорить с ним?
– Что?
Я хватаю его за плечо.
– Ты можешь говорить с Ма’элКотом? Ты чуешь его – а он тебя? Можешь с ним связаться?
Взгляд монаха теряется в небе.
– Одна машина… ТБ-24 «Дэв» производства «Белл и Хауэлл», экипаж четыре человека, эффективный потолок двадцать пять тысяч метров, максимальная скорость два комма один Маха* , вооружение…
– Приди в себя, черт! – Я снова встряхиваю его. – Ты должен достучаться до Ма’элКота, сказать ему…
– Пикирует, налетает, словно кречет…
Какой-то миг я могу думать только об одном – как же мне, блин, холодно, потому что стылая вода вытекает из чаши; меня трясет от холода, руки немеют, стынет спина, я не слышу себя, потому что рев в ушах перекрывает даже грохот сражения. Я знаю, за чем летит турболет. Всего один.
Больше и не нужно.
Меня охватывает нелепое желание поднять глаза, отыскать в небесах титановую булавочную головку, хотя я понимаю, что ее не видно. Хочу глянуть – и не могу.
Боюсь.
В мозгу моем дымятся синематографически яркие воспоминания – документальные кадры из Индонезии. Мысленно я уже вижу, как титановая слезинка роняет крошечное серебряное яйцо, прежде чем устремиться на восход…
– Скажи ему, что мы сдаемся! – рычу я. – Твою мать, Райте, передай ему, что мы сдаемся! Я сдаюсь ! Я отдам ему меч, сделаю все, что он хочет, только скажи ему – не надо !! !
Вот же злая шутка: я и навел его на эту мысль.
– Черт, они бы город стерли с лица Земли!
– Разве один город – высокая цена за жизнь целого мира?
– Да? Даже если это твойгород?
– Я готов рискнуть.
Он выложил карты. Поймал меня на блефе.
Взрыв убьет каждого из бывших пленников Ямы, кто несет в себе противовирус Шенны. Всех нас, до последнего.
Райте.
Делианн.
Т’Пассе.
Орбек.
Динни, Флетчер, Аркен, Гропаз…
Дамон. Жест. Фейсы. «Змеи». Подданные Канта.
Я.
Короткая вспышка незримого света выжжет наши кости, и Ма’элКот явится сюда, когда ему будет удобно, и подберет меч, и гейм, блин, овер! Это я думал, что я крутой. Безжалостный.
Черта с два.
Я даже не догадывался, что это такое.
– Он тебя слышит? Райте, твою мать, он тебя слышит ?!
Взгляд монаха упирается мне в глаза.
– Нет, – отвечает он. – Не может. Я больше не чувствую его. Никого не чувствую.
Под ребра мне вонзается ледяной кинжал.
– Вера?.. – выдавливаю я.
Райте еле заметно качает головой.
– В лучшем случае без сознания. Возможно, мертва.
Я опускаю голову: сгибаюсь под невыносимым бременем тщеты бытия.
Прежде чем чудовищная боль успевает захлестнуть меня, небо раскалывается от грохота. Я переворачиваюсь на спину, чтобы поглядеть вверх. Над нами расцветает пламенной звездой взрыв, чтобы в следующий миг скрыться в расползшихся медузой клубах черного дыма. Сыплются обломки. На моих глазах взрывается еще один турболет и еще.
Догадку мою уверенно озвучивает Райте.
– В бой вступил Делианн.
– Ты чувствуешь его? – Я снова хватаю монаха за плечи и бью головой о камень. – Поговори с ним! Скажи ему, пусть уносит отсюда ноги…
По лицу Райте расползается улыбка – первая искренняя, счастливая улыбка, которую я у него вижу.
– Нет.
– Райте, ты должен ему сказать! Пещеры… он еще может успеть забраться под землю! Он выживет, он защитит меч! Скажи ему, чтобы сберег меч !
– Нет, – отвечает он безмятежно, откидываясь назад, словно ледяная грязь для него перина. – Я никому ничего не должен.
В глазах у меня кровавый туман. Я не успеваю подумать, как руки мои вцепляются в его воротник, пытаясь придушить ублюдка куском цепи, соединяющим мои кандалы. Но Райте получил эзотерическое образование. Схватив меня за запястье, он размыкает блок – а сочащееся из его ладони черное масло жжет не хуже кислоты. Я разжимаю руки, и он отталкивает меня.
– Я свободен, – говорит он. – Свободен.
Черт, да он бредит.
– Свободен тут сдохнуть , – отвечаю я. – Ты не знаешь, что случится…
– Мне плевать.
Штурмкатер пикирует мне на голову, пытаясь влететь в череп. Тратить время на Райте я не могу.
Кажется, отвертеться я не сумею.
Я бросаю Райте валяться на мокрых камнях, по-дурацки ухмыляясь небесам, и переваливаюсь через край чаши, надеясь, что фонтан хоть прикроет меня от пуль.
Войти в транс оказывается очень тяжело.
Я понимаю, что мне это удалось, когда соображаю, что мне уже все равно, подстрелят меня, или посекут осколками, или спалят огнем, если только я доберусь при этом до Зала суда. К Делианну. Крису. Медленно, неуверенно я поднимаюсь на ноги.
Пули и осколки овевают меня ветерком, пролетая мимо.
Я наклоняюсь вперед, и нога сама собою ступает вперед, не давая упасть. Я все клонюсь, а ноги все шагают, и я не падаю.
Я иду.
8
ВЭО значит «высокоэнергетическое оружие», пережившее века обозначение всякого боевого заряда, использующего ядерный распад, синтез или то и другое в любом сочетании.
Термин «антифугасный» несколько сбивает с толку: его придумали в военной лаборатории, впервые успешно погасившей излучение высокоэнергичных фотонов – гамма-лучей и жесткого рентгена, – уменьшив тем самым тепловой эффект и ударную волну от взрыва до мощности приблизительно в 0,1 килотонны – всего лишь в сто раз сильней, чем от большой бомбы на химической взрывчатке.
УБН-РБЧ значит «разделяющаяся боевая часть с усиленным выделением быстрых нейтронов». Поток быстрых нейтронов благодаря поглощению в атмосфере ослабевает в десять раз на каждые пятьсот метров от эпицентра; разработчики оружия справились с этим эффектом, разделив боевую часть снаряда на множество маленьких боеголовок, автоматически рассеивающихся при активации системы, накрывая всю площадь поражения ядерным зонтиком, в зоне действия которого любая мишень получает свои десять тысяч рад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121