Доннер Мортон, глава клана праздножителей, с которым были связаны Шенксы, обещал разобраться, но даже он мог выяснить только одно – где именно держат Веру.
Она даже в общих чертах не понимала, что именно творится вокруг, но убеждена была, что все сходится к Тан’элКоту. Он звонил ей раз, подарив Веру. Он был в Кунсткамере в ночь пожара, и Пэллес Рил погибла – в точности, как он предсказывал.
Она знала, где сейчас Вера.
Прошел второй день, и третий. Эвери забросила обязанности исполнительного директора «СинТек», она срывала зло на подчиненных, огрызалась на слуг, отказывалась принимать звонки от отца и оставшихся сыновей, отказывалась даже одеваться к обеду, требуя подавать еду в ее комнаты. Она третировала своего трибуна, надоедала агенту патрона-праздножителя, засыпала исками гражданский суд и рассылала свою печальную историю по новостным сайтам в надежде, что у нее возьмет интервью какой-нибудь влиятельный репортер. За этот недолгий срок она превратилась в помеху для Конгресса праздножителей, позор касты бизнесменов и унизительный груз на шее химической империи Шенксов.
Три дня спустя она лично отправилась в Сан-Франциско, решив не мытьем, так катаньем пробиться в Кунсткамеру и самое малое – лично встретиться с проклятым предателем, но обнаружила, что улицы вокруг Студии перегорожены баррикадами и патрулируются совместно охранниками СБ и социальной полицией; даже воздушное пространство над этим районом было закрыто для гражданских полетов.
Без колебаний Эвери вернулась к своему крестовому походу.
Она знала, что творит, но чудовище за плечом глубоко запустило склизкие когти в ее душу; она не в силах была сопротивляться и себя подгоняла еще более сурово, чем всех остальных. Так что когда в конце концов – неизбежно – ее задержала социальная полиция, это принесло облегчение всем.
Включая Эвери Шенкс.
Она никогда прежде не сталкивалась с социальными полицейскими и не знала, чего ожидать; исков, быть может, обвинений реальных, или вымышленных, или вперемешку, или задержания без суда, допросов, даже пыток – жуткие слухи о подобных вещах Эвери всегда отметала как недостойные высоких каст глупости, но когда сидишь в кузове броневика и руки у тебя стянуты за спиной пластиковыми наручниками, слухи становятся куда убедительней и куда страшней.
Пока не было ни обвинений, ни ордера – официально ее даже не арестовали. Прибывшие за ней офицеры позволили Эвери собрать чемодан в дорогу, прежде чем увести. Ее преследовали жуткие идеи: исчезнуть, сгинуть без следа в недрах системы правосудия.
Но в самых диких своих фантазиях не предвидела она, что ее доставят прямо в Кунсткамеру Студии.
3
Социальные полицейские торопливо, но без грубости проволокли ее через всю Кунсткамеру. Лампы при их приближении зажигались и гасли за спиной. Прошли через фонтан непривычных форм, ароматов, красок – оранжерею: билась в сетях лиловая лиана-давилка, свистели пронзительно певучие деревья, покачивая розовыми и изумрудными ветвями, болотные маки рассеивали на пути пришельцев сонную пыльцу. В стороне остался зверинец – рычание, и вой, и болтовня мартышек. Наконец Эвери Шенкс втолкнули в просторную прямоугольную комнату. Мебели не было, а единственным источником света было широкое окно в противоположном ее конце.
На фоне окна явственно виднелся силуэт великана. Сгорбившись и заложив руки за спину, он заглядывал через стекло. «Я так и знала», – мелькнуло в голове у Эвери. Судя по росту, это мог быть только Тан’элКот.
– Не могу даже представить, чего вы надеетесь этим добиться, – бросила она ему в затылок.
Призрачное отражение в стекле повернуло голову.
– Бизнесмен Шенкс, – басовито прошептал великан – словно заработала вдалеке самолетная турбина. – Спасибо, что явились.
– Не надо зря тратить любезности, профессионал…
– Любезность никогда не бывает излишней. Отпустите ее, господа, прошу, и оставьте нас. Нам с бизнесменом Шенкс необходимо посоветоваться наедине.
– Посоветоваться?! – изумленно начала Эвери. – Да это нелепость! Что вы сделали с Верой?!
– Господа, будьте любезны.
– Не уверен, что это хорошая идея, – прогудел один из социков, – оставлять вас наедине.
– И чего конкретно вы опасаетесь? – Голос Тан’элКота звучал до предела рассудительно, хотя хрипловато и сдавленно, словно у него болело горло. – Единственный выход из этих комнат – дверь, через которую вы вошли. Или вы полагаете, что мы с бизнесменом Шенкс в ваше отсутствие измыслим некий нечестивый комплот?
– Боюсь, – прозвучал бесстрастный ответ, – что ему это не понравится.
– Вот идите к нему и спросите. – Тан’элКот обернулся к вошедшим. В очертаниях его тела было что-то пугающе неправильное, комковатое. – А покуда будьте любезны уважить мое желание. Их вам, сколь мне ведомо, приказало исполнять, покуда они не противоречат вашему, – Эвери показалось, что бывший император подобрал следующее слово с особенным тщанием, – долгу .
Один из полицейских снял с пояса кусачки и перерезал ленту наручников. Эвери встряхнула кистями, разгоняя кровь, потом оправила рукава и, сложив руки на груди, застыла в выжидающей позе. Четверо социков будто бы посовещались между собою неслышно, потом разом повернулись кругом и вышли, затворив за собою дверь.
– Зачем вы приволокли меня сюда? – рявкнула Эвери, стоило им исчезнуть.
– Не я привез вас, бизнесмен. А социальная полиция. Она, как вы могли обратить внимание, действует не по моей указке. Подойдите сюда, к окну. Нам надо поговорить.
– Мне нечего вам сказать.
– Не будьте дурой. Вы уже сказали слишком много. Подойдите.
Эвери неохотно шагнула к нему. Тан’элКот возвышался над нею, точно зря избежавший вымирания дикий зверь. Подходить вплотную Эвери опасалась; она понятия не имела, что он может натворить, но была совершенно уверена, что остановить его не сможет. В тот миг, когда соцполицейские затянули ленту наручников на ее запястьях, она выпала из знакомой реальности. Здесь ее богатство, власть, положение не значили ничего; важней было, что она стройна, хрупка, немолода уже и стоит рядом со здоровым и, похоже, хищным зверем.
И все же она оставалась Эвери Шенкс. Общество могло подвести ее, но гордость – никогда.
Подойдя к окну, она намеренно остановилась в пределах досягаемости великанской длани и так же упрямо отказывалась поднять на него глаза, всматриваясь в комнату за стеклом…
…где среди белых стен покоилась на стальном ложе маленькая златовласая девочка.
– Вера! – Задохнувшись, Эвери попыталась продавить стекло ладонями. – Господи, Вера! – Вставшее перед глазами видение – Вера бьется в конвульсиях, разбивая темя и спину в кровь о голые стальные прутья этого пыточного инструмента – едва не парализовало ее. Она едва могла говорить. – Что ты с ней сделал?! ЧТО ?!
– Я пытался защитить ее, как мог, – мрачно отозвался великан.
– Защитить? – Эвери глаз не могла отвести от ужасов стерильной комнатушки. – Это так ты ее защищаешь ?
– Лучше не могу, – ответил Тан’элКот. – Посмотрите на меня, бизнесмен.
Отмахнувшись, она продолжала глядеть сквозь стекло, цепляясь за самое главное: Вера дышала, продолжала дышать.
– Вытащи ее оттуда немедля!
Могучая рука опустилась ей на плечо, развернув легко, словно ребенка, с такой силой, что о сопротивлении не возникало и мысли.
– Смотрите , – повторил он, и хриплый шепот его обернулся ржавым лязгом. – Мое положение написано на лице.
Эвери глядела на него, разинув рот. Семидесятилетние подобающие бизнесмену сдержанность и приличие слетели с нее вмиг.
Ей помнилось, что когда-то он был красив.
Лицо его походило на смятый и подгнивший гамбургер; вздутые лиловые, зеленые, гнилостно-желтые наросты сливались и перетекали друг в друга. Одна бровь была сбрита, и вертикальный разрез на ней стянут черными стежками, веко под ней зажмурено и раздуто, словно в рот засунули теннисный мячик. Такой же шов полз по лбу на выбритый череп; повисла опухшая щека, и два шва тянулись по ней от уголка рта, один криво вверх, второй так же криво вниз, рисуя на лице одновременно улыбку и гримасу.
Придерживая левой рукой плечо, правую он протянул Эвери, демонстрируя повязку на месте отсутствующего мизинца.
– Если бы вы знали, – промолвил он, – что я перенес, чтобы защитить это дитя.
– Защитить от чего? – спросила Эвери таким же сиплым голосом. – Тан’элКот, немедля объясните мне, что происходит!
– Вы знаете, где мы? Это зверинец при Кунсткамере, бизнесмен. Ветеринарная клиника. Если бы точным – операционный зал. Если вы не сможете или не захотите помочь мне выручить Веру, именно здесь тварь, которая держит нас в плену, изнасилует ее, убьет и расчленит тело. – Лицо Тан’элКота свела мучительная гримаса. – А куски, надо полагать, сожрет.
– Ты же не думаешь, что я… Да это невозможно! Ты же не всерьез!..
– Нет? – Тан’элКот снова протянул ей изувеченную кисть.
Эвери уставилась на нее, не в силах выговорить ни слова, и машинально прикрыла рот рукой.
– Что… что за тварь? Кто за этим стоит? Это все имеет отношение к Коллбергу?
– Лучше вам не знать. Вы и так видели слишком много. Порой невежество – благодать, бизнесмен. В данном случае некоторая доля невежества может спасти вам жизнь.
– Значит, не скажешь.
– Вы мне все равно не поверите.
Медленно и чопорно – вот теперь годы давали о себе знать – Эвери выпрямилась, отняв руку от лица. Она глянула в единственный здоровый глаз бывшего императора, и губы ее сами собой привычно поджались.
– И почему? – спросила она ровным тоном. – С какой стати я должна помогать тебе?
– Я не прошу помочь мне. Я прошу помочь Вере.
– С чего я должна верить тебе? Признаюсь, твои… увечья… потрясли меня, но откуда мне знать, где ты их заработал? Может, попал в автомобильную аварию. Или тебя избили в подворотне.
В лицо ей бросилась кровь. Гнев заполнил каждый уголок души, опустошенной ужасом и трепетом. Она в бешенстве стиснула кулаки.
– Ты же убийца. Лжец. Ты привязал моего сына к кресту. Ты думаешь, я прощу тебя? Думаешь, я могу простить? Думаешь, я не знаю, кто звонил мне той ночью? Думаешь, не знаю, кто прикинулся…
Слова не шли на язык; скорбь, раздиравшая ей душу, не позволяла выразить себя словами. «Карл… ох, Карл…» – повторяла она про себя, и слезы горячими иглами ткнулись в глаза.
– Ты мразь, – прошептала она. – Ты подлый, двуличный, безродный…
– Бизнесмен, – тихо прервал ее Тан’элКот, и голос его был как объятье. – То не был обман. Я на самом деле являюсь вашим сыном – в смысле куда более буквальном, чем вы, боюсь, в силах осознать.
– Я видела… – процедила она сквозь стиснутые зубы, – видела, как ты… прикидывался… на суде над Коллбергом. Ты не Карл.
– Не целиком, верно; однако вполне . Карл здесь, внутри меня. Он напуган, печален и очень по вам тоскует.
Опустив голову, она попыталась сдержать слезы и уткнулась лицом в ладони, будто зажимая открытую рану.
– Как ты смеешь… – Шепот ее был едва слышен. – Да как ты смеешь произносить его имя?
– Мама… – тихонько ответил ей голос сына. – Мама, закрой глаза, и я с тобой. Пускай чуть-чуть, ненадолго – но я здесь. Ты нужна мне, мама…
У нее подкосились ноги, и она упала на грудь великану.
– Ох, Карл… Как ты можешь? Как можешь ты так поступать со мной ?!
Нечеловечески могучие руки обняли ее, и, отдаваясь их невообразимой силе, Эвери испытала странное удовлетворение. На какой-то миг она вновь стала трудной, норовистой девчонкой, наконец-то заслужившей объятья отца куда добрей того, которым наградила ее судьба. Увечная ладонь поглаживала короткие серо-стальные волосы.
– Мама, пожалуйста, помоги ей. Ты не представляешь, что они хотят с ней сотворить. Мы – ты и все мы – мы единственная ее надежда. Мама, она же моя дочь. Ты обещала, когда я улетал в Консерваторию, помнишь? Ты обещала, что всегда будешь меня ждать. Пожалуйста… ты же знаешь, я не стал бы просить, если бы мы так не нуждались в тебе…
Судорожно вздохнув, Эвери собрала остатки сил и вырвалась из великанских объятий. Гордо выпрямившись, она несколько секунд взирала на собственные сжатые кулаки, прежде чем набралась духа и вновь глянула на пристегнутую к стальному операционному столу Веру.
– Поклянись… поклянись, что ты… – прохрипела она и запнулась, едва не потеряв самообладания.
Жилы на ее шее трепетали.
– Поклянись, что никогда больше так не сделаешь, – выдавила она, глядя на свое расплывчатое отражение в стекле, – поклянись, и я исполню все, о чем ты попросишь.
4
Когда ее вовсе не было, Вера бывала почти довольна.
Уходили глаза, и какая-то другая девочка видела ими холодный свет, и блескучие, сверкающие железки, и большое зеркало на одной стене; уходили уши, и еще одна другая девочка слышала шелест вентиляции, и как хлопают двери, и как кто-то бормочет вполголоса, как папа всегда при бабушке; третья девочка ощущала холодный металл под пятками и затылком и тонкий пластик больничной пижамы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121