Основой иска служило спорное заявление, что статус Карла Шенкса как профессионала можно считать сугубо формальным в соответствии с его родом деятельности как актера. Законники «СинТек» продолжали настаивать, что в глазах суда Карл должен считаться бизнесменом.
Без защиты Студии этого было бы достаточно, чтобы Хэри киборгизировали и продали в рабочие.
Самыми темными ночами Хэри начинал подозревать, что Студия не закрыла дело окончательно, потому что хотела иметь козырь в рукаве на случай, если Кейн начнет бузить.
Он закрыл судебный архив, пошуршал распечатками, раздраженно сложил их стопкой, но внимание кругами, спиралями возвращалось к…
Одни только судебные издержки могли его уничтожить. Доходов Шенны не хватило бы, чтобы поддерживать семью, даже не учитывая траты на судебную бойню. Основная аудитория оставалась ей фанатично верна, но суммарные доходы продолжали неуклонно падать. У нее не осталось даже прямых подключенцев. Свои трехмесячные экскурсии, дважды в год, она проводила в прямом поиске, покуда ее впечатления записывались на микрокуб: ироническое эхо одного из нововведений Коллберга.
В том, чтобы ощутить себя богиней, имелся определенный шарм – нерушимый покой ее связи со всем миром, умопомрачительное чувство контакта со всякой живой тварью в бассейне водосбора Великого Шамбайгена, возвышающее чувство полного контроля за неизмеримой мощью, – но фаны быстро обнаружили, что записи дают тот же эффект. Даже одна запись. Поскольку для Шамбарайи каждый день не отличался от любого другого, записи продавались отменно плохо. Чтобы привлечь прямоподключенцев, чтобы повысить доходы от продажи и проката записей, нужен сюжет. А его-то как раз и не могла предложить Пэллес Рил. Она была завершена, ей не требовалось ничего, чего не могла бы дать река. Шамбарайя не знает необходимости. А без нужды все суть каприз.
Хэри встряхнул головой, чтобы сосредоточиться на графиках на столе, в которые пялился невидящим взором уже бог знает как давно. Цифры в строках потеряли всякое значение, превратившись в смутно пугающие иероглифы, апокалиптическое пророчество, начертанное линейным письмом А.
Вздохнув, Хэри признал свое поражение. Он снова сложил распечатки, потом согнул стопку и запихнул в мусоропровод под столом.
– Эбби, – позвал он, – звонок. Видео. Кунсткамера Студии. Личный вызов Тан’элКоту. Исполнить.
Секунду спустя логотип «ждите» на экране растворился, уступив место ясно видимому в каких-то фантастических красках лицу Тан’элКота.
– Кейн. Опять бессонная ночь?
– Ч-черт, – повторил Хэри уже в миллионный, наверное, раз. – Если мне приходится звать тебя Тан’элКотом, то будь добр, блин, обращаться ко мне «Хэри»!
Возмущение вырвалось рефлекторно, по привычке, и Хэри сам слышал, как лживо прозвучали его слова.
И Тан’элКот слышал. Взметнулась царственная бровь, обозначились морщинки в уголках глаз.
– Да-да.
– Что у тебя с экраном? Все в оранжевых тонах, и контрастность такая, что пол-лица не видно.
Тан’элКот пожал плечами и протер глаза.
– Экран в порядке. Я уже не могу читать с монитора, а от бесконечного мерцания ваших электрических огней у меня болит голова. – Он повернул экран таким образом, чтобы Хэри мог разглядеть лежащую на столе толстую книгу, а рядом с ней – струйку пламени за стеклом поддувной керосиновой лампы. – Но ты поднялся в столь ранний час не за тем, чтобы корить меня за дурное обхождение с техникой.
– М-да. – Хэри вздохнул. – Я тут подумал, если ты не слишком занят…
– Занят, администратор? Я – занят? Я – как был на протяжении, о, стольких лет! – всецело в вашем распоряжении, господин директор.
– Забудь, – пробурчал Хэри. Сил терпеть убийственную иронию Тан’элКота у него сегодня не оставалось. Он протянул руку к выключателю.
– Кейн, – произнес Тан’элКот, – подожди. – Он отвел взгляд, провел ладонью по лицу, будто хотел стереть свои черты, заменив иными. – Прошу… Хэри… прости мне злые слова. Слишком долго сидел я в одиночестве, копя горечь, и сказал не подумав. Если желаешь, я буду рад сегодня твоему обществу.
Хэри вгляделся в изображение на экране: темные мешки под глазами, новые морщинки и складки на безупречной некогда коже, опущенные уголки губ, не знавших ничего, кроме улыбки. «Черт, – мелькнуло в голове, – неужто и я выгляжу настолько скверно?»
– Я тут подумал, – медленно проговорил Хэри, – надуться кофе и выйти. Прогуляться не желаешь?
Губы Тан’элКота изогнулись в некоем подобии улыбки.
– В район?
Хэри пожал плечами с показным равнодушием, не обманув ни себя, ни Тан’элКота.
– Пожалуй. Готов?
– Разумеется. Мне нравятся твои родные места. Они бодрят. Напоминают ваши старинные документальные фильмы о природе: океан, полный мелких терзающих друг друга хищников. – Он склонил голову к плечу и со сдержанным весельем парня, отпустившего сальную шутку в переполненном ресторане, поинтересовался: – Когда ты в последний раз кого-нибудь убивал?
Скрытая столешницей рука Хэри непроизвольно нашарила нечувствительный рубец на пояснице.
– Ты должен помнить. Сам видел.
– М-м. Верно. Но кто знает, быть может, сегодня нам повезет и нас обидят.
– Ага. Может быть. – «Если мы напоремся на банду слепых идиотов», – добавил Хэри про себя. – Ладно. Иду.
– Встретимся у Южных ворот через полчаса.
– Увидимся.
– Верно… – прежде чем разорвать связь, собеседник ухмыльнулся, – Кейн .
Хэри покачал головой и презрительно фыркнул в потемневший экран. Потом выключил машину и обнаружил, что почти улыбается.
– Хэри! Ты не вернулся в спальню…
Он поднял глаза, и улыбка увяла снова. В дверях стояла Шенна, укоризненно глядя на мужа из-под копны спутанных волос. Лицо ее хранило тающий отсвет благодати, умирающий призрак сверхъестественного покоя – ей снилась река.
Хэри захотелось чем-нибудь в нее бросить.
– Ага. Я… – Он опустил голову, пытаясь сделать вид, что ему совсем не стыдно, и махнул рукой в сторону распечаток на столе: – Решил поработать.
– С кем ты говорил? С Тан’элКотом, да?
Взгляд его упал на стиснутые кулаки.
– Знаешь, лучше бы тебе не проводить столько времени с…
– Да, я знаю, – перебил Хэри. Это был привычный спор, и затевать его снова в такой час ему не хотелось. – Я выйду ненадолго.
– Сейчас? – Трансцендентный покой никогда не задерживался на ее лице надолго; вот и сейчас его уже смыло рекой. – Ты собрался гулять посреди ночи ?
– Да. Иногда, знаешь, находит. – Он не стал добавлять: «И ты бы это знала, если бы проводила со мной и дочерью времени больше, чем шесть месяцев в долбаном году», но слова и без того повисли между ними, отравляя воздух.
Шенна отбросила волосы со лба, и лицо ее обрело напряженное, стылое выражение, которое Хэри помнил слишком ясно, с недобрых старых деньков, когда они рта не могли открыть, чтобы не затеять свару.
«Недобрые старые деньки? Кого я обманываю?»
«Недобрые нынешние деньки».
– К завтраку ты вернешься? – спросила она и, не удержавшись, нанесла удар ниже пояса: – Или мне наврать что-нибудь ради Веры?
Хэри собрался было накричать на нее, но осекся. Ему ли жаловаться? Он выдохнул набранный было воздух, покачал головой.
– Нет. Нет. К завтраку вернусь. Слушай, Шенна, прости. Просто иногда хочется поговорить с кем-нибудь…
Увидев, какое у нее сделалось лицо, Хэри тут же пожалел о сказанном.
Шенна зажмурилась, губы превратились в ниточки.
– Иногда я позволяю себе надеяться, что ты захочешь поговорить со мной.
– Ох, Шенна, не на… слушай, мы же говорим.
Хэри терпел эти беседы всякий раз, когда мог вынести в миллиардный, язви его, раз лекцию о том, Как Легко Быть Счастливым, если только позволить себе Плыть По Течению и все такое прочее. Он отвернулся, чтобы мысли его нельзя было прочесть по лицу. Шенна не виновата, и он раз за разом обещал себе, что не будет срывать на ней злость.
– Оставь. Я пойду.
Он в последний раз сложил распечатки стопкой и поднялся. Шенна переступила порог, будто могла остановить его.
– Будь осторожен с Тан’элКотом. Ему нельзя доверять, Хэри. Этот человек опасен.
Он прошел мимо, стараясь не коснуться ее в дверях.
– Верно, – ответил он и добавил вполголоса, уже удаляясь: – Как я когда-то.
За ним с бесконечным неживым терпением следовал Ровер.
4
Шенна глядела, как он уходит, прислонившись лбом к прохладному оконному стеклу. Его машина – даймлеровский «ночной сокол» – по рассчитанной компьютером пологой траектории черной каплей взмыла к низким облакам.
Она тосковала по реке.
«Сорок дней, – подумала она. – Это всего-навсего пять недель… ну ладно, шесть. Шесть недель можно что угодно вытерпеть».
Через сорок дней, считая с сегодняшнего, в девять часов утра начнется ее очередная смена на посту богини. В восемь тридцать она натянет респиратор, опустится в гроб свободного поиска, захлопнет крышку изнутри и будет лежать на гелевом матраце, пережидая бесконечные минуты масс-балансировки, – свободный переход требует точнейшего масс-энергетического обмена между двумя вселенными – и эти неторопливые секунды станут мгновениями сладчайшего предвкушения, прежде чем грянет, раздирая рассудок, неслышный грохот переноса. И зазвучат первые ноты Песни Шамбарайи: неторопливый, басовитый приветственный гимн, который наполнит сердце, вызывая к жизни ответную мелодию. Дважды в год по три месяца кряду она имела право быть частью реки.
Дважды в год она могла быть целой.
Они никогда не говорила Хэри, как тоскует по этой песне; никогда не объясняла, какой пустой и пресной стала для нее Земля. Она слишком любила его, чтобы рассказать, как мучительно быть с ним одинокой. «Неужели ты не видишь?!» – кричало вслед улетающей машине сердце.
Неужели ты не видишь, как мне одиноко?
По щекам медленно катились слезы. Как можно жить, когда в сердце у тебя ничего, кроме надежд и воспоминаний?
– Мама! – послышался за спиной робкий голосок Веры. – Мама, ты хорошо себя чувствуешь?
Шенна отодвинулась от окна. Она не потрудилась вытереть слезы: связь, которая существовала между ними на протяжении полугода, не позволяла им врать друг другу.
– Нет, – призналась она. – Мне очень грустно.
– Мне тоже. – Вера потерла глаза кулачками, медленными шажками заходя в кабинет. Шенна обняла ее, оправляя пижамку, убирая с лица растрепанные легкие золотистые волосы. Вера со вздохом прильнула к ее плечу. – Грустишь по реке, да?
Шенна молча кивнула. Она присела на подоконник и взяла дочь на руки. Потом обернулась и взглянула на облака, подсвеченные оранжевыми городскими огнями.
– Я тоже, – серьезно призналась Вера. – По музыке. Когда ты дома, всегда так тихо – я даже боюсь иногда.
Шенна крепко обняла дочь, остро ощущая, насколько хрупко ее тельце, как легка опустившаяся на плечо голова. Физический контакт был, однако, лишь бледным отзвуком той нежности и любви, которую они разделяли, когда их связывала река. Вера родилась через девять месяцев – с точностью до дня – после битвы в доках Анханы. Клетки, из которых развился потом организм Веры, уже находились в матке Шенны, когда Пэллес Рил впервые коснулась реки и услышала ее Песнь.
Мощь, обоготворившая Пэллес Рил, пронизала и ее дочь.
– Когда ты здесь, я по тебе очень скучаю, – проговорила Вера. – Без музыки так одиноко. Но ты и папе нужна.
– Да, – проговорила Шенна. – Знаю.
– Ты поэтому грустишь? Вы с папой поссорились?
– Нет, не ссорились. С твоим папой теперь никто не ссорится, – безнадежно отозвалась Шенна, глядя туда, где исчез в облаках «ночной сокол». – По-моему, в том и беда.
5
Дом оседал. Двести лет без ремонта. Почерневшие от смога стены впитывали свет единственного треснувшего уличного фонаря, не отражая. Кривоватый прямоугольник высился в мутной ночи, словно окно в забвение.
Хэри стоял на искрошенной мостовой переулка, глядя туда, где было окно его комнаты: квартира 3F, третий этаж, дальняя дверь от лестницы. Три комнаты и встроенный шкаф, куда едва помещалась койка восьмилетнего мальчишки. В этом шкафу он жил еще месяц после своего шестнадцатого дня рождения.
И окно, которое открывалось бесшумно, только если очень постараться; будь его глаза чуть позорче или свет чуть поярче, он точно различил бы следы от веревки на древнем алюминиевом подоконнике.
Моток той веревки до сих пор врезался в ребра из тайника между тонким армейским матрасом и стальным каркасом раскладушки. Веревка десятки раз спасала ему жизнь. Порой единственное, что могло спасти от приступов отцовского убийственного гнева, это запереть комнату изнутри и через окно вылезти на улицу. Там, среди шлюх, наркоманов, извращенцев, молодой Хэри чувствовал себя в большей безопасности, чем рядом с отцом.
Лучше так, чем дышать безумием в закрытой квартире.
– Я когда-то думал, – проговорил за его плечом Тан’элКот, – что понимаю, почему мы приходим сюда. Я думал, что ты хочешь напомнить себе, какой необыкновенный путь проделал в жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Без защиты Студии этого было бы достаточно, чтобы Хэри киборгизировали и продали в рабочие.
Самыми темными ночами Хэри начинал подозревать, что Студия не закрыла дело окончательно, потому что хотела иметь козырь в рукаве на случай, если Кейн начнет бузить.
Он закрыл судебный архив, пошуршал распечатками, раздраженно сложил их стопкой, но внимание кругами, спиралями возвращалось к…
Одни только судебные издержки могли его уничтожить. Доходов Шенны не хватило бы, чтобы поддерживать семью, даже не учитывая траты на судебную бойню. Основная аудитория оставалась ей фанатично верна, но суммарные доходы продолжали неуклонно падать. У нее не осталось даже прямых подключенцев. Свои трехмесячные экскурсии, дважды в год, она проводила в прямом поиске, покуда ее впечатления записывались на микрокуб: ироническое эхо одного из нововведений Коллберга.
В том, чтобы ощутить себя богиней, имелся определенный шарм – нерушимый покой ее связи со всем миром, умопомрачительное чувство контакта со всякой живой тварью в бассейне водосбора Великого Шамбайгена, возвышающее чувство полного контроля за неизмеримой мощью, – но фаны быстро обнаружили, что записи дают тот же эффект. Даже одна запись. Поскольку для Шамбарайи каждый день не отличался от любого другого, записи продавались отменно плохо. Чтобы привлечь прямоподключенцев, чтобы повысить доходы от продажи и проката записей, нужен сюжет. А его-то как раз и не могла предложить Пэллес Рил. Она была завершена, ей не требовалось ничего, чего не могла бы дать река. Шамбарайя не знает необходимости. А без нужды все суть каприз.
Хэри встряхнул головой, чтобы сосредоточиться на графиках на столе, в которые пялился невидящим взором уже бог знает как давно. Цифры в строках потеряли всякое значение, превратившись в смутно пугающие иероглифы, апокалиптическое пророчество, начертанное линейным письмом А.
Вздохнув, Хэри признал свое поражение. Он снова сложил распечатки, потом согнул стопку и запихнул в мусоропровод под столом.
– Эбби, – позвал он, – звонок. Видео. Кунсткамера Студии. Личный вызов Тан’элКоту. Исполнить.
Секунду спустя логотип «ждите» на экране растворился, уступив место ясно видимому в каких-то фантастических красках лицу Тан’элКота.
– Кейн. Опять бессонная ночь?
– Ч-черт, – повторил Хэри уже в миллионный, наверное, раз. – Если мне приходится звать тебя Тан’элКотом, то будь добр, блин, обращаться ко мне «Хэри»!
Возмущение вырвалось рефлекторно, по привычке, и Хэри сам слышал, как лживо прозвучали его слова.
И Тан’элКот слышал. Взметнулась царственная бровь, обозначились морщинки в уголках глаз.
– Да-да.
– Что у тебя с экраном? Все в оранжевых тонах, и контрастность такая, что пол-лица не видно.
Тан’элКот пожал плечами и протер глаза.
– Экран в порядке. Я уже не могу читать с монитора, а от бесконечного мерцания ваших электрических огней у меня болит голова. – Он повернул экран таким образом, чтобы Хэри мог разглядеть лежащую на столе толстую книгу, а рядом с ней – струйку пламени за стеклом поддувной керосиновой лампы. – Но ты поднялся в столь ранний час не за тем, чтобы корить меня за дурное обхождение с техникой.
– М-да. – Хэри вздохнул. – Я тут подумал, если ты не слишком занят…
– Занят, администратор? Я – занят? Я – как был на протяжении, о, стольких лет! – всецело в вашем распоряжении, господин директор.
– Забудь, – пробурчал Хэри. Сил терпеть убийственную иронию Тан’элКота у него сегодня не оставалось. Он протянул руку к выключателю.
– Кейн, – произнес Тан’элКот, – подожди. – Он отвел взгляд, провел ладонью по лицу, будто хотел стереть свои черты, заменив иными. – Прошу… Хэри… прости мне злые слова. Слишком долго сидел я в одиночестве, копя горечь, и сказал не подумав. Если желаешь, я буду рад сегодня твоему обществу.
Хэри вгляделся в изображение на экране: темные мешки под глазами, новые морщинки и складки на безупречной некогда коже, опущенные уголки губ, не знавших ничего, кроме улыбки. «Черт, – мелькнуло в голове, – неужто и я выгляжу настолько скверно?»
– Я тут подумал, – медленно проговорил Хэри, – надуться кофе и выйти. Прогуляться не желаешь?
Губы Тан’элКота изогнулись в некоем подобии улыбки.
– В район?
Хэри пожал плечами с показным равнодушием, не обманув ни себя, ни Тан’элКота.
– Пожалуй. Готов?
– Разумеется. Мне нравятся твои родные места. Они бодрят. Напоминают ваши старинные документальные фильмы о природе: океан, полный мелких терзающих друг друга хищников. – Он склонил голову к плечу и со сдержанным весельем парня, отпустившего сальную шутку в переполненном ресторане, поинтересовался: – Когда ты в последний раз кого-нибудь убивал?
Скрытая столешницей рука Хэри непроизвольно нашарила нечувствительный рубец на пояснице.
– Ты должен помнить. Сам видел.
– М-м. Верно. Но кто знает, быть может, сегодня нам повезет и нас обидят.
– Ага. Может быть. – «Если мы напоремся на банду слепых идиотов», – добавил Хэри про себя. – Ладно. Иду.
– Встретимся у Южных ворот через полчаса.
– Увидимся.
– Верно… – прежде чем разорвать связь, собеседник ухмыльнулся, – Кейн .
Хэри покачал головой и презрительно фыркнул в потемневший экран. Потом выключил машину и обнаружил, что почти улыбается.
– Хэри! Ты не вернулся в спальню…
Он поднял глаза, и улыбка увяла снова. В дверях стояла Шенна, укоризненно глядя на мужа из-под копны спутанных волос. Лицо ее хранило тающий отсвет благодати, умирающий призрак сверхъестественного покоя – ей снилась река.
Хэри захотелось чем-нибудь в нее бросить.
– Ага. Я… – Он опустил голову, пытаясь сделать вид, что ему совсем не стыдно, и махнул рукой в сторону распечаток на столе: – Решил поработать.
– С кем ты говорил? С Тан’элКотом, да?
Взгляд его упал на стиснутые кулаки.
– Знаешь, лучше бы тебе не проводить столько времени с…
– Да, я знаю, – перебил Хэри. Это был привычный спор, и затевать его снова в такой час ему не хотелось. – Я выйду ненадолго.
– Сейчас? – Трансцендентный покой никогда не задерживался на ее лице надолго; вот и сейчас его уже смыло рекой. – Ты собрался гулять посреди ночи ?
– Да. Иногда, знаешь, находит. – Он не стал добавлять: «И ты бы это знала, если бы проводила со мной и дочерью времени больше, чем шесть месяцев в долбаном году», но слова и без того повисли между ними, отравляя воздух.
Шенна отбросила волосы со лба, и лицо ее обрело напряженное, стылое выражение, которое Хэри помнил слишком ясно, с недобрых старых деньков, когда они рта не могли открыть, чтобы не затеять свару.
«Недобрые старые деньки? Кого я обманываю?»
«Недобрые нынешние деньки».
– К завтраку ты вернешься? – спросила она и, не удержавшись, нанесла удар ниже пояса: – Или мне наврать что-нибудь ради Веры?
Хэри собрался было накричать на нее, но осекся. Ему ли жаловаться? Он выдохнул набранный было воздух, покачал головой.
– Нет. Нет. К завтраку вернусь. Слушай, Шенна, прости. Просто иногда хочется поговорить с кем-нибудь…
Увидев, какое у нее сделалось лицо, Хэри тут же пожалел о сказанном.
Шенна зажмурилась, губы превратились в ниточки.
– Иногда я позволяю себе надеяться, что ты захочешь поговорить со мной.
– Ох, Шенна, не на… слушай, мы же говорим.
Хэри терпел эти беседы всякий раз, когда мог вынести в миллиардный, язви его, раз лекцию о том, Как Легко Быть Счастливым, если только позволить себе Плыть По Течению и все такое прочее. Он отвернулся, чтобы мысли его нельзя было прочесть по лицу. Шенна не виновата, и он раз за разом обещал себе, что не будет срывать на ней злость.
– Оставь. Я пойду.
Он в последний раз сложил распечатки стопкой и поднялся. Шенна переступила порог, будто могла остановить его.
– Будь осторожен с Тан’элКотом. Ему нельзя доверять, Хэри. Этот человек опасен.
Он прошел мимо, стараясь не коснуться ее в дверях.
– Верно, – ответил он и добавил вполголоса, уже удаляясь: – Как я когда-то.
За ним с бесконечным неживым терпением следовал Ровер.
4
Шенна глядела, как он уходит, прислонившись лбом к прохладному оконному стеклу. Его машина – даймлеровский «ночной сокол» – по рассчитанной компьютером пологой траектории черной каплей взмыла к низким облакам.
Она тосковала по реке.
«Сорок дней, – подумала она. – Это всего-навсего пять недель… ну ладно, шесть. Шесть недель можно что угодно вытерпеть».
Через сорок дней, считая с сегодняшнего, в девять часов утра начнется ее очередная смена на посту богини. В восемь тридцать она натянет респиратор, опустится в гроб свободного поиска, захлопнет крышку изнутри и будет лежать на гелевом матраце, пережидая бесконечные минуты масс-балансировки, – свободный переход требует точнейшего масс-энергетического обмена между двумя вселенными – и эти неторопливые секунды станут мгновениями сладчайшего предвкушения, прежде чем грянет, раздирая рассудок, неслышный грохот переноса. И зазвучат первые ноты Песни Шамбарайи: неторопливый, басовитый приветственный гимн, который наполнит сердце, вызывая к жизни ответную мелодию. Дважды в год по три месяца кряду она имела право быть частью реки.
Дважды в год она могла быть целой.
Они никогда не говорила Хэри, как тоскует по этой песне; никогда не объясняла, какой пустой и пресной стала для нее Земля. Она слишком любила его, чтобы рассказать, как мучительно быть с ним одинокой. «Неужели ты не видишь?!» – кричало вслед улетающей машине сердце.
Неужели ты не видишь, как мне одиноко?
По щекам медленно катились слезы. Как можно жить, когда в сердце у тебя ничего, кроме надежд и воспоминаний?
– Мама! – послышался за спиной робкий голосок Веры. – Мама, ты хорошо себя чувствуешь?
Шенна отодвинулась от окна. Она не потрудилась вытереть слезы: связь, которая существовала между ними на протяжении полугода, не позволяла им врать друг другу.
– Нет, – призналась она. – Мне очень грустно.
– Мне тоже. – Вера потерла глаза кулачками, медленными шажками заходя в кабинет. Шенна обняла ее, оправляя пижамку, убирая с лица растрепанные легкие золотистые волосы. Вера со вздохом прильнула к ее плечу. – Грустишь по реке, да?
Шенна молча кивнула. Она присела на подоконник и взяла дочь на руки. Потом обернулась и взглянула на облака, подсвеченные оранжевыми городскими огнями.
– Я тоже, – серьезно призналась Вера. – По музыке. Когда ты дома, всегда так тихо – я даже боюсь иногда.
Шенна крепко обняла дочь, остро ощущая, насколько хрупко ее тельце, как легка опустившаяся на плечо голова. Физический контакт был, однако, лишь бледным отзвуком той нежности и любви, которую они разделяли, когда их связывала река. Вера родилась через девять месяцев – с точностью до дня – после битвы в доках Анханы. Клетки, из которых развился потом организм Веры, уже находились в матке Шенны, когда Пэллес Рил впервые коснулась реки и услышала ее Песнь.
Мощь, обоготворившая Пэллес Рил, пронизала и ее дочь.
– Когда ты здесь, я по тебе очень скучаю, – проговорила Вера. – Без музыки так одиноко. Но ты и папе нужна.
– Да, – проговорила Шенна. – Знаю.
– Ты поэтому грустишь? Вы с папой поссорились?
– Нет, не ссорились. С твоим папой теперь никто не ссорится, – безнадежно отозвалась Шенна, глядя туда, где исчез в облаках «ночной сокол». – По-моему, в том и беда.
5
Дом оседал. Двести лет без ремонта. Почерневшие от смога стены впитывали свет единственного треснувшего уличного фонаря, не отражая. Кривоватый прямоугольник высился в мутной ночи, словно окно в забвение.
Хэри стоял на искрошенной мостовой переулка, глядя туда, где было окно его комнаты: квартира 3F, третий этаж, дальняя дверь от лестницы. Три комнаты и встроенный шкаф, куда едва помещалась койка восьмилетнего мальчишки. В этом шкафу он жил еще месяц после своего шестнадцатого дня рождения.
И окно, которое открывалось бесшумно, только если очень постараться; будь его глаза чуть позорче или свет чуть поярче, он точно различил бы следы от веревки на древнем алюминиевом подоконнике.
Моток той веревки до сих пор врезался в ребра из тайника между тонким армейским матрасом и стальным каркасом раскладушки. Веревка десятки раз спасала ему жизнь. Порой единственное, что могло спасти от приступов отцовского убийственного гнева, это запереть комнату изнутри и через окно вылезти на улицу. Там, среди шлюх, наркоманов, извращенцев, молодой Хэри чувствовал себя в большей безопасности, чем рядом с отцом.
Лучше так, чем дышать безумием в закрытой квартире.
– Я когда-то думал, – проговорил за его плечом Тан’элКот, – что понимаю, почему мы приходим сюда. Я думал, что ты хочешь напомнить себе, какой необыкновенный путь проделал в жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121