Горячий воздух царапал горло. Райте снова привалился к стене, оставляя на побелке пятна черной нафты.
– Но почему я? – взмолился он. – Я не меньше всех остальных виноват в ее мучениях. Я убил ее мать. Как можешь ты доверить мне жизнь своей дочери?!
Кейн взирал на него спокойно, пристально, бесстрашно.
– А кому еще?
«Действительно, кому?» – мелькнуло в голове у Райте, когда он доковылял до распахнутых дверей повозки. Девочка сидела в инвалидной коляске в тени откидной двери. Рядом двое рослых артан в отполированных до блеска шлемах удерживали коротко стриженную седую старуху – рыдая и крича, она билась в равнодушных руках, то умоляя, то разражаясь проклятиями на неведомом монаху языке.
А в глубине кареты, сливаясь с тенями, горбилась знакомая Райте тварь: изможденная, иссохшая аллегория глада. Сердце монаха чуяло тварь. Взгляды их встретились, и они узнали друг друга.
В глазах чудовища стоял голод. В глазах Райте – лед.
Один из артан в зеркальных масках жестами показал Райте, как снять колеса со стопора. Взявшись за рукоятки над спинкой кресла, он вытолкнул дочь Кейна на свет.
5
Я смотрю, как они уходят: Райте волочит коляску по улице Мошенников, медлит мгновение, прежде чем скрыться за углом храма Шентралле-Вестника, в последний раз смотрит мне в глаза и кивает на прощание.
Скрывается из глаз вместе с моей дочерью.
Жаль, что с Верой я не смог попрощаться.
– Итак, ты получил свою дочь и жизни своих сторонников. Но не в них величайший мой дар тебе, – экспансивно грохочет Ма’элКот, простирая ко мне руку. – Величайший мой дар в том, что я выкупаю твою капитуляцию. Я дозволяю тебе явиться ко мне с достоинством. Скорей сделка, нежели капитуляция: отданное в обмен на взятое. Сим я свидетельствую в веках о своей любви к тебе, Кейн: да будет сие записано во…
Я посылаю тонкую струйку черной Силы в спинальный шунт и встаю.
Ма’элКот замолкает, прищурившись.
– Ты научился новым фокусам, – одобрительно урчит он. – Что ж, встретимся, как мужчины, лицом к лицу, дабы сдать меч. Должен похвалить твое актерское чутье: скорей Грант и Ли при Аппоматтоксе, чем Брут у подножия Ант…
Я наставляю на него острие Косалла.
– Ты слишком много болтаешь.
Ма’элКот запинается, сморщившись, будто прикусил лимон; он ненавидит, когда ему не дают блеснуть эрудицией.
Я скалю зубы.
– Мы с тобой оба знаем, что сейчас должно случиться. И капитуляция тут вовсе ни при чем.
Улыбка его устаканивается, из театральной гримасы преобразуясь в довольную усмешку. Ноги попирают землю, врастая в нее корнями. Плечи опадают на два пальца, вздуваясь валунами под модным костюмом.
Фантазм прикованной к Роверу Веры рассеивается, оставляя по себе облачко пыли в солнечных лучах.
– Да, – рокочет он.
– Тогда заткни пасть. К делу.
Он разводит руками.
– Вперед.
– Ага.
6
Райте торопливо катил коляску по первому переулку на север от Божьей дороги, переходя на рысь, напирая на рукоятки, насколько осмеливался на неровной дороге. Девочку болтало на ремнях в полудреме. Силы стремительно покидали монаха, но он мог держаться на ногах, опираясь на то же кресло, а идти им оставалось недолго.
Разрушенный храм оседал на глазах. Перекошенная стена бросала поперек улицы глубокую тень, в которой поджидал монаха Орбек вместе с двоими перворожденными-лекарями из «Чужих игр». Райте толкнул коляску к ним, задыхаясь и едва не падая.
– Они… согласились? – прохрипел он.
Перворожденные, естественно, не доверяли ему – и не без причины, учитывая отношение Монастырей к Народу; Райте едва уговорил их подождать Орбека и потолковать с ним.
– Они помогут? Послали за…
– Как ты просил, монах, – ухмыльнулся Орбек сквозь бивни.
«Монах» прозвучало ругательством. Райте не обиделся.
– А сетка?
Орбек кивнул.
– Уже несут.
Чародеи-целители склонились над Верой, разглядывая ее, но не касаясь. Лица их озарило мучительное смущение, с каким человек мог бы смотреть на умирающего щенка.
– Времени нет, – пробормотал Райте, оседая. Чтобы не упасть, он оперся о кресло. – Они сходятся. Сейчас. Сходятся.
– Ага. – Орбек ухмыльнулся еще шире и дернул клыком, указывая вверх: четыре дриады неслись к ним, словно воробьи, поддерживая в воздухе серебряную противомагическую сетку из запасов Кайрендал. – Еще бы, твою мать!
7
Мы стоим лицом к лицу в бесконечном «сейчас».
Вдоль улицы выстроились шеренги зрителей, щурясь на полуденном солнце.
Мы оба знаем сценарий. Наши роли расписаны в легендах на сотни лет назад. Ковбои. Самураи. Зорро и губернатор. Робин Гуд и Гай Гисборн.
Нет, точней будет: Леонид у Фермопил.
Роланд при Ронсевале.
Потому что Ма’элКот – это маска десяти миллиардов человек, жаждущих раздавить меня, а я стою во главе своего маленького отряда: Райте, Вера, Шенна, и Пэллес Рил, и богиня, Хэри и все, кем я был когда-либо. Те, кто выбрал меня своим поборником.
Делианн и Крис ждут за правым моим плечом.
Отец маячит за левым.
Они сделали возможным мое явление.
Ма’элКот ждет, изготовившись, что я начну свой проход по сцене: мерная поступь сходящихся противников, накручивающих себя для смертного боя. Он знает, что без этого не обойдется: я все же славлюсь глубоким уважением к традициям.
Он ждет подвоха; надеется, что я выдам себя прежде, чем он сделает первый ход. В прошлый раз я застал его врасплох: этой ошибки он не допустит снова. С расстояния в сотню ярдов я могу достать его или пулей, или заклятьем, а Щит поглотит и то, и другое.
По нервам сжимающей Косалл руки пробегает разряд, и чувство мучительной потери разливается по жилам. Глаза Ма’элКота вылезают на лоб, потом щурятся; он поощрительно кивает мне.
– Что это было? – равнодушно спрашивает он, словно интерес его – чисто академический. – Как ты разорвал нашу связь? Набросил на Веру одну из этих серебряных сеток? Вроде той, которой поймал меня в прошлый раз?
Я не отвечаю – нужды нет.
Сила вскипает вокруг него.
Мы с Пэллес на двоих вооружены всей мощью реки. За Ма’элКотом – сила миллионов поклонников, больше, чем было у него в тот раз, плюс все, что накачивает в него слепой бог.
Лицом к лицу, друг против друга…
Мы можем расколоть планету, словно орех.
Армагеддон. Рагнарек: Сумерки богов.
И он этого ждет.
Всегда была в нем склонность к вагнеровским сценам.
Он семь лет изучал меня. Изучал Пэллес Рил. У него было достаточно времени, чтобы смоделировать сверхчеловеческим интеллектом все возможные комбинации ее способностей, моих умений, нашей тактики. Я знаю, он следит за мною колдовским зрением, выискивая намек на то, какие силы я попытаюсь притянуть к себе и как воспользуюсь ими. Застать его врасплох я вряд ли сумею.
Я и не пытаюсь.
Я поднимаю Косалл перед собой, повернув плоскость клинка к противнику в фехтовальном салюте. Ма’элКот отвечает мне ироническим поклоном.
– Я всегда знал, что мы придем к этому, Кейн. Мы с тобой враги от природы; потому ты возлюблен мною.
Вместо того чтобы отвести клинок направо – традиционная реакция на ответный салют, – я поднимаю его над головой, быстро, но без спешки.
В японских боевых искусствах есть понятие – переводится оно как «подобающая скорость», и усвоить его сложней всего. Двигаться с подобающей быстротой – значит действовать достаточно медленно, чтобы не пробудить защитные рефлексы противника, чтобы он не почувствовал атаки: не вздрогнул, даже не ощутил опасности. Миллионы лет эволюции по Дарвину заставляют нас воспринимать резкое движение как угрозу. С другой стороны, нельзя оставить противнику времени подумать: «Эй, блин, если он дальше высунет руку, то проткнет меня насквозь!» Равновесие хрупко; «подобающая» быстрота меняется в зависимости от ситуации и от личности противника.
Облажаешься – и турпоездка на тот свет у тебя, считай, в кармане.
Так что, покуда нас разделяет добрая сотня ярдов и Ма’элКот глядит, как сверкает на солнце меч над моей головой, и болтает, все еще болтает: «Мне всегда везло на…», я черпаю темную Силу, которая льется в меч, заставляя непослушные ноги сделать шаг.
И это становится сигналом для моей мертвой жены, заключенной в меч, – воспользоваться энергией, которую я щедро вливаю в клинок, чтобы смять пространство на манер семимильных сапог, так что щебенка, на которой стою я, и мостовая перед Ма’элКотом оказываются в одном шаге друг от друга, и нога, которую я поднял с развалин, опускается на брусчатку в полуметре от туфель под маркой «Гуччи», и меч, воздетый над моей головой, опускается ему на ключицу, когда я всем весом обрушиваюсь на чародейский Щит.
Ма’элКот успевает договорить «…врагов», прежде чем мы оба выясняем, что Косалл, питаемый черной Силой, действительно рассекает все. Включая Щиты.
Включая богов в костюмах от Армани.
8
Глаза Ма’элКота широко распахиваются, губы шевелятся беззвучно, и я налегаю на меч, покуда лезвие не выходит из тела над бедром.
Я спотыкаюсь – сраный шунт, сраные ноги! – но удерживаюсь на ногах и отступаю. Дальнейшее я хочу увидеть в подробностях.
Медленно, с ненатужным величием, словно горная лавина, его голова, правое плечо и половина торса соскальзывают со второй половины по блестящему алому склону. Ноги продолжают стоять еще пару секунд – распознать наискось перерубленные трепещущие органы почти невозможно – и знаете что?
От него не воняет.
Пахнет свежим фаршем, только что из мясной лавки. Мне как-то в голову не приходило: раз он добрых пятнадцать лет не брал в рот ни крошки, я с первой нашей встречи возводил на него напраслину.
Он вовсе не полон дерьма.
У меня остаются секунды две, прежде чем социки отстрелят мне жопу. Я трачу их с толком. Снова поднимаю Косалл, но в этот раз позволяю тяжелому клинку опуститься, маятником свисая из сжимающих эфес рук.
Ма’элКот смотрит на меня, неслышно булькая, но легкие остались большей частью в другой половине тела.
Со скоростью мысли в нескончаемом «сейчас» я вызываю перед мысленным взором образ Шенны – образ Пэллес Рил, тень богини, сияющую в ночном небе. Глаза ее сверкают, как солнце в горном ручье; рука, протянутая ко мне, нежна, как персик в тени листвы.
– Время пришло? – шепчет она в моем сердце.
– Прими мою руку, – отвечаю я.
Призрачная ладонь касается моей руки, и плоть наша становится как одна: ее кожа теплей жаркого лета красит солнцем мои отбеленные Донжоном руки, мое клейменное смертью сердце переносит ее в холодную осень. Мы сливаемся и путаемся, подвластные поверхностному натяжению и турбулентности, касаясь друг друга в геометрической бесконечности точек, и все же разделенные навеки.
Потому что живем мы все вместе, но умираем – по одному.
В этот краткий миг, соединенные таинством, по сравнению с которым наш брак – лишь бледное, выцветшее эхо дальних отзвуков, мы смотрим друг на друга и шепчем:
– Теперь я понимаю…
Мгновение мучительной тоски…
– Если бы я мог быть таким, как ты хотела…
– Если бы я могла принять тебя таким, каким ты был…
…А потом река вскипает во мне, от грязного ручейка на Кхриловом Седле до могучих рукавов в засоленных болотах Теранской дельты, где мы впадаем в океан…
…И сердце мое рвется, потому что единственное мое желание – остаться с ними навеки, но бесконечность «сейчас» подходит к концу, когда Шенна говорит:
– Прощай, Хэри.
…А я не могу даже ответить.
Вместо этого я прощаюсь с человеком, пойманным в ловушку умирающего у моих ног божества.
– Счастливого Успения, сука!
И, упав на колено, я всей своей массой вгоняю исчерченный рунами клинок Косалла ему в мозг.
Точно между глаз.
Сила хлещет по клинку вверх, сквозь мои пальцы, сквозь локти, сквозь плечи – стопорит сердце, взбегает по шее и гасит свет.
Есть сказанье о близнецах, рожденных от разных матерей.
Один из них – темный аггел смерти и разрушения, восставший из кокона смертной плоти бражник-»мертвая голова»; другой – подлый рыцарь огня, в чьем сердце дымится разметанный молнией пепел.
Оба живут, не зная, что они – братья.
Оба гибнут в бою со слепым богом.
Их связывают лунные паутинки, сплетенные из любви и ненависти; незримые, тем крепче становятся они: связывают с богом, который прежде был человеком, и с чадом темного аггела, с драконицей и дщерью реки, с мертвой богиней и друг с другом.
И там, где паутинки эти сплетаются в единую нить, она сшивает рваные судьбы миров.
Глава двадцать шестая
1
Как я был мертв – не помню.
Помню, какие сны наполняли мой медленно пробуждающийся из забвения разум, и знаю – казалось мне, будто я утопаю, или душат меня нечеловечески сильные руки, или на голову напялен пластиковый пакет. Я пытаюсь кричать, но не хватает воздуха…
Наверное, это следует считать благоприятным знамением. Посмертие, должно быть, весьма приятное местечко, раз я покидал его с такой неохотой.
Хотя вряд ли я узнаю точно.
Хотел бы вести свой рассказ в хронологическом порядке, если получится, но это непросто:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121