– Ты в каком бараке? – спросил Пруит. – Я в западном.
– А я в среднем. – Анджело улыбнулся.
– Понятно. – Пруит тоже улыбнулся. – Бесперспективный.
– Вот именно, – довольно подтвердил Анджело. – Наверно, потому, что треплюсь слишком много. Помнишь, было расследование в городе? Они сразу после этого на меня насели. Шоколадку помнишь? Шоколадка меня тогда заложил. С этого и началось. Они тогда хорошо меня подремонтировали, а я опять язык распустил и загремел на три дня в «яму». Да, старик, «яма» – это что-то. Сам увидишь, подожди.
– А я и не тороплюсь.
– Слушай, – Анджело перешел на шепот, и глаза у него возбужденно заблестели. – У меня есть один план. Я…
Он замолчал и беспокойно поглядел по сторонам. Вокруг без передышки махали кувалдами заключенные в синих рабочих куртках с большой белой буквой «Р» на спине. Маджио машинально скользнул взглядом по каменоломне, проверяя, где кто из охранников. Заключенные тихо переговаривались, почти не разжимая губ, и хищно скалились – сколько ни запрещай, а рты людям все равно не зашьешь. Охранники следили, чтобы все работали, но сами старались не подходить к заключенным слишком близко, боясь перепачкать каменной пылью свои чистые формы и пистолеты. На Маджио никто не обращал внимания, но в глазах у него была тревога, он опасливо и настороженно качал головой.
– Больно много стукачей, – тихо сказал он. – Я тебе потом расскажу. У меня все рассчитано, понимаешь? Я это сам придумал. Джек Мэллой говорит – верняк. Знаем только я и он. Тебе я скажу, а больше никому. Мне рисковать нельзя. – Он хитро улыбнулся. – У них тут всюду стукачи понатыканы. Ничего, Анджело Маджио не вчера родился.
Пруит смотрел на него и видел, как он неуловимо меняется на глазах, превращаясь в совершенно другого человека, будто выпил магическое зелье и теперь раздваивается, как доктор Джекил и мистер Хайд. Он сейчас был похож на скупца, тайком любующегося бриллиантом, который, он знает, все стремятся у него украсть. И даже на Пруита глядел оценивающе и с подозрением, словно жизнь сурово доказала ему, что, когда искушение так велико, нельзя доверять даже лучшему другу. Потом он постепенно снова изменился и опять стал прежним Анджело, которого Пруит хорошо знал.
– В общем, – сказал он, – когда я вышел из «ямы», меня запихнули во второй барак, к самым отчаянным. Я сначала перетрухнул, а потом… Что ты! У нас там такая компашка! Лучшие люди собрались, в цирк ходить не надо. Джек Мэллой тоже во втором. Ты давай побыстрее к нам перебирайся.
– А как?
– Проще всего пожаловаться, что плохо кормят. Вариант проверенный. Джек Мэллой тоже так к нам вернулся. Устроил в первый же день скандал из-за жратвы. В первый раз, правда, могут простить, потому что ты новенький. Зато на второй раз все тебе толково объяснят, швырнут на пару дней в «яму», а потом переселят во второй. Джек Мэллой тоже у нас во втором, – продолжал Анджело. – Мой кореш. Сам увидишь, что за человек. Он по третьему разу сидит. Самый башковитый парень во всей этой богадельне. Он тебе понравится, увидишь. Вы с ним похожи.
– Да кто он такой в конце концов, этот Джек Мэллой? – не выдержал Пруит. – Весь день только про него и слышу. Вам здесь говорить больше не о чем, что ли? Пока мы сюда ехали, Хэнсон мне все уши про него прожужжал.
– Еще бы. Он у них тема номер один. – Анджело хищно усмехнулся. – Потому что он им не по зубам и умнее их всех. Они все у него дерьмо едят и еще нахваливают.
– Он что, переодетый Супермен? – неприязненно спросил Пруит.
– Ты не смейся. – Глаза у Анджело запылали. – Он действительно отличный мужик. Смелый, честный, справедливый. Я таких больше не встречал.
– Вот как? – Пруит с досадой почувствовал, что ревнует. А ведь тебе, Пруит, не хочется, чтобы у Анджело появился новый кумир. Сам-то ты много для него сделал, когда был его кумиром? – Что-то мне уже противно про него слушать, – сказал он.
Анджело оскорбился.
– И таких ловкачей, как он, я тоже не встречал, – сказал он холодно. – Если тебе это что-нибудь говорит.
– Мне это ничего не говорит. Если он такой лихой парень, чего же его здесь нет? Другие бесперспективные все кувалдами машут, а он где?
– Он на гражданке механиком был, его здесь к машинам приставили. Когда из «ямы» выходит, в гараже работает. Потому и не здесь. Он говорит, они теперь место механика за ним держат. Потому что, кроме него, их грузовики никто не починит.
– Обалдеть, – сказал Пруит. – К святым его еще не причислили?
– Если бы я был папа римский, то уже бы причислили, – не задумываясь ответил Анджело.
– Ты пока что не папа римский. И значит, Джек Мэллой пока не святой. Так кто же он, черт его побери?
Анджело зашелся смехом и опустил кувалду.
– Он говорит, он – ходячая каторга.
– Чего? – Пруит от удивления опустил кувалду. – Ходячая каторга?!
– Ага. – Анджело хрипло засмеялся. – Заключенные вкалывают в каменоломне, каменоломня для них каторга, понимаешь? Ну вот, а Джек Мэллой говорит, что он – каторга для падре Томпсона, Толстомордого и всей их шоблы. И они приговорены к нему пожизненно. – Он посмотрел на Пруита, проверяя, дошло до него или нет. Увидев, что дошло, снова засмеялся: – Я тоже сначала не понял, он мне потом объяснил.
– Неплохо, – неохотно признал Пруит, чувствуя, как в нем невольно просыпается интерес к человеку, который мог такое придумать.
– Познакомишься с ним, еще не то скажешь, подожди, – торжествующе пообещал Анджело.
– Что ж, подожду.
– Вы с ним познакомитесь обязательно. В третьем баране ты при всем желании долго не выдержишь. Там одна шпана и подлипалы. Когда поймешь, какие классные ребята у нас во втором, сам захочешь перебраться.
Пруит усмехнулся:
– Кажется, действительно надо будет устроить маленький скандальчик.
Анджело кивнул. Потом покачал головой и хищно улыбнулся.
– Только не рассчитывай, что получишь большое удовольствие, – предупредил он. – Никто не знает, что они для тебя придумают, особенно если тобой займется Толстомордый. Они ребята крутые. Но будь уверен, удовольствия ты не получишь. Зато потом не пожалеешь, оно того стоит.
– Да, второй барак – это, кажется, для меня.
Анджело в ответ улыбнулся все той же короткой хищной улыбкой, и глаза его – яркие белые пятнышки на сером от пыли лице – сузились.
– Я знал, что тебе до фонаря, – гордо сказал он. – Я знал, что ты поймешь. – Он поставил кувалду на землю и оперся о ручку. – Черт! Чтоб я так жил! Ну ты даешь! И Блума причесал, и Старого Айка – это же надо!
– Эх, Анджело, старичок… Безнадега ты бесперспективная… А ну давай работай, тунеядец несчастный!
– С девчонкой-то своей хоть попрощался? – спросил Анджело. – Как она там, твоя Лорен?
– Нормально, – сказал Пруит. – У нее полный порядок. – Он со всей силы замахнулся кувалдой. У него защемило в груди: Альма, Альма, Альма, и он снова взмахнул кувалдой. Нет, в бешенстве прикрикнул он на себя, нет! Сглотнул, стиснул зубы, крепко прижал язык к небу – отступило.
– Завтра все и провернем, – сказал Анджело. – Завтра в обед устроишь скандал, а когда выйдешь из «ямы», твои вещи уже перебросят к нам во второй.
– А почему не сегодня?
– Я хочу все обговорить с Мэллоем. Зря рисковать ни к чему, ты мне не чужой. Пусть сначала Мэллой даст добро, тогда и будем действовать.
– Твою мать! – взорвался Пруит. – Я что, должен просить у этого Мэллоя разрешения? Подумаешь, пожаловаться на жратву – делов-то!
– Ты не лезь в бутылку. Джек Мэллой в таких вещах соображает больше, чем я. Куда тебе спешить? Ты здесь еще целых три месяца куковать будешь.
Дикая ярость обожгла его, пронизала насквозь. Три месяца! Девяносто дней! А всего получится четырнадцать недель. Альма, подумал он. Господи, Альма! Ему захотелось ударить Маджио кувалдой по голове, измолотить так, чтобы осталось кровавое месиво. Зачем он напомнил?
– Джек Мэллой знает разные хитрые штуки, чтобы варианты вроде твоего легче проходили, – сказал Анджело. – Всякие полезные мелочи. Я кое-что уже перезабыл, а многого просто не знаю. Здесь все это очень важно.
– Ладно, понял. Твоя идея, ты и командуй. Когда скажешь, тогда и сделаем. Хочешь – можем через неделю.
– Нет, завтра. День-два ничего не меняют, а такие дела надо делать с умом, чтобы ничего не проглядеть. – Он снял с головы мятую тряпичную шляпу и обтер ею лицо. На шляпе осталось мокрое грязное пятно, но на лице заметных перемен не произошло. – Эти мне шляпы, – сказал он. – Одно название. Кто бы знал, как я их ненавижу! Я бы такой шляпой и подтираться не стал. – Он снова вытер лицо шляпой, нахлобучил ее на голову и улыбнулся.
Все дело в улыбке, подумал Пруит, да, что-то не то в улыбке. Потом сообразил. Хэнсон и Текви ухмылялись почти так же. Более того, глядя на Маджио, он ощущал, как у него самого на лице появляется нечто похожее – полуулыбка, полуухмылка, странная, необычная, такая же, как у Маджио и у Хэнсона, она сейчас проступает и на его лице: мышцы тянут углы губ кверху, натягивают их плотно, жестко, ты собираешься улыбнуться, а получается оскаленная ухмылка, неподвижная, хищная, настороженная, злая. Может, пройдет время и ты перестанешь это замечать?
– Анджело, старикан ты мой, – улыбнулся он. – Гроза фирмы «Гимбел». О, возьми же свой молот тяжелый и трудись.
– Эй, вы! – крикнул с дороги охранник. – Маджио! И ты, новенький! Камни здесь для того, чтобы их долбили, а не гладили. Вы за них не бойтесь, им не больно. Наздоровались уже, хватит! Кончайте треп и работайте!
– А я тебе что говорил? – Пруит улыбнулся итальянцу.
– Пошел он знаешь куда, – откликнулся Анджело. – Плевал я на них на всех!
36
Весь остаток дня они дробили камни и обсуждали свой замысел. При такой работе это была отличная тема для разговора. Она их увлекала, захватывала, и, значит, можно было не бояться, что разговор иссякнет и останутся только камни и кувалда.
Любые неприятности переносятся легче, если заставить кого-то, кого хорошо знаешь и любишь, страдать вместе с тобой, думал Пруит. Правда, обычно это не удается: все слишком заняты собственными неприятностями и стараются навязать их тебе . Но если все же удается, тогда не так остро чувствуешь, что вся эта чертова жизнь проходит мимо и никому до тебя нет дела. Конечно, обращаться так с друзьями жестоко. И заставлять их страдать не хочется.
Но в тюрьме все по-другому, здесь плохо всем, и ты страдаешь наравне с остальными. Здесь не требуется лезть в драку и обвинять друг друга в черствости.
Анджело Маджио за последние два месяца очень изменился. От прежнего наивно-циничного сына большого города, славного молоденького итальянца из Бруклина не осталось и следа. Маска цинизма, такого же никчемного притворства, как оптимизм, была сброшена за ненадобностью, длинный итальянский нос Маджио был перебит, и теперь лицо его стало лицом человека без национальности. На этом лице появились новые шрамы, совсем свежие, розовые, еще не успевшие по. темнеть и зарубцеваться, целый набор шрамов, значительно обогатившийся с того дня, когда во время их короткой встречи в городе на расследовании Пруит лишь мельком разглядел первые поступления в эту коллекцию. Левое ухо распухло, не слишком сильно, но достаточно, чтобы придать лицу бесшабашное и чуть наглое выражение, свойственное перекошенным физиономиям драчливых забулдыг. Три верхних зуба слева были выбиты, и улыбка от этого казалась язвительной, губы стали толще, как у старого боксера-профессионала. Один шрам шел вертикально через весь подбородок почти до нижней губы, другой, не такой шикарный, подковообразной метиной краснел на лбу. Анджело выглядел теперь человеком многоопытным.
Но вообще-то изменилось только лицо, сам он был все тот же. И лишь когда он нечаянно заговаривал о своем тайном плане, а заговаривал он о нем каждые пять-минут, глаза вдруг становились безумными, тревожными и алчными – раньше этого не было. В такие мгновения Пруиту казалось, что он совсем не знает Маджио, а тот – его.
Но когда рабочий день кончился и они пошли каждый к своему грузовику, чтобы вернуться каждый в свой барак, черные глаза Анджело смотрели спокойно и ясно, и он со значением подмигнул Пруиту, напоминая про завтрашний уговор.
Назавтра Маджио в каменоломне не было, на работу он не вышел.
Пруиту оставалось только молча недоумевать. Он был здесь новенький, кроме Анджело, его никто не знал. Пытаться вызвать на разговор работавших рядом было бесполезно.
Под крепнущим натиском утреннего солнца населенная пыльными призраками каменоломня казалась порождением бреда сумасшедшего, кошмарной галлюцинацией. Полукруглая котловина карьера вбирала в себя солнце и отражала его как зеркало, слепя глаза. Пруит упрямо работал, чувствуя, что постепенно перестает доверять своему рассудку: может быть, вчерашняя встреча с Анджело была только игрой его воображения? Казалось, еще немного, и от жары его мозг спечется прямо в черепе. Чтобы человека его способностей и ума могли заставить бездумно заниматься таким немыслимо тяжелым трудом по девять часов в день, семь дней в неделю, три месяца подряд – это было не только непостижимо, но и невозможно по определению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145