Им ведь только одно нужно. Все они одинаковые. Отдаешь им самое дорогое, самое сокровенное, а они просто берут – и все. Ну и пусть. – Нет, Милт, я больше не могу, – прошептала она.
– Ну-ну-ну. – Непонятно отчего глаза у него вдруг налились кровью, и все вокруг стало красным, как закат в горах. – Успокойся. Не надо, малыш. Скоро будет по-другому. Осталось немного. Ну хватит, давай лучше пойдем на пляж, поплаваем, а потом куда-нибудь отъедем и побудем вместе. – Он в ту же секунду понял, что не должен был этого говорить.
Парен выпрямилась и пристально взглянула на него пронзительными кошачьими глазами, еще мокрыми от слез.
– Милт, у нас же с тобой не только секс, правда? – Голос ее зазвенел, как натянутая до предела струна, готовая лопнуть от неловкого прикосновения. – Ведь нас с тобой связывает что-то большее? Тебе ведь нужно больше, чем просто секс? И у нас ведь не только секс? Любовь – это же гораздо больше, правда, Милт?
Тербер мысленно попробовал препарировать свою любовь под мощным микроскопом «просто секса».
– Правда, Милт?
– Конечно. Любовь – это гораздо больше. – Было бессмысленно снова пытаться с ней спорить и объяснять. Только что он безумно хотел ее, а сейчас ему стало почти все равно. Он так выкладывался ради этой встречи, что, когда наконец она состоялась, был разочарован. Высшая точка – тот первый раз у нее дома – осталась позади, и острота притупилась.
– Ладно, – сказал он, чувствуя, как все, что накипело, давит на него, не находя выхода. – Пойдем купаться.
– А тебе не нужно назад в гарнизон? – спросила она с опаской.
– Ну их к черту.
– Нет, – теперь уже уверенно и спокойно сказала она. – Это я тебе не разрешу. Как бы мне самой ни хотелось. Сейчас довезу до города, сядешь на такси и поедешь прямо в гарнизон.
– Ладно. Мне в общем-то и не хочется купаться. – Все равно было бы не так: и купание, и то другое, чего он столько ждал. Это работа виновата, вымотала его, превратила в тряпку. Он откинулся ни спинку сиденья и ничего не сказал, когда она гордо повела машину назад с таким видом, будто приносит огромную жертву и счастлива от этого не меньше, чем хрестоматийный бойскаут, делающий каждый день по доброму делу. Он сидел рядом с ней, опять зло курил, опять угрюмо смотрел перед собой в окно, настроение у него было такое же, как когда они ехали сюда, только сейчас причина была другая.
– Когда выяснишь насчет отпуска, можешь мне написать, – сказала она. – Пошлешь из города в обычном конверте и без обратного адреса. Так лучше, чем звонить. Это ведь тебе не очень сложно?
– Нет, – сказал он. – Совсем не сложно.
Он вернулся в роту достаточно рано, и до ужина у него еще было время заполнить бланк заявления на офицерские курсы. На столе валялись недописанные рапорты по самоубийству Блума, и он отодвинул их в сторону. Заполнив бланк, он расписался, положил заявление на стол Хомса и снова взялся за рапорты. Когда с Блумом было покончено, он откинулся на спинку стула и стал молча дожидаться ужина и дальнейшего развития событий.
События развивались быстро. Через неделю Айка Галовича бесцеремонно поперли со склада, а вместо него был назначен повышенный в штаб-сержанты Пит Карелсен, которого благодетель Хомс встретил теперь уже совсем малопонятным рычанием и заставил согласиться, пригрозив разжаловать и торжественно пообещав, что, как только восходящая звезда в наилегчайшем, выпускник сержантской школы Мало выучится на снабженца, Карелсен вернется в свой любимый взвод оружия. Пит не разговаривал с Тербером две недели.
Но еще до всего этого капитан Хомс, войдя утром в канцелярию, обнаружил у себя на столе подписанное Тербером заявление и так возрадовался, что, несмотря на полный развал в администрации роты, тут же предложил своему старшине три дня увольнительной, а когда Тербер отказался, потому что (как он сказал) он не может в такой тяжелой ситуации бросить роту на произвол судьбы, капитан не только возрадовался еще больше, но и еле сумел подобрать слова признательности, а потом, чего давно не бывало, начал по любому поводу расхваливать своего старшину на всех углах. Тербер дождался, когда Пита поставили на склад, и на следующее утро попросил тридцатидневный отпуск.
От такой просьбы радужная благожелательность Хомса заметно потускнела.
– Сержант, вы с ума сошли! Тридцать дней?! – От растерянности он даже забыл снять шляпу. – Это невозможно! Вы сами знаете. Я с удовольствием дам вам увольнительную на три дня, я ведь уже предлагал. Даже две увольнительные по три дня. Это не зачтется в отпуск, и вы сохраните его целиком. Но тридцать дней… Вы с ума сошли! Тем более в такое время, как сейчас.
– Сэр, я уже больше года не могу уйти в отпуск, – упрямо талдычил свое Тербер. – Я все время откладываю. Если не уйду сейчас, то останусь без отпуска совсем. Пока на складе сержант Карелсен, мы можем не волноваться еще минимум полгода. А если я затяну с отпуском так надолго, мне его потом вообще не дадут.
– По инструкции он вам уже и сейчас не положен, – отрезал Хомс. Его благожелательность таяла на глазах. – Вы сами знаете. Отпуск, предоставляемый при возобновлении контракта, можно получить только в течение первых трех месяцев, а затем он автоматически аннулируется. Вы должны были пойти в отпуск вовремя.
– Если по инструкции, то я должен был пустить все в роте на самотек, и рота давно бы накрылась, – сказал Тербер. – Как вы знаете, сэр, я не брал отпуск только потому, что надо было поставить роту на ноги.
– Пусть так. – Хомс заколебался. – Но тридцать дней! И в такое время! Совершенно немыслимо.
– Я не уходил в отпуск, потому что думал об интересах роты, – упорно гнул свою линию Тербер. Он достаточно хорошо знал Хомса и не стал прибегать к такому грубому средству, как явный шантаж: из гордости Хомс немедленно бы ему отказал. Но скрытый намек в его словах присутствовал, к тому же еще слишком свежа была память о переводе Ливы. Капитан Динамит Хомс больше не был любимчиком Джейка Делберта.
Динамит сдвинул шляпу на затылок и сел за стол.
– Я хочу вам кое-что объяснить, сержант, – доверительно сказал он. – Вы сами скоро будете офицером, и наш разговор, возможно, вам пригодится. Присаживайтесь, сержант, что вы стоите? Через два-три месяца вы, черт возьми, начнете обыгрывать меня в покер в офицерском клубе! Мы уже вполне можем обходиться без всех этих формальностей.
Тербер неуверенно опустился на стул.
– Я не собираюсь задерживаться в этом полку надолго, – откровенно и все с той же доверительной интонацией сказал Динамит. – Вы, конечно, понимаете, это строго между нами. Я жду, что в ближайшие месяц-два меня по личному приказу генерала Слейтера переведут в звании майора в штаб бригады.
– Замечательно, – услышал Тербер свой голос.
– Вы, как и многие другие, вероятно, думаете, что, раз я в немилости у нашего Большого Белого Отца, моей карьере конец. – Динамит усмехнулся. – Но «если это и безумие, то в своем роде последовательное». Вот об этом-то другие не догадываются. Генерал Слейтер берет меня в штаб своим личным адъютантом, – с пафосом сообщил он и сделал паузу.
– Черт возьми! – Тербер притворился, что поражен.
– Первое правило, которое обязан усвоить каждый офицер, гласит: умей менять лошадей часто и даже на переправе, но так, чтобы не замочить ног. – Динамит улыбнулся. – Это самое важное из всего, что должен знать офицер. Солдаты и сержанты – другое дело, они могут обойтись и без подобной политики. Конечно, им она тоже иногда помогает, но для них это не первостепенная необходимость, они спокойно проживут и так. А офицеру без политики нельзя. Это первое, что вы должны запомнить.
– Ясно, сэр, – услышал Тербер свой голос. – Спасибо.
– Переведут меня только через пару месяцев, – продолжал Хомс. – Но переведут обязательно, это ясно как божий день. Если бы вы не подали в офицеры и если бы я не считал, что вам полезно это знать, я ничего бы вам не сказал. Но я обещаю: когда я перейду в штаб бригады, я пробью вам двухнедельный отпуск. Как вам такой вариант?
– Мне бы лучше сейчас, – сказал Тербер. – И не две недели, а все тридцать дней. Если бы мне не причиталось, тогда другой разговор.
Динамит отрицательно покачал головой.
– Сержант, я вам предлагаю лучший из возможных вариантов, – мягко сказал он. – И не как ваш командир, а, скорее, как собрат по оружию. Если бы вы не надумали стать офицером, у меня, наверно, и мысли бы такой не возникло. Но теперь я отношусь к вам как к равному. Тем не менее, – дружелюбно продолжал он, – это максимум, что я могу вам предложить. Мне, как, впрочем, и вам, совершенно наплевать, что будет с этой ротой, но, если сейчас, в этой ситуации и особенно в такое время я подам рапорт с просьбой отпустить вас на целый месяц, рапорт немедленно завернут и, более того, нам обоим это зачтется в минус. Политика, сержант, политика. Все далеко не так просто, как кажется на первый взгляд, – таинственно намекнул он с видом знающего человека.
Тербер внимательно наблюдал за ним, все еще чувствуя себя неловко от того, что сидит в присутствии офицера.
– Ну так как? – мягко спросил Динамит. – Две недели. Ровно через два месяца. Ничего лучшего вам не предложит никто.
– Ладно, согласен, – сказал Тербер. Никогда не стоит перегибать палку. Одно чрезмерное усилие – и от апельсина останется труха, а к выжатому соку не прибавится ни капли.
– Прекрасно, – кивнул Хомс. – В таком случае по рукам. Но вы, конечно, понимаете, если наш разговор станет известен еще кому-нибудь, все отменяется.
– Законное условие.
– Не условие, а прикрытие, – поправил Хомс. – Поверьте мне, сержант, для офицера важнее всего обеспечить себе прикрытие.
– Я вам верю, – кисло сказал Тербер.
– Отлично. – Хомс бодро улыбнулся. – Мы сегодня еще увидимся. А сейчас у меня кой-какие дела в штабе.
Тербер смотрел в окно, как капитан шагает через двор, и думал, сколько же раз при самых разных обстоятельствах он наблюдал, как самые разные люди шагают через этот двор. Если бы кто-то пересказал ему его сегодняшний разговор с Хомсом, он бы не поверил. Вот, значит, что такое быть офицером. Все как в крупных фирмах между боссами, которые перед рождеством рассылают друг другу подарки на деньги из рекламного фонда. Множество замечательных, дорогих рождественских подарков для них самих и для их жен. И никто от этого не страдает. Платить за это тоже никому не надо. Естественно, круг получающих подарки всегда ограничен: только они сами и их жены.
Больше всего его поражало, насколько это просто. Только что ты был таким же, как всегда, а через минуту стал совершенно другим, превратился в нечто диаметрально противоположное. Р-раз – и готово! Для этого надо лишь расписаться на большом листе бумаги.
Два месяца, думал он. Целых два месяца. Хочет он тратить свои денежки или не хочет, а Герте Кипфер, похоже, снова кое-что перепадет. Пруит, бедолага, кукует сейчас в тюрьме. И Маджио тоже. Пруит и Маджио, два обыкновенных, нормальных, заурядных неудачника, кукуют в тюрьме, и ни им девочек, ничего! Не герои, не робин гуды, не легендарные рыцари, а просто два заурядных, обычных, вполне нормальных неудачника, и расплата вполне нормальная – шиш. Невезуха.
Раз тридцать дней нельзя, согласишься и на десять. Нельзя, чтобы Карен была с тобой, когда ты хочешь, нельзя повезти ее, куда задумал, – согласишься и на когда можно, и на куда можно. Не дают отпуск на тридцать дней сейчас – согласишься на четырнадцать через два месяца. Даже Магомет идет к горе, если гора не хочет идти к Магомету. Это обычно, нормально, заурядно, так поступают даже пророки, а ты не пророк, ты не Магомет, не Моисей, ты просто обычный, вполне нормальный, заурядный неу… или как там они называются.
41
В тюрьме они часто играли в одну игру. По вечерам, после ужина, со свободной койки снимали матрас, связывали выдернутые из ботинок шнурки и с их помощью прикрепляли матрас к железной сетке окна в торце барака. Потом кто-нибудь, самый малорослый, если не находилось добровольцев, становился спиной к матрасу, а остальные выстраивались у противоположной стены строго по росту, причем высокие вставали в конец, и по очереди с разбега таранили «матрасника», ударяя его плечом в живот. Матрас не давал отступить назад, и вся сила удара приходилась на мышцы брюшного пресса – только от их крепости зависело, удержишься ты на ногах или нет.
Карты, кости, рулетка и «расшибалочка» в тюрьме запрещались, и игра с матрасом была по вечерам главным развлечением второго барака. В других бараках в нее не играли вообще, но во втором от участия в игре не освобождался никто.
Она была не для слабаков, эта игра. Но ведь и ребята во втором были не слабаки. Закаленнейшие из закаленных. Элита. Если «матрасник» удерживался на ногах до самого конца, он выигрывал. В награду он получал право атаковать всех следующих «матрасников» по два раза. Очень немногие добивались этого права.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145