– с надеждой крикнул ему вслед Пятница. – Давай, а?
32
Дойдя до дороги, Пруит остановился. Голос Пятницы все еще долетал до него: итальянец продолжал что-то возбужденно обсуждать сам с собой. А Слейд уже исчез – и не видно его, и не слышно. Если уйти подальше, то Пятница тоже скоро исчезнет.
Он повернул налево и зашагал по щебенке в сторону главных ворот. Направо была свалка металлолома, где находился пост Слейда. Сменщик Слейда обязательно его остановил бы. А узнав, что он тоже солдат, захотел бы с ним потрепаться. Ему же сейчас не хотелось ни с кем разговаривать. И заводить новые знакомства тоже не хотелось. Поэтому он и пошел налево. Одно знакомство в день вполне достаточная нагрузка для нормального человека. Он шел очень медленно, чтобы не догнать Слейда.
Насыпанная толстым слоем щебенка поскрипывала в темноте под его полевыми ботинками. Неизрасходованная энергия выпитого виски бурлила в нем, пронизывала его насквозь горячими волнами. Жалко, нечего больше выпить. Он бы с удовольствием напился до одури, до беспамятства! Ты не можешь жить без горна, это понятно, но, похоже, тебе запрещено даже сочинять жалкие стишки для солдатского блюза.
Ведь, когда семейство Колпепперов посетило их на насыпи, у него в голове был уже весь следующий куплет. Куплет про субботу; и получился он отлично.
Он шагал в темноте по дороге и проговаривал про себя:
В тюрьме в субботу скучно.
Сквозит изо всех дыр.
Залез я на скамейку,
Гляжу в окно на мир.
Из армии слинять я до смерти был рад,
Но, кажется, судьба зовет меня назад.
В городской тюрьме Ричмонда в штате Индиана их запихнули в камеру на втором этаже, и в субботу вечером они стояли на скамейках и смотрели, как по центральной улице гуляет народ. Они залезали на скамейки, потому что иначе было не дотянуться до окон. Их было в камере четверо. Всех взяли за бродяжничество. Продержали неделю, потом выпустили. Бродяг тогда было полно, а тюрьмы не резиновые. Был 1931 год.
Это как с горном – твоей музыке поверят, только если ты сам пережил то, о чем пытаешься рассказать, а у него все уже было в голове, и он готов был продиктовать Слейду слова. Кроме него, никто не смог бы сочинить этот куплет, потому что они ни разу не сидели в тюрьме. А теперь куплет, может быть, так и останется незаписанным. У него не было с собой ни карандаша, ни бумаги, да даже если бы и были, он не стал бы записывать. Он бы порвал бумагу, а карандаш выкинул. С горькой радостью он подумал, что, возможно, лишает мир чего-то важного и прекрасного.
А впрочем, что такое этот мир? Сплошное засилье колпепперов.
Едва ты появляешься на свет, семейства колпепперов берут тебя за шкирку.
Он шагал в темноте по пустой дороге, и его переполняла щемящая жалость ко всем пруитам, живущим в этом мире; он думал о недописанном блюзе и о том, что они не взялись бы его сочинять, если бы не идиотское преклонение Слейда перед пехотой. Так что все это нелепая случайность: Слейду стало стыдно, что он соврал про пластинки Джанго, и он захотел как-то загладить свою вину, потому и навязал им эту глупую затею. Да, нелепо. Нелепо и смешно.
Голос Пятницы, спорившего с Пятницей, растаял далеко позади, и он теперь остался один, в своем собственном, замкнутом мире, радиус которого измерялся десятью футами щебенки. Только что ему хотелось остаться одному. Но сейчас одиночество давило. Этот замкнутый мир сросся с ним, как луч прожектора, намертво прилипший к танцору на сцене.
Он побежал. Но ему было не оторваться, от этого своего мира. Он не мог убежать от него, как не мог убежать и от мира колпепперов.
Он перешел на шаг. Шагал по дороге и размышлял, допишут они блюз или нет. Скорее всего, нет, разве что Слейд переведется в Скофилд, чтобы их вдохновлять. Слейду нравится пехота только потому, что сам он служит в авиации. Пруит громко засмеялся, смех был горьким и радостным.
– Стой!
Пруит остановился. Встал как вкопанный. Никаких постов здесь вроде быть не должно. Но когда командуют «стой!», лучше не спорить. Тем более если вслед за окриком из темноты возникнет часовой с заряженным пистолетом.
– Кто идет? – требовательно спросил тот же голос.
Совсем рядом, на границе с его замкнутым в десять футов щебенки миром, произошло какое-то движение, блеснуло что-то похожее на пистолет.
– Свой, – ответил он в соответствии с уставом.
– Подойди ближе, свой, и назовись, – громыхнул голос.
Пруит медленно, в полном соответствии с уставом, двинулся вперед.
– Стой! – в ту же секунду рявкнул бестелесный голос.
Пруит замер на месте. Происходящее больше не соответствовало никаким уставам.
– Кто идет? – снова рявкнул голос.
– Свой, черт возьми!
– Подойди ближе, свой, черт возьми, и назовись.
Пруит шагнул вперед.
– Стой! – в ту же секунду загремел голос, и в темноте качнулся маслянистый блик.
Пруит остановился.
– Эй, что за шутки?
– Молчать! – Отделившийся от темноты силуэт навел на него какой-то тускло поблескивающий предмет. – Вольно! Разойдись! Кругом! Направо! Кто идет?
– Рядовой Пруит. Седьмая рота …-ого пехотного полка, – отчеканил Пруит, начиная смутно догадываться.
– Рядовой Пруит, седьмая рота …-ого пехотного полка! Подойди ближе и умри от моей пули! – проревел голос.
– Тербер, иди ты в задницу, – сказал Пруит, приближаясь к нему.
– Ба-бах! – гаркнул Тербер и попятился. В руке у него качался все тот же поблескивающий предмет. – Пиф! Паф! Попал!.. Ты убит. Ба-бах!
– Кончай ломать комедию. – Пруит поморщился. Он уже разглядел, что блестит у Тербера в руке. Это была бутылка.
– Так-так. – Тербер пьяно хихикнул. В глазах у него зажглись смешливые огоньки. – Хорошо я тебя разыграл, а? Привет, малыш. Ты чего-то здесь расхаживаешь? Ведь темно. Ненароком и подстрелить могут. Не слыхал про такое?
– Я гуляю, – с вызовом сказал Пруит.
– Так-так… Говоришь, гуляешь? Я слышал, лейтенант испортил вам все веселье.
– Сволочь он.
– Ай-я-яй, – Тербер погрозил пальцем. – Разве можно так говорить про человека из славного рода Колпепперов? А тебе известно, что во всех войнах, которые вела наша отчизна, сражалось минимум по одному Колпепперу? Начиная с той войны, когда Тейлор оттяпал у Мексики Калифорнию. Может, лично ты хотел бы, чтобы у нас не было Калифорнии? А где бы, интересно, мы тогда кино снимали? Что бы стало с нашим миром, если бы не колпепперы? Как по-твоему?
– Пошли они все куда подальше!
Тербер дурашливо зацокал языком:
– Ай-я-яй. Необразован… не печется о благе человечества… к тому же дурно воспитан… Тебя лучше расстрелять. Ба-бах!.. Пиф-паф. Ты убит. Я в тебя попал. Как тебе мой новый пистолет? – Он выставил бутылку перед собой. Пруит протянул руку, но Тербер тотчас убрал бутылку. – Но-но. Ты поосторожнее. Заряжено.
– Ты, я вижу, тоже зарядился.
– Хочешь выпить?
– Мне твоего виски не надо. Захочу – сам достану.
Тербер задумчиво разглядывал свой «пистолет».
– Заряжено, – повторил он. – Валит с ног медведя. Бабах! Медведя хочешь? – Он подкинул бутылку в воздух и поймал на лету. – Я, малыш, стреляю как снайпер. Хочешь, можем как-нибудь пострелять на пару. Посмотрим, у кого лучше получается, – сказал он, ухмыляясь.
– Чего это ты вдруг расхвастался?
Тербер и Пит Карелсен были лучшими стрелками в полку, вне всякой конкуренции. У обоих были отличные узкоствольные винтовки «03», и оба только что не молились на них. Вместе с главным сержантом О'Бэнноном и капитаном Стивенсом из второй роты они составляли полковую стрелковую команду. И как бы здорово кто-то ни стрелял, Тербер всегда умудрялся его переплюнуть. Это было даже несправедливо.
– Да нет. – Тербер усмехнулся. – Я не хвастаюсь. Ты, говорят, и сам стреляешь как бог. Я слышал, две недели назад ты устроил на стрельбище целый спектакль. Так что, думаю, тебе будет интересно проверить себя в паре с настоящим стрелком.
– Идет, – сказал Пруит. – Говори когда.
– Устроим маленькое спортивное соревнование. По всем правилам. Ну и заодно скромное товарищеское пари. Поставим долларов по сто. Ты как?
– Будем ставить поровну?
– Мне, наверно, надо поставить больше.
– Я думал, ты хочешь, чтобы это я поставил больше.
– Зачем же? – Тербер хитро усмехнулся. – Я тебя грабить не собираюсь.
– Где будем стрелять? И когда? Прямо сейчас?
– Стрелять надо на стрельбище. – Тербер опять усмехнулся. – Чтобы все по правилам. Учебные стрельбы начнутся примерно через месяц.
– Тю! Я думал, ты предлагаешь сейчас.
– А из чего стрелять? У меня с собой только этот пузырек. Придется подождать, пока начнутся стрельбы.
– Значит, ставим поровну. И чтобы было честно, ты дашь мне свой стереоприцел. Идет?
– Конечно.
– Когда начнутся стрельбы, меня, может, здесь уже не будет.
– А ведь ты прав. Ей-богу, – Тербер мотнул головой и щелкнул пальцами. – Я и забыл. Ты же к тому времени будешь в тюрьме. Тьфу ты, черт! – с досадой чертыхнулся он.
– Что, сразу на попятный?
– А как же! – Тербер ухмыльнулся. – Я всегда чуть что – на попятный. – Он сел прямо на щебенку и скрестил ноги по-турецки. – Держи, старик. Выпей.
– Ну давай. – Пруит взял у него бутылку. – Мне что из твоей бутылки, что из бутылки Колпеппера – все едино.
– Вот и хорошо. Мне тоже все едино, кого поить – тебя или Колпеппера.
Виски, обжигая желудок, смешался с бурлившими там винными парами. Пруит уселся посреди дороги рядом с Тербером, отдал ему бутылку и вытер рот рукой.
– Знаешь, а все-таки дерьмовая она штука, наша жизнь.
– Полное дерьмо, – пьяно кивнул Тербер и приложился к бутылке. – Дерьмо и паскудство.
– Обязательно испортят человеку настроение.
– Это факт, – кивнул Тербер. – Это они умеют. Ты теперь у Колпеппера в черном списке.
– Я у всех в черном списке. Колпеппер – это мне для комплекта.
– Точно. Теперь у тебя на руках полный набор. Можешь выложить «флеш-рояль». Или «фул».
– Или пять одной масти, – подхватил Пруит. – С джокером. Джокер – он кого хочешь изобразит. Большой шутник.
– Большой шутник – это ты, – Тербер протянул ему бутылку. – Правильно я говорю?
– Правильно.
– А я, между прочим, попал в черный список к Старку. Теперь хоть в ресторан ходи. Но до тебя мне далеко.
– Как же это случилось? – поинтересовался Пруит. Глотнув виски, он передал бутылку Терберу. Светло-желтая полоса щебенки тянулась перед ними и позади них, постепенно расплываясь и исчезая в темноте, точно лунная дорожка на черной глади моря.
– А не важно как, – хитро прищурился Тербер. – Не важно.
– Ясно. Не доверяешь. А я тебе доверяю.
– Мы сейчас не обо мне говорим, – парировал Тербер. – А о тебе. Ты, Пруит, лучше скажи, чего ради ты хочешь себя угробить? На кой ляд корчишь из себя большевика?
– Не знаю, – уныло сказал Пруит. – Сам давно пытаюсь понять. Наверно, таким родился.
– Фигня. – Тербер снова отпил из бутылки и уставился на Пруита осоловевшими глазами. – Самая что ни на есть натуральная фигня. Чистой воды. Ты не согласен? Ну давай, не соглашайся, спорь.
– Не знаю я…
– А я говорю, фигня, – назидательно сказал Тербер. – Такими не рождаются. Вот я, например. Я же не таким родился. На, – он протянул бутылку. – Пей.
Пока Пруит пил, он смотрел на него и хитро щурился.
– Хреново все это устроено, а? Вот ты, например. Тебе дорога прямым ходом в тюрьму. Или, например, я. Меня рано или поздно разжалуют. И вот тебе, пожалуйста, мы оба – сидим вдвоем посреди этой вшивой дороги. И вдруг, понимаешь, грузовик! И прямо на нас! Что тогда?
– Тогда плохо, – сказал Пруит. – Умрем мы тогда, вот что. – Он чувствовал, как новая порция виски смешивается с тем, что он выпил раньше, и смесь взрывается, обдавая его изнутри жаром. Умрем, думал он. Умрем… умрем… умрем.
– И всем на это положить, – сказал Тербер – Никто даже не всплакнет. Вот такие пироги. Нет, знаешь, ты лучше здесь не сиди. Давай-ка лучше подымайся и садись поближе к обочине.
– А ты? – Пруит отдал ему бутылку и оглядел желтую дорогу, ища глазами грузовик. – Тебе хоть есть ради чего жить. Кто будет вместо тебя нянчиться с твоей драгоценной ротой?
– Я уже старик. – Тербер глотнул виски. – Мне и умирать не жалко. У меня все давно позади. Все. А ты – молодой. Тебе еще жить да жить.
– Мне в этой жизни ничего не светит, – упрямо возразил Пруит. – Твоя жизнь важнее. Гитлер же сказал: «Если бы не наши сержанты, у нас не было бы армии». А нам ведь армия тоже ой как нужна. Что бы делали колпепперы, если бы у нас не было армии? Так что пересесть нужно не мне, а тебе. Вставай.
– Ни за что! – взревел Тербер. – Я свою жизнь прожил. Я – старик. Еще пять лет, и я буду как старый Пит. И ты меня не отговаривай. Я останусь сидеть. А ты вставай.
– Нет, – настаивал Пруит. – Это ты вставай.
– Не встану! – заорал Тербер.
– И я тогда тоже не встану. Буду сидеть вместе с тобой. Я не могу оставить тебя одного на верную смерть.
Тербер сунул ему бутылку.
– Малыш, ты ненормальный, – ласково сказал он. – Ты, наверно, спятил. Старика вроде меня все равно не спасти. А ты – молодой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
32
Дойдя до дороги, Пруит остановился. Голос Пятницы все еще долетал до него: итальянец продолжал что-то возбужденно обсуждать сам с собой. А Слейд уже исчез – и не видно его, и не слышно. Если уйти подальше, то Пятница тоже скоро исчезнет.
Он повернул налево и зашагал по щебенке в сторону главных ворот. Направо была свалка металлолома, где находился пост Слейда. Сменщик Слейда обязательно его остановил бы. А узнав, что он тоже солдат, захотел бы с ним потрепаться. Ему же сейчас не хотелось ни с кем разговаривать. И заводить новые знакомства тоже не хотелось. Поэтому он и пошел налево. Одно знакомство в день вполне достаточная нагрузка для нормального человека. Он шел очень медленно, чтобы не догнать Слейда.
Насыпанная толстым слоем щебенка поскрипывала в темноте под его полевыми ботинками. Неизрасходованная энергия выпитого виски бурлила в нем, пронизывала его насквозь горячими волнами. Жалко, нечего больше выпить. Он бы с удовольствием напился до одури, до беспамятства! Ты не можешь жить без горна, это понятно, но, похоже, тебе запрещено даже сочинять жалкие стишки для солдатского блюза.
Ведь, когда семейство Колпепперов посетило их на насыпи, у него в голове был уже весь следующий куплет. Куплет про субботу; и получился он отлично.
Он шагал в темноте по дороге и проговаривал про себя:
В тюрьме в субботу скучно.
Сквозит изо всех дыр.
Залез я на скамейку,
Гляжу в окно на мир.
Из армии слинять я до смерти был рад,
Но, кажется, судьба зовет меня назад.
В городской тюрьме Ричмонда в штате Индиана их запихнули в камеру на втором этаже, и в субботу вечером они стояли на скамейках и смотрели, как по центральной улице гуляет народ. Они залезали на скамейки, потому что иначе было не дотянуться до окон. Их было в камере четверо. Всех взяли за бродяжничество. Продержали неделю, потом выпустили. Бродяг тогда было полно, а тюрьмы не резиновые. Был 1931 год.
Это как с горном – твоей музыке поверят, только если ты сам пережил то, о чем пытаешься рассказать, а у него все уже было в голове, и он готов был продиктовать Слейду слова. Кроме него, никто не смог бы сочинить этот куплет, потому что они ни разу не сидели в тюрьме. А теперь куплет, может быть, так и останется незаписанным. У него не было с собой ни карандаша, ни бумаги, да даже если бы и были, он не стал бы записывать. Он бы порвал бумагу, а карандаш выкинул. С горькой радостью он подумал, что, возможно, лишает мир чего-то важного и прекрасного.
А впрочем, что такое этот мир? Сплошное засилье колпепперов.
Едва ты появляешься на свет, семейства колпепперов берут тебя за шкирку.
Он шагал в темноте по пустой дороге, и его переполняла щемящая жалость ко всем пруитам, живущим в этом мире; он думал о недописанном блюзе и о том, что они не взялись бы его сочинять, если бы не идиотское преклонение Слейда перед пехотой. Так что все это нелепая случайность: Слейду стало стыдно, что он соврал про пластинки Джанго, и он захотел как-то загладить свою вину, потому и навязал им эту глупую затею. Да, нелепо. Нелепо и смешно.
Голос Пятницы, спорившего с Пятницей, растаял далеко позади, и он теперь остался один, в своем собственном, замкнутом мире, радиус которого измерялся десятью футами щебенки. Только что ему хотелось остаться одному. Но сейчас одиночество давило. Этот замкнутый мир сросся с ним, как луч прожектора, намертво прилипший к танцору на сцене.
Он побежал. Но ему было не оторваться, от этого своего мира. Он не мог убежать от него, как не мог убежать и от мира колпепперов.
Он перешел на шаг. Шагал по дороге и размышлял, допишут они блюз или нет. Скорее всего, нет, разве что Слейд переведется в Скофилд, чтобы их вдохновлять. Слейду нравится пехота только потому, что сам он служит в авиации. Пруит громко засмеялся, смех был горьким и радостным.
– Стой!
Пруит остановился. Встал как вкопанный. Никаких постов здесь вроде быть не должно. Но когда командуют «стой!», лучше не спорить. Тем более если вслед за окриком из темноты возникнет часовой с заряженным пистолетом.
– Кто идет? – требовательно спросил тот же голос.
Совсем рядом, на границе с его замкнутым в десять футов щебенки миром, произошло какое-то движение, блеснуло что-то похожее на пистолет.
– Свой, – ответил он в соответствии с уставом.
– Подойди ближе, свой, и назовись, – громыхнул голос.
Пруит медленно, в полном соответствии с уставом, двинулся вперед.
– Стой! – в ту же секунду рявкнул бестелесный голос.
Пруит замер на месте. Происходящее больше не соответствовало никаким уставам.
– Кто идет? – снова рявкнул голос.
– Свой, черт возьми!
– Подойди ближе, свой, черт возьми, и назовись.
Пруит шагнул вперед.
– Стой! – в ту же секунду загремел голос, и в темноте качнулся маслянистый блик.
Пруит остановился.
– Эй, что за шутки?
– Молчать! – Отделившийся от темноты силуэт навел на него какой-то тускло поблескивающий предмет. – Вольно! Разойдись! Кругом! Направо! Кто идет?
– Рядовой Пруит. Седьмая рота …-ого пехотного полка, – отчеканил Пруит, начиная смутно догадываться.
– Рядовой Пруит, седьмая рота …-ого пехотного полка! Подойди ближе и умри от моей пули! – проревел голос.
– Тербер, иди ты в задницу, – сказал Пруит, приближаясь к нему.
– Ба-бах! – гаркнул Тербер и попятился. В руке у него качался все тот же поблескивающий предмет. – Пиф! Паф! Попал!.. Ты убит. Ба-бах!
– Кончай ломать комедию. – Пруит поморщился. Он уже разглядел, что блестит у Тербера в руке. Это была бутылка.
– Так-так. – Тербер пьяно хихикнул. В глазах у него зажглись смешливые огоньки. – Хорошо я тебя разыграл, а? Привет, малыш. Ты чего-то здесь расхаживаешь? Ведь темно. Ненароком и подстрелить могут. Не слыхал про такое?
– Я гуляю, – с вызовом сказал Пруит.
– Так-так… Говоришь, гуляешь? Я слышал, лейтенант испортил вам все веселье.
– Сволочь он.
– Ай-я-яй, – Тербер погрозил пальцем. – Разве можно так говорить про человека из славного рода Колпепперов? А тебе известно, что во всех войнах, которые вела наша отчизна, сражалось минимум по одному Колпепперу? Начиная с той войны, когда Тейлор оттяпал у Мексики Калифорнию. Может, лично ты хотел бы, чтобы у нас не было Калифорнии? А где бы, интересно, мы тогда кино снимали? Что бы стало с нашим миром, если бы не колпепперы? Как по-твоему?
– Пошли они все куда подальше!
Тербер дурашливо зацокал языком:
– Ай-я-яй. Необразован… не печется о благе человечества… к тому же дурно воспитан… Тебя лучше расстрелять. Ба-бах!.. Пиф-паф. Ты убит. Я в тебя попал. Как тебе мой новый пистолет? – Он выставил бутылку перед собой. Пруит протянул руку, но Тербер тотчас убрал бутылку. – Но-но. Ты поосторожнее. Заряжено.
– Ты, я вижу, тоже зарядился.
– Хочешь выпить?
– Мне твоего виски не надо. Захочу – сам достану.
Тербер задумчиво разглядывал свой «пистолет».
– Заряжено, – повторил он. – Валит с ног медведя. Бабах! Медведя хочешь? – Он подкинул бутылку в воздух и поймал на лету. – Я, малыш, стреляю как снайпер. Хочешь, можем как-нибудь пострелять на пару. Посмотрим, у кого лучше получается, – сказал он, ухмыляясь.
– Чего это ты вдруг расхвастался?
Тербер и Пит Карелсен были лучшими стрелками в полку, вне всякой конкуренции. У обоих были отличные узкоствольные винтовки «03», и оба только что не молились на них. Вместе с главным сержантом О'Бэнноном и капитаном Стивенсом из второй роты они составляли полковую стрелковую команду. И как бы здорово кто-то ни стрелял, Тербер всегда умудрялся его переплюнуть. Это было даже несправедливо.
– Да нет. – Тербер усмехнулся. – Я не хвастаюсь. Ты, говорят, и сам стреляешь как бог. Я слышал, две недели назад ты устроил на стрельбище целый спектакль. Так что, думаю, тебе будет интересно проверить себя в паре с настоящим стрелком.
– Идет, – сказал Пруит. – Говори когда.
– Устроим маленькое спортивное соревнование. По всем правилам. Ну и заодно скромное товарищеское пари. Поставим долларов по сто. Ты как?
– Будем ставить поровну?
– Мне, наверно, надо поставить больше.
– Я думал, ты хочешь, чтобы это я поставил больше.
– Зачем же? – Тербер хитро усмехнулся. – Я тебя грабить не собираюсь.
– Где будем стрелять? И когда? Прямо сейчас?
– Стрелять надо на стрельбище. – Тербер опять усмехнулся. – Чтобы все по правилам. Учебные стрельбы начнутся примерно через месяц.
– Тю! Я думал, ты предлагаешь сейчас.
– А из чего стрелять? У меня с собой только этот пузырек. Придется подождать, пока начнутся стрельбы.
– Значит, ставим поровну. И чтобы было честно, ты дашь мне свой стереоприцел. Идет?
– Конечно.
– Когда начнутся стрельбы, меня, может, здесь уже не будет.
– А ведь ты прав. Ей-богу, – Тербер мотнул головой и щелкнул пальцами. – Я и забыл. Ты же к тому времени будешь в тюрьме. Тьфу ты, черт! – с досадой чертыхнулся он.
– Что, сразу на попятный?
– А как же! – Тербер ухмыльнулся. – Я всегда чуть что – на попятный. – Он сел прямо на щебенку и скрестил ноги по-турецки. – Держи, старик. Выпей.
– Ну давай. – Пруит взял у него бутылку. – Мне что из твоей бутылки, что из бутылки Колпеппера – все едино.
– Вот и хорошо. Мне тоже все едино, кого поить – тебя или Колпеппера.
Виски, обжигая желудок, смешался с бурлившими там винными парами. Пруит уселся посреди дороги рядом с Тербером, отдал ему бутылку и вытер рот рукой.
– Знаешь, а все-таки дерьмовая она штука, наша жизнь.
– Полное дерьмо, – пьяно кивнул Тербер и приложился к бутылке. – Дерьмо и паскудство.
– Обязательно испортят человеку настроение.
– Это факт, – кивнул Тербер. – Это они умеют. Ты теперь у Колпеппера в черном списке.
– Я у всех в черном списке. Колпеппер – это мне для комплекта.
– Точно. Теперь у тебя на руках полный набор. Можешь выложить «флеш-рояль». Или «фул».
– Или пять одной масти, – подхватил Пруит. – С джокером. Джокер – он кого хочешь изобразит. Большой шутник.
– Большой шутник – это ты, – Тербер протянул ему бутылку. – Правильно я говорю?
– Правильно.
– А я, между прочим, попал в черный список к Старку. Теперь хоть в ресторан ходи. Но до тебя мне далеко.
– Как же это случилось? – поинтересовался Пруит. Глотнув виски, он передал бутылку Терберу. Светло-желтая полоса щебенки тянулась перед ними и позади них, постепенно расплываясь и исчезая в темноте, точно лунная дорожка на черной глади моря.
– А не важно как, – хитро прищурился Тербер. – Не важно.
– Ясно. Не доверяешь. А я тебе доверяю.
– Мы сейчас не обо мне говорим, – парировал Тербер. – А о тебе. Ты, Пруит, лучше скажи, чего ради ты хочешь себя угробить? На кой ляд корчишь из себя большевика?
– Не знаю, – уныло сказал Пруит. – Сам давно пытаюсь понять. Наверно, таким родился.
– Фигня. – Тербер снова отпил из бутылки и уставился на Пруита осоловевшими глазами. – Самая что ни на есть натуральная фигня. Чистой воды. Ты не согласен? Ну давай, не соглашайся, спорь.
– Не знаю я…
– А я говорю, фигня, – назидательно сказал Тербер. – Такими не рождаются. Вот я, например. Я же не таким родился. На, – он протянул бутылку. – Пей.
Пока Пруит пил, он смотрел на него и хитро щурился.
– Хреново все это устроено, а? Вот ты, например. Тебе дорога прямым ходом в тюрьму. Или, например, я. Меня рано или поздно разжалуют. И вот тебе, пожалуйста, мы оба – сидим вдвоем посреди этой вшивой дороги. И вдруг, понимаешь, грузовик! И прямо на нас! Что тогда?
– Тогда плохо, – сказал Пруит. – Умрем мы тогда, вот что. – Он чувствовал, как новая порция виски смешивается с тем, что он выпил раньше, и смесь взрывается, обдавая его изнутри жаром. Умрем, думал он. Умрем… умрем… умрем.
– И всем на это положить, – сказал Тербер – Никто даже не всплакнет. Вот такие пироги. Нет, знаешь, ты лучше здесь не сиди. Давай-ка лучше подымайся и садись поближе к обочине.
– А ты? – Пруит отдал ему бутылку и оглядел желтую дорогу, ища глазами грузовик. – Тебе хоть есть ради чего жить. Кто будет вместо тебя нянчиться с твоей драгоценной ротой?
– Я уже старик. – Тербер глотнул виски. – Мне и умирать не жалко. У меня все давно позади. Все. А ты – молодой. Тебе еще жить да жить.
– Мне в этой жизни ничего не светит, – упрямо возразил Пруит. – Твоя жизнь важнее. Гитлер же сказал: «Если бы не наши сержанты, у нас не было бы армии». А нам ведь армия тоже ой как нужна. Что бы делали колпепперы, если бы у нас не было армии? Так что пересесть нужно не мне, а тебе. Вставай.
– Ни за что! – взревел Тербер. – Я свою жизнь прожил. Я – старик. Еще пять лет, и я буду как старый Пит. И ты меня не отговаривай. Я останусь сидеть. А ты вставай.
– Нет, – настаивал Пруит. – Это ты вставай.
– Не встану! – заорал Тербер.
– И я тогда тоже не встану. Буду сидеть вместе с тобой. Я не могу оставить тебя одного на верную смерть.
Тербер сунул ему бутылку.
– Малыш, ты ненормальный, – ласково сказал он. – Ты, наверно, спятил. Старика вроде меня все равно не спасти. А ты – молодой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145