– Ну? Что же ты все-таки решил?
– Ничего, – сказал он, жалея, что не встал и не взял книгу. – Чего сейчас забивать себе голову. Все пока хорошо.
– Да, – кивнула она. – Пока да. Но я здесь пробуду меньше года. Я уеду в Штаты. Домой. И до того времени тебе все равно надо будет решить.
– Хорошо, – сказал он. – Буду думать. Пока год пройдет, что-нибудь решу, время еще есть. Сейчас-то ты чего ко мне пристала?
– Может быть, ты думаешь, что я возьму тебя с собой в Орегон? Это совершенно исключено, – спокойно сказала она, даже слишком спокойно.
Да, он думал об этом. Но отбросил эту идею даже как вариант.
– А я что, просил тебя?
– Нет, не просил. Но я бы не удивилась, если бы ты сложил чемодан и…
– Подождала бы, пока попрошу, тогда бы и отказывала. Почему ты высовываешься раньше времени?
– Потому что не хочу сесть на пароход и увидеть тебя в моей каюте.
– Не бойся, не увидишь. Можешь мне поверить. Зря ты сейчас волнуешься. Еще не время. Я же тебе говорю, пока все хорошо.
– Еще бы. – Альма фыркнула. – Три недели палец о палец не ударил. Сидишь тут как истукан, и никаких забот, только читаешь, пьешь и пялишься на Жоржетту. Конечно, тебе хорошо!
– Так ты из-за этого распсиховалась?
– Ты что, решил переключиться на Жоржетту? Дождешься, пока я уеду, и останешься здесь с ней?
Да, об этом он тоже думал. У него вообще-то было много разных идей. Но его взбесило, что она высказала это вслух.
– Между прочим, не такая уж плохая мысль, – заметил он.
– Возможно, – холодно сказала она. – Но только на первый взгляд. Начнем с того, что Жоржетта вряд ли сможет одна платить за дом и вдобавок содержать тебя. Ей будет трудно обеспечить тебе ту жизнь, к которой ты, кажется, уже привык. Пока что мы с ней платим за все это вдвоем. Кстати, из-за тебя мой бюджет и так уже трещит по швам.
– Ничего, мы с ней что-нибудь придумаем, – сказал он.
– А во-вторых, – продолжала она, – если ты действительно так решил, то можешь сию же минуту убираться к черту! Дождешься, когда я уеду, тогда и вернешься. Я не собираюсь жить под одной крышей с таким дерьмом. Да и, если уж на то пошло, Жоржетта скорее выберет меня, а не тебя.
– Наверно, – сказал Пруит. – Тебя она знает дольше.
– Ни минуты не сомневаюсь, что она так и сделает. И совсем не потому, что я тоже плачу за дом.
– Ладно. – Он вылез из-за стола и встал. – Мне уйти прямо сейчас?
У Альмы расширились глаза, она сделала огромное усилие, чтобы не вскрикнуть.
Пруит молча смотрел на нее и очень гордился собой.
– Куда же ты пойдешь? – наконец спросила она.
– Какая тебе разница?
– Не валяй дурака! – рассердилась она.
Пруит усмехнулся, понимая, что каким-то образом сумел добиться преимущества. Теперь день ото дня это будет все больше походить на теннис: моя подача – я впереди, твоя подача – ты впереди, одно очко мне, одно тебе.
– Думаешь, мне некуда деться? У меня большой выбор. – Добившись перевеса, он не хотел его терять. – Могу уйти бродяжить. Если повезет, найду какую-нибудь другую проститутку, которой нужен сутенер. Могу даже вернуться в армию. Никто небось и не знает, что это я убил Толстомордого, – соврал он.
Насчет проститутки – это, конечно, был выстрел вхолостую. На такое она никогда не реагировала.
– Это все равно что самому лезть в петлю, – сердито сказала она. – И ты это прекрасно понимаешь.
– Или даже могу пристроиться на какую-нибудь посудину и слиняю отсюда в Мексику, – сказал он, вспомнив Анджело Маджио. – Стану там ковбоем.
– Если тебе некуда идти, я тебя не гоню, – раздраженно оборвала она. – По-твоему, я кто? Ведьма? Ты ведь достаточно меня знаешь. Если не хочешь, не уходи. Я и сама хочу, чтобы ты остался.
– Что-то не чувствуется.
– Просто мне это действует на нервы. Я же вижу, как ты все время глазеешь на Жоржетту. И я знаю: ты прикидываешь, как бы за нее зацепиться, когда я уеду. Думаешь, мне это очень приятно?
– А что ты мне предлагаешь? Сидеть тут и хранить тебе верность, а потом помахать ручкой, когда ты поплывешь выходить замуж за богатого? Думаешь, мне очень нравится отлеживать задницу и жить за твой счет, чтобы ты меня чуть что попрекала? А что, интересно, прикажешь мне делать, когда ты выйдешь замуж за своего богатого? Пустить себе пулю в лоб? Не слишком ли ты многого хочешь?
– Я хочу только одного. Чтобы меня не меняли на других женщин. По-моему, это не так уж много, – серьезно сказала она. – Хотя бы пока я не уехала. Я ведь мужчин знаю. Кому их знать, как не мне? Я не наивная глупенькая Золушка. И я чудес не жду. Но, по-моему, я прошу совсем немногого.
– Знаешь, очень трудно хранить верность женщине, когда она даже не скрывает, что больше не хочет с тобой спать.
– Очень трудно хотеть спать с мужчиной, когда он предпочитает тебе других. И особенно когда он смотрит на тебя отсутствующими глазами, будто ты не существуешь.
– Ну так что? Ты хочешь, чтобы я ушел, или не хочешь? – сказал он.
Она снова выбивалась вперед, но ему было легко вернуть себе перевес. Потому что она знала, он действительно может уйти. Эта тактика вряд ли принесет ему победу, зато игра растянется надолго.
– Сядь ты, ради бога, и не глупи, – сказала Альма. – Никуда тебе уходить не надо. Я этого не хочу, я же сказала. Может, на коленях тебя умолять?.. Но Жоржетта прежде всего моя подруга, – продолжала она. – И если ей придется выбирать: спать с тобой или сохранить мою дружбу, я думаю, она решит остаться со мной. Ты это учти на будущее, я тебе советую.
Он сел.
– Да, но ты уедешь, и она тебя никогда больше не увидит, – сказал он, давая ей понять, что не сдается. – И она это прекрасно знает.
– Когда я уеду, можешь делать все, что хочешь, – сказала Альма.
– Это называется, ты ничего от меня не требуешь! Уж лучше за гроши служить в армии. Только в армию мне теперь нельзя, – сказал он. – У тебя вода закипела.
Альма встала и убавила огонь. Молча застыв у плиты, она смотрела на забившую под стеклянным колпачком струйку кофе.
– Господи, Пру. – Она повернулась к нему. – Зачем тебе это было надо? Зачем было его убивать? Мы же так хорошо с тобой жили. И вдруг… Зачем ты все испортил?
Он сидел, положив локти на стол, и глядел на свои сжатые кулаки. Но это не был взгляд, замерший в пустоте. Он рассматривал свои кулаки, как рассматривают инструмент, проверяя, годится ли он для работы.
– У меня всегда так. – В голосе его не было ни самодовольства, ни признания своей вины – констатация факта, не более. – За что ни возьмусь, обязательно испорчу. Может быть, у всех мужчин так, – добавил он, вспомнив Джека Мэллоя. – Про всех я, конечно, не знаю. Знаю только, что у меня так всегда. Почему – сам не могу понять.
– Мне иногда кажется, я тебя совершенно не знаю, – сказала она. – Ты для меня иногда полная загадка. Тербер говорил, что у тебя могло бы обойтись даже без тюрьмы. Он говорил, что, если бы ты захотел, тебя бы оправдали по всем статьям.
Пруит резко поднял на нее глаза.
– Он что, снова к тебе заходил? Да? Что ты молчишь?
– Да нет же. Это он давно говорил. Когда пришел сказать, что тебя посадили. Он всего один раз был. А что?
– Ничего. – Пруит успокоился и опять смотрел на свои руки. – Я просто так спросил.
– Неужели ты допускаешь, что он тебя выдаст? Как ты можешь так о нем думать?
– Не знаю. – Он не отрывал взгляда от кулаков. – Честное слово, не знаю. Я в нем никак не разберусь. Может быть, и выдаст.
– Если ты так думаешь, это ужасно.
– Ты не понимаешь, – сказал он. – Иногда мне даже жалко, что я не в тюрьме, – добавил он искренне.
…Анджело Маджио. Джек Мэллой. Банка-Склянка. Фрэнсис Мердок. Кирпич Джексон. Долгие полуночные разговоры, огоньки сигарет в темноте барака. Если сложить те места, где каждый из них побывал, это же вся Америка. Да что там Америка – почти весь мир, черт возьми!..
– В тюрьме все проще. Там тобой командуют те, кого ты ненавидишь, и ты можешь ненавидеть их сколько душе угодно – времени для этого хоть отбавляй, а все вокруг твою ненависть только поддерживают. Делаешь то, что они тебе приказывают, и ненавидишь их, но при этом не волнуешься, что чем-то их заденешь, потому что тебе их все равно никак не задеть.
– Ты, когда вышел, даже не позвонил мне, – сказала Альма. – Ты же целых девять дней не приезжал и даже не звонил.
– Да ведь ради тебя же самой, черт побери! Чтобы тебя ни во что не впутывать!
Она не улыбнулась. Она сейчас относилась к нему скорее как мать к ребенку. С тех пор как он поправился, он не позволял ей относиться к нему так.
– Пру, глупенький ты мой. – Она подошла, обняла его за шею и притянула к себе. – Ну не сердись. Пойдем.
Он встал и пошел за ней.
Она повела его в спальню.
Все как бывало уже много раз, когда они сначала ссорились, а потом мирились и, нежно обнявшись, шли в спальню. Твоя подача – очко тебе, моя подача – очко мне, и так каждый день, до бесконечности. Он не мог забыть, что он больше не солдат. Он вспоминал об этом снова и снова. Не вспоминать удавалось, пожалуй, только когда он читал, подкрепляя достоверность книги хорошей порцией виски.
Альма понимала это. Они оба понимали. Прозрачная стена отстраненности снова разгораживала их, и пробиться через нее можно было, очевидно, только одним способом – разъяриться так, чтобы гнев проломил ее насквозь. Хорошенький способ вернуть близость. Они услышали, как в соседней комнате встала Жоржетта, и вскоре вернулись на кухню. На этот раз ни ей, ни ему не захотелось остаться потом в постели. Они сидели на кухне и пили кофе; сменившая желание опустошенность и гнетущая, неподвластная им тишина заставили их вдруг почувствовать себя очень старыми, и от этого они неожиданно стали друг другу гораздо ближе и роднее, чем даже в минуты страсти, от которой сейчас не осталось ничего.
А потом вошла Жоржетта, лучащаяся дружелюбием, как веселый щенок-переросток, хотя, как и большинство героинь ее книжной коллекции, она была женщина крупная; ее большое тело пряталось сейчас лишь под тонким халатиком в размазанных пятнах пудры, делавших ее, как ни странно, не отталкивающей, а, напротив, очень соблазнительной.
Альма холодно взглянула на Пруита и отвела глаза.
Пруит старался не смотреть на Жоржетту. Даже когда с ней разговаривал, смотрел на Альму, или на плиту, или себе на руки.
Через полчаса Жоржетта, ничего не понимая, обиженно поднялась из-за стола и пошла в свою комнату одеваться. Из дому она ушла раньше обычного. Ей надо пройтись по магазинам, сказала она, и до двух она не управится, поэтому поедет прямо на работу.
Альма тоже ушла рано, сказав, что пообедает в городе.
Когда они ушли, он попытался читать, но сегодняшнее утро разнесло традиционный миф в щепки – роман и так с каждой страницей убеждал все меньше, – и он не сумел целиком погрузиться в книгу. Он просто читал слова. И даже выпив чуть ли не полбутылки, все равно мог только читать слова. Ему не удавалось отвлечься и не вспоминать, что он больше не солдат.
Хорошо, но все-таки, что ты решил?
В ящике письменного стола Альма хранила вместе с коробкой патронов заряженный «Смит и Вессон» служебного образца, который ей когда-то подарил один местный полицейский, и он взял его.
Что бы ни случилось, в тюрьму он не вернется ни за что. Если бы в прежнюю тюрьму, чтобы рядом Анджело, и Мэллой, и Банко, и вообще все как было, тогда бы он согласился. Но в тюрьму, где никого их не будет, где наверняка уже есть новый Толстомордый и где поменялось все, кроме разве что майора Томпсона, – нет!
Он вытряхнул из обоймы старые патроны, вложенные туда, вероятно, несколько лет назад, зарядил пистолет новыми из коробки и еще несколько штук положил в карман. Потом запасся деньгами – деньги Альма хранила тоже в столе, – спустился пешком в Каймуки, сел на автобус, идущий до Беретании, и поехал в «Алый бубон» навестить Розу и Чарли Чана.
До чего же хорошо снова оказаться на улице – солнце, воздух… В боку еще немного тянуло, но идти было не больно. Пистолет он заткнул за пояс, и пришлось надеть пиджак, но, несмотря на жару, его это не раздражало, потому что пиджак был из легкого «тропика», с красиво отстроченными лацканами (девушки купили его тогда же, вместе с брюками и халатом), и ему казалось, он выглядит в нем очень элегантно.
Он сошел с автобуса на конечной и не спеша вернулся на два квартала назад мимо переулка, упирающегося в гриль-бар «Лесная избушка». В переулке ничего не изменилось, все было как раньше.
В «Бубоне» никого не было. Какие-то матросы пили пиво и тщетно заигрывали с Розой, признающей исключительно армию, но никак не флот. Он сидел за стойкой, пил виски – с содовой, чтобы не перепить и не попасться на глаза патрулю, – и разговаривал с Чарли.
Вся седьмая рота еще в поле, объяснил ему Чарли, строит дзоты на мысе Макапуу, поэтому никого и нет. Как начались маневры, никто и не заходит. Оцень пусто у нас, мелтвый сезон.
Потом подсела Роза и улыбаясь спросила, как ему на гражданке, нравится? Сперва он испугался, вернее, насторожился, но тут же напомнил себе, что, конечно, здесь все знают, а Роза с Чарли дружно засмеялись, вроде как все это очень смешно, и спросили, сколько он решил гулять в отпуске.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145