В сумраке длинной, придавленной низким потолком спальни отделения, куда не проникает сияющее за окнами солнце, солдаты лихорадочно сбрасывают с себя форму, переодеваются в гражданское, и ты понимаешь, что на обед сегодня придут немногие, а на ужин и того меньше, явятся лишь те, кто успеет все просадить в карты.
Когда Пруит расплатился с долгами, из тридцатки у него осталось ровно двенадцать долларов и двадцать центов. Ему бы не хватило даже заплатить за одну ночь с Лорен, и, коленопреклоненно освятив эти гроши молитвой, он понес их в «казино» О'Хэйера.
Через дорогу от комнаты отдыха в грубо сколоченных сараях на полоске вытоптанной, голой земли между асфальтом улицы и путями гарнизонной узкоколейки игра уже шла полным ходом. Грузовики техпомощи перекочевали в полковой автопарк, большие катушки телефонных проводов были вынесены из сараев и аккуратно сложены снаружи, 37-миллиметровые противотанковые орудия (часть из них была старого, знакомого образца с короткими стволами, на стальных колесах, а несколько новых – длинноствольные, на резиновых шинах – выглядели непривычно и странно, как германское вооружение на фотографиях в «Лайфе») тоже выехали из сараев и стояли рядом, накрытые брезентовыми чехлами. Зазывалы, нанятые драть глотку за доллар в час, вертелись перед каждым сараем и без умолку, как балаганщики на ярмарке, выкрикивали: «Заходи, ребята! Покер, очко, банчок, три косточки – у нас играют во все. Заходите, попытайте счастья!»
В сарае О'Хэйера все пять овальных столов под «очко» были забиты. Банкометы в надвинутых на глаза зеленых пластмассовых козырьках сидели под зелеными плафонами ламп и сквозь заполнявший сарай гул негромко и монотонно объявляли карты. Игроки тройным кольцом обступили два стола, отведенные под «кости», а за тремя покерными столами, где сегодня играли только в солдатский покер, чтобы сразу принимать в игру побольше народу, не было ни одного свободного места.
Остановившись в дверях, он подумал, что к середине месяца все полученные сегодня деньги осядут в руках горстки асов, и эти асы будут играть своей компанией чемпионов за тем столом, где сейчас играет О'Хэйер, а банк мечет нанятый им помощник. Здесь соберутся асы со всего гарнизона, даже из таких далеких от Скофилда мест, как Хикем, Форт-Кам, Шафтер и Форт-Рюгер. И это будет самая крупная игра в гарнизоне, а то и во всей Гавайской дивизии. Если ему повезет, он тоже может оказаться в их числе, от этой мысли внутри у него задрожало. Один раз он выбился в асы, но это было всего один раз и давно, в Майере. Первоначальный план – выиграть лишь столько, чтобы хватило для поездки в город, и сразу выйти из игры – постепенно терял четкость, тускнел и, если бы не твердая решимость, подогреваемая воспоминаниями о Лорен, совсем бы исчез из памяти.
Два часа он методично играл по маленькой в «очко», играл намеренно неинтересно, намеренно без азарта, чтобы сделать из своих двенадцати долларов двадцать, ровно столько, сколько надо было предъявить для входа в покер. Потом подошел к столу О'Хэйера и стал ждать, когда освободится место, а в день получки места освобождались быстро, потому что большинство игроков были мелкая шушера, вроде него, и садились играть с единственной двадцаткой в кармане, мечтая оттяпать у денежных ребят кусок их капитала. Они продувались один за другим и вставали из-за стола. Он ждал спокойно, клятвенно обещая себе, что если выиграет два кона, то сразу же уйдет, потому что двух выигрышей в таков игре ему с лихвой хватит на сегодняшний вечер и еще останется, чтобы отлично провести с Лорен выходные (сегодня был четверг) или хотя бы две ночи, субботнюю и воскресную, а может, и целиком воскресный день, если она согласится; может даже, он пойдет с ней на пляж. Надо выиграть только два раза. Он все рассчитал.
Зеленый суконный круг с выемкой для места банкомета был уставлен столбиками пятидесятицентовых монет, долларовых «таратаек» и красных пластмассовых фишек по двадцать пять центов каждая. Серебряные и красные столбика ловили лучи, лившиеся сверху из стеклянных зеленых плафонов, и ярко переливались на мягком, поглощающем свет сукне. Он заметил среди игроков Цербера и Старка. Джим О'Хэйер сидел вольготно развалясь, глаза, с холодным математическим расчетом следившие за игрой, прятались под дорогим пижонским зеленым козырьком, он катал взапуски по столу две серебряные «таратайки», которые все время сталкивались, и их непрерывное клацанье действовало на нервы.
Наконец Пруит дождался. Старк, сидевший в нахлобученной на лоб шляпе, поднялся, отставил свою принесенную из столовой табуретку и с хладнокровным мужеством самоубийцы объявил:
– Место свободно.
– Ты что, уходишь? – негромко спросил О'Хэйер.
– Ненадолго. – Старк задумчиво посмотрел на него. – Пока не найду, у кого одолжить.
– Значит, тогда и увидимся, – усмехнулся О'Хэйер. – Желаю удачи.
– Ладно, Джим, спасибо.
Какой-то зануда громким шепотом сообщил, что Стара за этот час проиграл все шестьсот долларов, которые сумел набрать с десяти утра. Старк посмотрел на зануду, и тот заткнулся, а Старк все с тем же задумчивым видом медленно протиснулся сквозь обступавшую стол толпу и ушел.
Пруит скользнул на пустое шестисотдолларовое место, мрачно гадая, что оно ему сулит, и как можно незаметнее подвинул к банкомету свою жалкую десятку и две пятерки. Денежные тузы в дни получки брали за вход в покер немного, чтобы за стол мог сесть любой, но, когда ты к ним подсаживался, смотрели на твою двадцатку с презрением. Он перебирал полученные в обмен на двадцатку пятнадцать «таратаек», шесть пятидесятицентовых монет и восемь пластмассовых фишек, и его теперь не трогало ничье презрение, потому что, едва он вместе с остальными игроками послал щелчком красную фишку на середину стола, все заслонило собой старое знакомое ощущение, разлившееся по жилам, как волшебный эликсир, лучше любого другого зелья помогая забыть всю эту сволочную жизнь. Сердце бешено колотилось, его настойчивые, властные толчки гулко отдавались в ушах. От азарта он раскраснелся, лицо у него лихорадочно горело. Тело стало невесомым, он больше не чувствовал его, он парил над замершим земным шаром.
Здесь, думал он, только здесь, в этих кусочках шелковистого картона, разлетающихся по столу картинками вниз и послушных неисповедимому закону или воле капризной судьбы, только в них ответ на тайну бесконечности, тайну жизни и смерти, тот ответ, который ищут ученые, сейчас он у тебя под рукой, и тебе надо лишь поймать его, ухитриться разгадать непредсказуемое. Ты можешь очень быстро выиграть тысячу. Можешь еще быстрее спустить все до последнего цента. И любой, кто хоть на шаг приблизится к разгадке тайны, достоин пожать руку всевышнему. Они играли без записи, ставили деньги «на бочку», и перед удачливыми игроками лежали толстые пачки зеленых купюр, придавленные сверху серебром. От вида зеленых хрустящих бумажек, играющих столь важную роль в нашей жизни, его захлестнуло алчное желание забрать все эти волнисто загибающиеся по краям, пахнущие золотом пачки себе, и не ради тех благ, которые они ему купят, а просто ради них самих – уж очень они были хороши. Все эти мысли и чувства, все на свете вместилось сейчас в тихое шлепанье карт, падавших на стол с неспешной мерной неумолимостью – так время неспешно, но неумолимо стучится в стариковские уши.
Два полных круга, два раза по десять карт, первый раз картинкой вниз, второй – картинкой вверх. Громко тикали чьи-то часы. Знакомые, привычные лица вдруг обрели новые черты, стали чужими. В ярком свете ламп таинственные тени протянулись вниз от бесстрастно застывших бровей и носов и превратили игроков в безглазых уродцев с заячьей губой. Этих людей он не знал. Вон там сидит не Тербер, а это не О'Хэйер. Это пара ничьих рук, подсовывающих открытую карту под закрытую, чтобы тайком взглянуть, что пришло, а это пять ничьих пальцев, которые складывают звякающие монеты в столбик, поднимают его над столом, роняют монеты по одной на сукно и начинают все сначала, сосредоточенно и методично. Безрассудный азарт уже захватил его, по спине побежали мурашки, и он отбросил прочь, похоронил и забыл все неприятности, составлявшие его жизнь последние два месяца.
Первый кон собрал большой банк. Он-то надеялся, что серьезная игра начнется не сразу, на своей двадцатке ему было далеко не уехать. Но расклад был удачный, и все ставили крупно. Он держал пару валетов и к третьему кругу успел вложить в банк все свои деньги – его двадцатка частично вошла и в малый банк – и теперь пасовал, потому что ставили только наличными, а он при всем желании не нашарил бы в кармане и цента. Банк, который он мог бы выиграть, отодвинули в сторону, и те, кто еще играл, клали деньги в центр стола, а ему оставалось лишь сидеть и терпеливо ждать. На четвертой сдаче О'Хэйер получил туза в пару к его «закрытой»: все знали, что у него туз, потому что Джим О'Хэйер не имел привычки набавлять для развлечения. «Пятнадцать сверху», – сказал О'Хэйер. У Пруита екнуло под ложечкой, он грустно посмотрел на свои два валета и порадовался, что пасует. Но на последней сдаче к нему пришел третий валет, и он объявил свои карты. Сердце сжималось от досады, что нечем взвинтить банк, и он про себя чертыхнулся.
Он выиграл почти сто пятьдесят. О'Хэйер взял второй банк, поменьше. Тербер посмотрел на О'Хэйера, потом перевел взгляд на Пруита и возмущенно хмыкнул. Пруит усмехнулся и, придвинув выигрыш, напомнил себе, что если выиграет следующий кон, то сразу же выйдет из игры, тогда-то Тербер нахмыкается досыта.
Выигрывать еще кон было совсем необязательно, он достаточно заработал на первом. Но он дал себе слово выиграть два кона, а не один, и потому не ушел. Второй кон выиграл Тербер, а он проиграл сорок долларов. У него осталось чуть больше сотни, и он решил, что обязан выиграть еще раз, прежде чем уйдет. И опять не ушел. Но ему не повезло ни в третьем коне, ни в четвертом, ни даже в пятом. И когда он, наконец, выиграл снова, от первого выигрыша осталось меньше пятидесяти долларов.
Сгребая деньги, он облегченно вздохнул и сбросил напряжение, с каждым проигрышем давившее на него все тяжелее: ему начало казаться, что он больше никогда не выиграет. Зато сейчас у него появилась солидная база, и было от чего оттолкнуться. После второго выигрыша у него набралось больше двух сотен. Две сотни – приличный капитал. И он начал играть осторожно, взвешивая каждую ставку. Он вел рассчитанную, сбалансированную игру и получал огромное удовольствие, растворял себя без остатка в этом наслаждении, в поединке своего ума с абстрагированным умом противников. Это был настоящий покер, жесткий, монотонный, бесстрастный, он поистине упивался им и играл ровно, проигрывая лишь по мелочам, часто пасуя, изредка кое-что выигрывая, и до поры оттягивал тот момент, когда сорвет действительно большой куш и выйдет из-за стола.
Все это время он, естественно, понимал, что бесконечно так продолжаться не может, две сотни не тот резерв, с которым устоишь в игре такого калибра, но он не замахивался на многое, ему нужен был еще только один крупный выигрыш, вроде двух первых, возможно даже крупнее, потому что сейчас у него было больше денег, а потом он встанет и уйдет. Если бы он сразу выиграл два кона кряду, то, как и обещал себе, давно бы ушел, но ведь так не получилось, ведь сначала он выиграл только один кон и сейчас хотел успеть выиграть в последний раз и уйти, прежде чем его посадят на мель.
Но когда его посадили, и посадили крепко, большой выигрыш был все еще где-то на подходе.
У него было две десятки – неплохой вариант. На четвертой сдаче он получил еще одну. На той же сдаче Тербер отхватил второго короля в открытую. Тербер набавил, поставив на десятку. Пруит насторожился: в такой игре блефовать не рискуют, но, когда на столе столько денег, можно ждать чего угодно. У Тербера, конечно, могла быть не пара, а тройка, но Пруита на эту удочку не поймаешь, он не вчера родился. Когда все поставили и подошла его очередь, он набавил лишь слегка, самую малость, для пробы, пустячную ставку, которую мог потерять без ущерба. Трое игроков немедленно спасовали. После паузы поставили только О'Хэйер и Тербер. У О'Хэйера явно был туз в пару к «закрытой», и он платил за шанс получить третьего туза. Акула ты. О'Хэйер, настоящая акула! Дерешь с людей по двадцать процентов! А Тербер слишком долго думал, дважды глядел на свою «закрытую», потом чуть не сказал «пас», но все-таки набавил, значит, нет у него тройки!
На последней сдаче О'Хэйер промахнулся с третьим тузом и равнодушно объявил «пас». Этот при любой игре может себе позволить пасовать с равнодушной мордой. Короли Тербера были на столе по-прежнему старшей картой, но Тербер не набавил, а только сказал «оставляю», и у Пруита отлегло от сердца, теперь он точно знал: третьего короля у Тербера нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145