Будьте готовы. - И они ушли, оставив нас одних.
Гостевой домик оказался уютным. Крышу его покрывала свежая солома, на стенах висели гирлянды из хвои. Напротив крыльца стояла дряхлая виселица. Кожаные ремни почти сгнили, да и перекладина оставляла желать лучшего. У подножия виселицы росли болезненные красные цветы - словно расплескалась кровь.
Глядя на повешенного, мать Хаала презрительно оттопырила губу:
- Обрядовое творчество, да? Мир язычников, вот что это такое. Шиона, вы притащили нас в обиталище скверны.
Отшельник развёл руками:
- Ничего не знаю. При никудышненьком такого не было.
Он помрачнел. Не было, не было, да что-то всё-таки было... Я обошёл вокруг столба. Повешенный висел вниз головой. Руки его перекрещивались на груди, свободная нога была согнута в колене - издалека он напоминал перевёрнутую четвёрку. На сведённом судорогой лице застыла улыбка.
Деревянная скульптура. Но какое мастерство!
- Извращённое понимание искусства. И язычники уверены, что почтили этим Господа!
- Только не устраивай костров инквизиции, умоляю. Вполне симпатично.
Альберт постучал повешенного по животу. Дерево отозвалось глухим утробным звоном.
- Мне кажется, - пробормотал не-господин страха, - что он живой.
- И смотрит на нас. Пойдём отсюда.
Мы вошли в дом. С неприятным чувством я обнаружил, что на соломенных циновках красным нарисованы силуэты подошв. Я разулся. Мои кроссовки как раз идеально подходили к силуэтам. Для пробы я переставил их на соседние - линия выбилась из-под подошвы.
Всё шло так, как должно было идти. Сила пульсировала в воздухе. Каждый из рабов круга меняет мир, наполняя его своим безумием. Альберт, Хаала, Шиона... Мы на правильном пути. Где-то рядом скрывается четвёртый человек круга.
Мы прошли в комнату. Циновки под ногами сменились бледно-зелёными матами из сушёной травы. Повсюду царил порядок: нервный, отчаянный. Тот, что возникает у измученной хозяйки, готовой убить за кружку, положенную не на своё место. На полу лежали коврики: раскрашенный под гранит - для Альберта, затканный золотом и серебром - для Хаалы. Шионе достался коврик, играющий бликами морских волн. Мне - с абстрактным орнаментом. Коврик, украшенный листвой и желудями, оставался пуст.
- Садитесь, злые люди с небес, - усмехнулся я. - Места уже приготовлены.
Мы расселись на ковриках. Откуда-то появился грозный мохнобровый старичок в белом переднике. За ним семенили насупленные дети лет одиннадцати-двенадцати. В белых передниках, с подносами в руках. Руководствуясь одними им известными правилами, дети расставили на матах чашки, чайники и тарелки с травой.
- Злые люди со звёзд. Отдыхать. Вы устать, мы - чай, травка. Хорошо!
Самый младший высыпал в глиняную плошку горсть сушёной травы. Высек искру. По комнате поплыл аромат нагретого солнцем камня, цветов дикого лука и молочая. Кланяясь, словно автоматы, слуги вышли в дверь. Дети попадали точно в такт со своим начальником, и от этого становилось жутко. Хаала вздохнула:
- Андрей, это всегда так бывает? Каждый новый человек круга воспринимается таким, - она огляделась, ища слово, - чудовищем?
- Да. Помнишь лионесцев на «Красотке Игрейн»? Вы превратили их в животных. Я не знаю, как вы живы. Почему вас не убили до сих пор.
- Мы хорошо притворяемся, - заметил Альберт. - Вот я, например: всего боюсь, однако же делаю что-то. Иногда получается, иногда нет... Я что-то не так сказал? - испуганно глянул он на нас.
- Всё так, - неожиданно мягко улыбнулась Хаала. Она повернулась ко мне: - Андрей, ты первый, кто принял меня такой, какая я есть. Пусть у тебя были на то свои причины и своя корысть - неважно. Господь не различает рек по истокам. Спасибо тебе.
Шиона терпеливо ждал, пока закончатся откровения. Затем, кряхтя, потянулся к чайнику. Наливал он чай на особенный манер: низко опуская пиалу, так что струя лилась с высоты.
- Униженный вот что скажет, - объявил он, раздавая чашки. - Вы рассеяли мрак моей души. Убогонький ведь кем был раньше? Мерзавцем. Сволочью. По делам, как говорится, и плеть. Вы же иное, храни вас будда Вайрочана.
Пока он говорил, я взял с блюда лист салата. От аромата курений голова стала лёгкой, как воздушный шарик. Я оторвал кусок и принялся жевать.
- Всё это, - Шиона неопределённо обвёл вокруг себя рукой, - есть отражение чаяний убогонького. Когда появился сын древа, он так сказал: соберите силу желаний своих, и да воплотятся они. По его слову и вышло.
Вкусно. Я схватил сразу огромный пучок травы. Сочная, кисловатая - её хотелось есть ещё и ещё. Такое со мной бывало лишь однажды. Я заболел, а Галча принесла мне лимон к чаю. Этот лимон я сжевал со шкурой - словно яблоко. До сих пор помню удивлённые глаза Галчи.
От ароматов ли гор, от пряного ли вкуса травы, но по телу прокатилась волна свежести и очищения. Я чувствовал себя на грани прорыва. Не хватало небольшого толчка, чтобы прийти к чему-то новому, неизведанному. Так беспокойно и тревожно приходит в город гроза.
Сумерки за окном сгущаются. Душно...
Хоть «Стремительный» и растопил тучи в небе Терры Савейдж, но ветер нагнал новых. На центральной площади селения запалили костёр. Его отблески проникали в комнату сквозь окно. На стене качалась тень повешенного; барабаны стучали всё громче.
- Не нравится мне всё это, - сказал Альберт. - Грохочут, грохочут...
От далёкого предгрозового рокота, вибрировали кости черепа. Было тревожно.
- На Лионессе, - начал я, без зазрения совести выдавая военную тайну, - местные так от нас защищались. Кострами и грохотом барабанов.
- А я одно время с «Языческим ковеном» тусовался. Только мы костры жгли, когда оргии устраивали.
- Ты участвовал в оргиях? - удивидась Хаала. - Господь с тобой, милый мальчик.
- А что такого? - насупился тот. - Все участвовали, и я тоже.
Разговор потихоньку налаживался. Как оказалось, костры и барабаны были не только у меня и Альберта. Шиона когда-то посещал подпольные соревнования по ушу. Хаале довелось участвовать в обряде экзорцизма.
- А давайте, может, вспомним у кого что было? Ну, страшного в жизни?..
Мне стало смешно. Тут Альберт мог заткнуть за пояс любого. Но идея мне понравилась.
- Давайте.
- Вы беду накличете. Это же чужой мир. Где ваша осторожность?
- Хаала, не нуди. - Я похлопал по рюкзаку, лежащему рядом: - У меня с собою генератор сторожевого поля. Жрецов с каменными ножами он не остановит, но задержать задержит.
- Жрецов не будет, - скупо заметил Шиона. - Приземлённенький ручается. Давайте рассказывать истории.
- Пусть Альберт начнёт. Он предложил, ему и слово.
Студент замялся:
- Ну, вряд ли я что-нибудь... Я ведь такой - своей тени боюсь. И вообще... Вот, однажды, помню, было... ещё в школе. Иду через кладбище. Ночью.
- Многообещающее начало, - засмеялась Хаала.
- Тс-с-с!
Генератор щёлкнул и загудел. На потолке появилось крохотное световое пятнышко. Оно растянулось, стало прозрачным и заполнило собой всё помещение. Я отыскал в углу подсвечник. Затрещал огонёк, и в комнате уютно запахло свечным воском. Тень повешенного качалась на стене.
- Так вот, - продолжал Альберт. - Иду я через кладбище, а там у свежевыкопанной могилы - человек. Сам без головы, а в руках - деревянный меч. И машет мне: проходи, мол.
- Вероятно, это был рокуро-кубай? - заметил Шиона. - Хотя, нет... Рокуро-кубай - нечто обратное. Одна голова без меча и тела. Вряд ли достойный муж мог так обмануться.
- Ты, наверное, куст за призрака принял, - предположила Хаала. - Такое случается. Ну и как, прошёл?
- Нет. Развернулся, и ну бежать!
Шиона не смог скрыть разочарования.
- Муж отважный идёт навстречу своим страхам, - назидательно заметил он. - Рубит их мечом ба-дао и расстреливает из нитевика. Иначе, как говорится, будут они сопутствовать ему во всех инкарнациях.
- Так ведь и сопутствовали, - вздохнул Альберт. - Это парень из моего дома оказался. Негр. У него тренировки по айкидо, а возвращаться ближе через кладбище. Он шёл, шёл, да и задумался. А тут я. Он думал меня пропустить, да забыл, что у него в руке этот... меч ихний. Бокен называется. И лица в темноте не видно. Он у меня потом денег взаймы брал. Глупая история, правда?
- Ну что ты, - Хаала потрепала его по волосам. - Мой ужас ещё позорнее. Я ведь потеряла веру в учителей.
- Расскажи.
Хаала замялась:
- Ну не знаю, стоит ли...
- Просим! Просим!
- Тогда слушайте. И не жалуйтесь. - Она вздохнула: - Такое бывает с юными девчонками. Надо уповать на милосердие Господне, но вы же знаете... На словах-то всё гладко. А копни поглубже - такое поднимется, хоть нос затыкай. Случилось это в годы моего послушничества. Было мне лет тринадцать, и была я редкостной оторвой. Честно. Мечтала с еретиками сражаться, естество им мужское отрывать. Я же говорю: молодая была, глупая.
Мать Зюбейда, наставница наша в рукопашном бою, люто меня ненавидела. Гонористых она вообще не любила. Я к ней раз как-то: мол, почему нас не учите? Только по пенькам прыгаем да воду для кухни таскаем! А она мне: хорошо. Сделаем тебе Марину рубашку - чтобы тело удар держало. Это, знаете, не сахар. Три круга по горам голышом - по терновнику да камням - а потом две девахи гранитным камушком всю обстучат с молитовкой. И так - много раз, пока тело не закалится. Спать на досках, ночью тоже молиться...
Я налил ей ещё чаю. Хаала с благодарностью приняла чашку.
- Мать Зюбейда думала, я сломаюсь. Виниться приду. Ну рано мне ещё рубашку было-то. Вогнали б в гроб девчонку - ни за что, ни про что. А я упрямая была! Глаза горят, сама худющая, исцарапанная, тело - сплошной синяк. И фигурой пацанка. Когда Фарида... ну, деваха, что меня камушком обхаживала, насмехаться стала, тут я не выдержала. Отлупила её. Я ведь всё переживала, что у меня вот здесь, - она показала на свою грудь, - мало. У других - вымя так вымя, а я доска доской. - Монахиня вздохнула: - До сих пор стыдно. Я ведь Фариде этой руку сломала и глаз выбила. Думала, всё: в мешке утопят или шлюхой храмовой сделают, Магдалиной. Христос миловал. Выпороли до беспамятства, да в часовне заперли на десять дней. Молиться. Мать Зюбейда, оказывается, всё видела. Сказала потом: «Не за то наказываю, что сестру во Христе и Диане искалечила. А за то, что кичилась, о красоте телесной вперёд духовной думала. Перед Христом все равны: дурнушка и краса. Меч золочёный и глефа титанопластиковая».
Глаза Хаалы затуманились. Отблески пламени падали на её лицо, смягчая грубые черты:
- Там я все десять денёчков и провалялась. У-у-у! Страшно было. Часовня-то заброшенная, для наказаний. Девчонок там перемерло страсть сколько. И привидения шастают... А может, не шастают, показалось мне в горячке. Лежу и всхлипываю: жалко себя, просто ужас. У меня ведь под подушкой медовый коржик был припрятан. И так его захотелось - сдержаться не могу. Я всегда была сладкоежка. Тело горит, больно, а в бреду коржик этот мерещится. И о котятах думаю... Меня в детстве Кошачьей Мамой звали.
К концу четвёртого дня, когда я уже кончалась, явилась мне святая дева Диана. Коснулась моих ран... врать не буду - сразу не исцелились. Но стало полегче. И вот идёт она вверх по лестнице и ко мне оборачивается, манит за собой. И свет от нее исходит - белый, радостный. Я ползу по лестнице, больно... всё равно ползу. А наверху святая исчезла. Но перед этим указала в окно.
Я подтянулась, гляжу в окошко, а там - солнце. Деревья зелёные, лужайка. И на той лужайке - мать Зюбейда с охранником. Он её тискает, а та хохочет, заливается.
Хаала умолкла, вновь переживая постыдную сцену. Шиона заметил:
- Быть может, то не святая матушка вас посетила? Охальный демон Гуу пытался смутить неокрепший ум послушницы?
- Да нет, - поморщилась Хаала. - Святая была настоящая. Матриархиня потом всему монастырю объявила, что на мне благодать. Я ведь почему рассказываю? Святая не зря приходила. - В глазах монахини блеснули слёзы. - Она хотела, чтобы я... того... людей принимать училась. Со всеми их недостатками, ложью и несовершенством. Да только не впрок пошло. Я потом до-олго во сне эту сцену видела. Всё забыть не могла. Правда, о крестовых походах уж не мечтала, дурь из меня вышла. А то бы сгинула девчоночкой от ревностности. Раньше-то я на мать Зюбейду едва не молилась.
Фитиль одной из свечей затрещал, выдал струйку дыма.
- Ладно, - раздумчиво сказал Шиона. - Смысла в том большого нет, однако убогонький расскажет. - Он пожевал губами и продолжил: - Произошло это, когда мы карали колонистов Терры Савейдж. Весёлые были времена. Если что-то нам нравилось - брали. Если кто-то говорил «нет» - мы рубили его мечами «ба дао», расстреливали из нитевиков и всё равно брали, что хотели. Такие мы были безжалостные мерзавцы.
- Чай кончился, - сказал Альберт. - Весь выпили.
- Я принесу ещё, - сказал я. - Заодно осмотрюсь, что да как. Шиона, не рассказывай без меня, ладно?
Я убавил защитное поле до минимума, приладил на пояс кобуру нитевика и вышел наружу.
Ночь пахнула в лицо теплом, сыростью и пряным запахом джунглей. Где-то орали ночные птицы. Звуки барабанов стали глуше, их ритм действовал на меня гипнотически.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54