В моноверах это начало жестокое,
насильственное, - сила, исходящая от бога, - у эллинов оно творческое.
Эллин может убивать, жечь и грабить, но он не вправе насиловать сознание,
привнося в него свои идеалы. Эллины отправлялись в поход не с
шестиконечной звездой, крестом или полумесяцем, они несли с собой гармонию
Аполлона, вино Диониса и красоту Афродиты. Они признавали рабство, но лишь
физическое - над телом, а не над сознанием. Рабы эллинов могли поклоняться
кому угодно и не терпели за это никакой кары. Как и не имели никакой
выгоды, если отрекались, скажем, от Мардука и начинали поклоняться Зевсу.
МИФОРЕЛИГИЯ сделала эллина предприимчивым к миру, она же сделала мир
восприимчивым к эллинистической культуре. Мир чрезвычайно легко принимал
эллинских богов и с удовольствием поклонялся им. Эти боги были близки
человеку, они помогали избавиться от страха перед сверхъестественным,
который присутствует в любой восточной монорелигии. Бог превратился из
господина в друга и покровителя. Друга, возливая которому из чаши, ты
пьешь вместе с ним; пьешь вино, а не кровь.
Однако при всей своей человечности - имеется в виду близость к
человеку - МИФОРЕЛИГИЯ порой была очень жестокой. Несоблюдение религиозных
норм, как-то осквернение храма пролитием крови ищущих покровительства у
божества (случай с Алкмеонидами) [Алкмеониды - афинский род, ведший свою
родословную от Алкмеона; принадлежавший к роду Алкмеонидов архонт Мегакл
приказал истребить участников заговора Килона, искавших спасение у алтарей
богов; за это весь род Алкмеонидов был проклят и изгнан из Афин],
разрушение священных изображений (Алкивиад), несовершение погребального
обряда (Аргинузские острова) каралось не менее строго, чем нарушение
христианских догматов в эпоху инквизиции, магометанских норм в период
правления халифов или иудаистских при великих царях.
Чем объяснить эту жестокость - отголосками архаического прошлого или
проявлением религиозного догматизма? Думается, таким образом эллины
пытались предотвратить начавшееся разложение общества. Не в силах удержать
человека в рамках общественной морали они пытались заменить ее строгим
соблюдением религиозных канонов.
Механизм самоуничтожения присутствует в каждой вере. МИФОРЕЛИГИЯ не
исключение. Как и прочие, она была насквозь пропитана скепсисом. Не
мятущимся, переполняющим душу индивидуума, а взрывным, бунтарским. Сами
боги порой восстают против божественных устоев. Аполлон, Афина, Посейдон и
Гера интригуют против Зевса и тому волей-неволей приходится прибегнуть к
помощи титанов - могучей силе земли, чтобы подавить "придворный" бунт. Но
все это дворцовые шалости, а вот уже Аполлон учит смертных противостоять
воле божественных предопределений.
Как же смогли б вы, Эней, защитить вопреки и
бессмертным,
Трою высокую, если теперь ниспослать вам победу
Хочет сам Зевс, а вы лишь трепещете, стоя без битвы?
Видел когда-то других я людей, - только собственной силе,
Собственной смелости духа и мощи они доверяли...
Гомер, "Илиада"
Здесь Аполлон выступает по сути против Зевса, отвергая возможность
преемственного восприятия последним вселенского духа. Фрондер по натуре,
светозарный бог, не прочь занять олимпийский престол, не колебля при этом
основ веры. Однако выступая против отца, он волей-неволей наносит
сильнейший удар по всему зданию веры. Это не бунт, но уже его предвестие.
Активно содействовал разрушению веры титан Прометей. Он осмелился
взбунтоваться и против Зевса и против предопределения, так как, обладая
даром предвиденья, знал, какие последствия повлечет его поступок, но тем
не менее отважился на него. Прометей дал людям знание, порождающее
религиозный скептицизм. Он был примерно наказан, но затем его фактически
помиловали и даже пригласили на Олимп. По логике событий Прометей должен
был занять место рядом с Зевсом, потеснив таким образом верховного бога.
Это уже первое проявление бунта.
Апогей бунта начнется тогда, когда на Олимпе объявится буйный гость
из Фракии - Дионис.
Бог разрушающий и созидающий. Бог умирающий и воскресающий вновь. О
нем писали так много и столь многие (достаточно упомянуть имена Ф.Ницще,
Вяч.Иванова, В.Вересаева), что я не хочу много говорить об этом, вне
всякого сомнения, самом загадочном боге эллинского пантеона. Затронем лишь
одну тему - как Дионис, самый языческий из всех языческих богов похоронил
языческий Олимп.
До него Олимп был подобен несокрушимым мраморным чертогам, покоящимся
на зевсовой мудрости и аполлонической гармонии. Дионис, воплотивший в себе
суть растерзанного и сожранного титанами Загрея, нес в себе титаническую
силу, частицу укрощенного им хаоса; если только вообще можно говорить об
укрощении хаоса. Он подарил Элладе вакхическое неистовство, сокрушив
гармонию аполлонического эллина. Произошел взрыв. Эллин внезапно узрел еще
одну возможность уподобиться богам, слиться с ними воедино в хмельном
экстазе. И не нужны были больше подвиги и свершения, достаточно было
принести возлияние хмельному богу и выпить чашу неразбавленного вина.
Дионис, самый жизнелюбивый из богов таким образом лишил эллина активной
жизненной позиции, той самой ПОТЕНЦИИ, что двигала афинскими и эгинскими
триерархами, коринфскими переселенцами и гоплитами спартиатами. Он понизил
авторитет Элизиума, а значит и всей веры. Но это было полбеды. Помимо
всего Дионис был вечно умирающим и воскресающим богом, то есть присущее
богам бессмертие он дробил на жизненные циклы, свойственные человеку. И
люди заговорили о переселении душ. Первым об этом сказал Ферекид, его
мысль подхватили и развили Пифагор и Эмпедокл. Человек обретал бессмертие,
а значит уподоблялся богам. А разве может подобный тебе служить
авторитетом?
Дионис заменил стройное логическое предопределенное начало на буйную
хаотичную стихию, стремился преодолеть неотвратимость рока и вернуться к
хаосу. Поначалу бунтарская суть дионисийства проявлялась в принципе
умирающей и воскресающей природы, но здесь наличествовало спиралеобразное
развитие, не противоречившее логическим законам времени. Однако постепенно
Дионис превращается в свою первую ипостась, противоречившую Зевсу и
уничтоженную им. Дионис по сути поворачивает время вспять, потрясая устои
бытия.
Двоякая суть Диониса - бога вечно веселящегося и вечно страдающего. В
этой сути было нечто, несвойственное Олимпийцам, которым было чуждо
страдание как категория. В ней - черный червь, копошащийся сомнением в
душе человека - быть или не быть. И эллин уже не находи ответа. То, что
было для него ясным и понятным, вдруг стало запутанным. Человек ищет выход
в радости, как прежде, но не находит его, потому что в его душе поселилось
страдание. И тогда он ищет выход в страдании, но это уже не олимпийская
вера, наполненная оптимизмом. Страдание порождает мессианизм, потребность
в божестве, к которому можно б было обратиться со слезливой молитвой. Был
ли Дионис таким божеством? Однозначно - нет. Ведь:
Принес он смертным влажный сок лозы.
Когда бессчастный человек той влаги,
Рожденной виноградом, изопьет, -
То улетает скорбь, и сон приходит,
Приходит повседневных зол забвенье, -
Иного средства от страданий нет.
Еврипид, "Вакханки"
Дионис имеет средство от страданий. Он единственный может избавить от
страдания, привнесенного им же. Но человек уже не нуждается в излечении.
Как это сладко - страдать! Достоевский устами Алексея Ивановича ("Игрок")
замечает: "Есть, есть наслаждение в последней степени приниженности и
ничтожества. Черт знает, может быть, оно есть и в кнуте, когда кнут
ложится на спину и рвет в клочки мясо".
Человек наслаждается душевным мазохизмом. Он начинает размышлять о
грехе - понятии, чуждом аполлоническому эллину. Грех становится изначален
и с этого мгновения Дионис преображается. Его сладострастный,
порочно-хмельной, вечно возрождающийся лик "дьявола", сменяется скорбным
лицом Христа. Остается лишь умертвить суть бунтаря, объявив себя рабом
раба, и животворящая сила Диониса исчезает. Дионис свергает олимпийцев
лишь затем, чтобы самому пасть под тяжестью креста.
Человечество должно было содрогнуться в тот миг, когда Дионис
обдуманно-нечаянным ударом тирса убил великого Пана, душу олимпийской
Эллады. Но оно осталось равнодушно, ибо еще не осознало этой утраты. Оно
стояло на коленях пред висящим на кресте, не задумываясь над тем, что этот
крест подмял не просто лживых языческих идолов Юлиана Отступника, не
демонических божеств канувшей в Лету эпохи. Он подмял самую прекрасную
сказку, когда-либо созданную человечеством. Юная сказка ушла, уступив
место согбенноспинной старости.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СКИФСКАЯ САГА
В качестве второй лучшей из областей я,
Ахурамазда, создал Гаву, обитель согдийцев.
Во вред ей Анхра-Майнью смертоносный
произвел несущих гибель скифов.
Авеста. Вендидат 1
1. ЧЕРНЫЙ ГОРОД
Солнце...
Огромный раскаленный шар висел ровно над головой человека, высасывая
последние остатки живительной влаги. Измученный конь медленно переступал
копытами по песку. И человека, и животное мучили накопившиеся за три дня
непрерывной скачки усталость и раны, но более всего жажда. Жажда...
- Пить!
Губы выдавили это сладкое слово и Скилл очнулся. Пить! Он мог думать
лишь об этом. Живительная, серебристо плещущая влага. Он мог думать лишь о
ней. Последний раз он и его конь пили два дня назад в оазисе Мазеб. Там-то
их и настигли рыжебородые стражники Аримана.
Когда засвистели стрелы, спугнувшие мирных купцов, что остановились
напоить верблюдов, Скилл в мгновение ока вскочил на спину Черного Ветра.
Левая рука привычным движением выдернула из горита лук, правая - стрелу и
один из врагов рухнул с коня, схватившись руками за пробитое горло.
Мгновение - раз, два-три - и вторая стрела сбросила наземь еще одного
рыжебородого. Затем полетела третья стрела...
Скилл пускал стрелы, а Черный Ветер плясал на крохотном пятачке между
пальмами, мешая стражникам целиться. Они были неплохими стрелками, эти
рыжебородые, но конь Скилла ускользал от их стрел, словно бестелесный
призрак, а лук кочевника продолжал посылать смерть. Ибо Скилл был лучшим
лучником среди скифов, а значит и лучшим лучником в подлунном мире, ведь,
как известно, ни один народ не может сравниться со скифами в умении
стрелять из лука. Скилл пускал стрелы с правой и левой рук, на скаку
назад, через голову, свесившись под брюхом коня. Точному полету его
тростниковых молний не могли помешать ни ветер, ни свистящие вокруг него
стрелы, ни дикие выкрутасы жеребца.
Стражники Аримана поняли это не сразу - лишь тогда, когда Скилл
истребил половину вражеского отряда. Возглавлявший погоню жрец выкрикнул
приказание, и они поспешно скрылись за длинным глиняным дувалом,
окружавшим храм местного идола. Скилл не стал дожидаться, когда враги
опомнятся и вновь нападут на него. Он ударил пятками по бокам коня, и
Черный Ветер помчался прочь из едва не ставшего ловушкой оазиса, оставляя
сзади облако мелкой серой пыли. Выскочив из оазиса на дорогу, ведущую в
Согд, скиф обернулся. Шагах в пятистах позади него неслась кавалькада
всадников - рыжебородые возобновили преследование.
- Хоу! Вперед, Ветер!
Но жеребец не нуждался в понуканиях. Он прекрасно понимал, что
хозяину грозит опасность. Черный Ветер прибавил шаг, его ноги замелькали в
стремительном калейдоскопе. Лучший скакун Дрангианы, он не имел себе
равных в быстроте бега и выносливости.
В ушах Скилла свистел разрываемый скоростью ветер. Земля стелилась
под ноги коня. Время от времени скиф оглядывался. Отрыв от преследователей
увеличивался все более и более. Когда Черный Ветер достиг каменистого
холма, за которым начиналась пустыня Тсакум, всадников уже не было видно.
Зоркие глаза скифа смогли различить лишь крохотную полоску пыли, поднятую
копытами лошадей рыжебородых, едва видневшуюся на горизонте. Скилл
похлопал скакуна по тяжело опадающему боку.
- Довольно. Поумерь свой пыл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
насильственное, - сила, исходящая от бога, - у эллинов оно творческое.
Эллин может убивать, жечь и грабить, но он не вправе насиловать сознание,
привнося в него свои идеалы. Эллины отправлялись в поход не с
шестиконечной звездой, крестом или полумесяцем, они несли с собой гармонию
Аполлона, вино Диониса и красоту Афродиты. Они признавали рабство, но лишь
физическое - над телом, а не над сознанием. Рабы эллинов могли поклоняться
кому угодно и не терпели за это никакой кары. Как и не имели никакой
выгоды, если отрекались, скажем, от Мардука и начинали поклоняться Зевсу.
МИФОРЕЛИГИЯ сделала эллина предприимчивым к миру, она же сделала мир
восприимчивым к эллинистической культуре. Мир чрезвычайно легко принимал
эллинских богов и с удовольствием поклонялся им. Эти боги были близки
человеку, они помогали избавиться от страха перед сверхъестественным,
который присутствует в любой восточной монорелигии. Бог превратился из
господина в друга и покровителя. Друга, возливая которому из чаши, ты
пьешь вместе с ним; пьешь вино, а не кровь.
Однако при всей своей человечности - имеется в виду близость к
человеку - МИФОРЕЛИГИЯ порой была очень жестокой. Несоблюдение религиозных
норм, как-то осквернение храма пролитием крови ищущих покровительства у
божества (случай с Алкмеонидами) [Алкмеониды - афинский род, ведший свою
родословную от Алкмеона; принадлежавший к роду Алкмеонидов архонт Мегакл
приказал истребить участников заговора Килона, искавших спасение у алтарей
богов; за это весь род Алкмеонидов был проклят и изгнан из Афин],
разрушение священных изображений (Алкивиад), несовершение погребального
обряда (Аргинузские острова) каралось не менее строго, чем нарушение
христианских догматов в эпоху инквизиции, магометанских норм в период
правления халифов или иудаистских при великих царях.
Чем объяснить эту жестокость - отголосками архаического прошлого или
проявлением религиозного догматизма? Думается, таким образом эллины
пытались предотвратить начавшееся разложение общества. Не в силах удержать
человека в рамках общественной морали они пытались заменить ее строгим
соблюдением религиозных канонов.
Механизм самоуничтожения присутствует в каждой вере. МИФОРЕЛИГИЯ не
исключение. Как и прочие, она была насквозь пропитана скепсисом. Не
мятущимся, переполняющим душу индивидуума, а взрывным, бунтарским. Сами
боги порой восстают против божественных устоев. Аполлон, Афина, Посейдон и
Гера интригуют против Зевса и тому волей-неволей приходится прибегнуть к
помощи титанов - могучей силе земли, чтобы подавить "придворный" бунт. Но
все это дворцовые шалости, а вот уже Аполлон учит смертных противостоять
воле божественных предопределений.
Как же смогли б вы, Эней, защитить вопреки и
бессмертным,
Трою высокую, если теперь ниспослать вам победу
Хочет сам Зевс, а вы лишь трепещете, стоя без битвы?
Видел когда-то других я людей, - только собственной силе,
Собственной смелости духа и мощи они доверяли...
Гомер, "Илиада"
Здесь Аполлон выступает по сути против Зевса, отвергая возможность
преемственного восприятия последним вселенского духа. Фрондер по натуре,
светозарный бог, не прочь занять олимпийский престол, не колебля при этом
основ веры. Однако выступая против отца, он волей-неволей наносит
сильнейший удар по всему зданию веры. Это не бунт, но уже его предвестие.
Активно содействовал разрушению веры титан Прометей. Он осмелился
взбунтоваться и против Зевса и против предопределения, так как, обладая
даром предвиденья, знал, какие последствия повлечет его поступок, но тем
не менее отважился на него. Прометей дал людям знание, порождающее
религиозный скептицизм. Он был примерно наказан, но затем его фактически
помиловали и даже пригласили на Олимп. По логике событий Прометей должен
был занять место рядом с Зевсом, потеснив таким образом верховного бога.
Это уже первое проявление бунта.
Апогей бунта начнется тогда, когда на Олимпе объявится буйный гость
из Фракии - Дионис.
Бог разрушающий и созидающий. Бог умирающий и воскресающий вновь. О
нем писали так много и столь многие (достаточно упомянуть имена Ф.Ницще,
Вяч.Иванова, В.Вересаева), что я не хочу много говорить об этом, вне
всякого сомнения, самом загадочном боге эллинского пантеона. Затронем лишь
одну тему - как Дионис, самый языческий из всех языческих богов похоронил
языческий Олимп.
До него Олимп был подобен несокрушимым мраморным чертогам, покоящимся
на зевсовой мудрости и аполлонической гармонии. Дионис, воплотивший в себе
суть растерзанного и сожранного титанами Загрея, нес в себе титаническую
силу, частицу укрощенного им хаоса; если только вообще можно говорить об
укрощении хаоса. Он подарил Элладе вакхическое неистовство, сокрушив
гармонию аполлонического эллина. Произошел взрыв. Эллин внезапно узрел еще
одну возможность уподобиться богам, слиться с ними воедино в хмельном
экстазе. И не нужны были больше подвиги и свершения, достаточно было
принести возлияние хмельному богу и выпить чашу неразбавленного вина.
Дионис, самый жизнелюбивый из богов таким образом лишил эллина активной
жизненной позиции, той самой ПОТЕНЦИИ, что двигала афинскими и эгинскими
триерархами, коринфскими переселенцами и гоплитами спартиатами. Он понизил
авторитет Элизиума, а значит и всей веры. Но это было полбеды. Помимо
всего Дионис был вечно умирающим и воскресающим богом, то есть присущее
богам бессмертие он дробил на жизненные циклы, свойственные человеку. И
люди заговорили о переселении душ. Первым об этом сказал Ферекид, его
мысль подхватили и развили Пифагор и Эмпедокл. Человек обретал бессмертие,
а значит уподоблялся богам. А разве может подобный тебе служить
авторитетом?
Дионис заменил стройное логическое предопределенное начало на буйную
хаотичную стихию, стремился преодолеть неотвратимость рока и вернуться к
хаосу. Поначалу бунтарская суть дионисийства проявлялась в принципе
умирающей и воскресающей природы, но здесь наличествовало спиралеобразное
развитие, не противоречившее логическим законам времени. Однако постепенно
Дионис превращается в свою первую ипостась, противоречившую Зевсу и
уничтоженную им. Дионис по сути поворачивает время вспять, потрясая устои
бытия.
Двоякая суть Диониса - бога вечно веселящегося и вечно страдающего. В
этой сути было нечто, несвойственное Олимпийцам, которым было чуждо
страдание как категория. В ней - черный червь, копошащийся сомнением в
душе человека - быть или не быть. И эллин уже не находи ответа. То, что
было для него ясным и понятным, вдруг стало запутанным. Человек ищет выход
в радости, как прежде, но не находит его, потому что в его душе поселилось
страдание. И тогда он ищет выход в страдании, но это уже не олимпийская
вера, наполненная оптимизмом. Страдание порождает мессианизм, потребность
в божестве, к которому можно б было обратиться со слезливой молитвой. Был
ли Дионис таким божеством? Однозначно - нет. Ведь:
Принес он смертным влажный сок лозы.
Когда бессчастный человек той влаги,
Рожденной виноградом, изопьет, -
То улетает скорбь, и сон приходит,
Приходит повседневных зол забвенье, -
Иного средства от страданий нет.
Еврипид, "Вакханки"
Дионис имеет средство от страданий. Он единственный может избавить от
страдания, привнесенного им же. Но человек уже не нуждается в излечении.
Как это сладко - страдать! Достоевский устами Алексея Ивановича ("Игрок")
замечает: "Есть, есть наслаждение в последней степени приниженности и
ничтожества. Черт знает, может быть, оно есть и в кнуте, когда кнут
ложится на спину и рвет в клочки мясо".
Человек наслаждается душевным мазохизмом. Он начинает размышлять о
грехе - понятии, чуждом аполлоническому эллину. Грех становится изначален
и с этого мгновения Дионис преображается. Его сладострастный,
порочно-хмельной, вечно возрождающийся лик "дьявола", сменяется скорбным
лицом Христа. Остается лишь умертвить суть бунтаря, объявив себя рабом
раба, и животворящая сила Диониса исчезает. Дионис свергает олимпийцев
лишь затем, чтобы самому пасть под тяжестью креста.
Человечество должно было содрогнуться в тот миг, когда Дионис
обдуманно-нечаянным ударом тирса убил великого Пана, душу олимпийской
Эллады. Но оно осталось равнодушно, ибо еще не осознало этой утраты. Оно
стояло на коленях пред висящим на кресте, не задумываясь над тем, что этот
крест подмял не просто лживых языческих идолов Юлиана Отступника, не
демонических божеств канувшей в Лету эпохи. Он подмял самую прекрасную
сказку, когда-либо созданную человечеством. Юная сказка ушла, уступив
место согбенноспинной старости.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СКИФСКАЯ САГА
В качестве второй лучшей из областей я,
Ахурамазда, создал Гаву, обитель согдийцев.
Во вред ей Анхра-Майнью смертоносный
произвел несущих гибель скифов.
Авеста. Вендидат 1
1. ЧЕРНЫЙ ГОРОД
Солнце...
Огромный раскаленный шар висел ровно над головой человека, высасывая
последние остатки живительной влаги. Измученный конь медленно переступал
копытами по песку. И человека, и животное мучили накопившиеся за три дня
непрерывной скачки усталость и раны, но более всего жажда. Жажда...
- Пить!
Губы выдавили это сладкое слово и Скилл очнулся. Пить! Он мог думать
лишь об этом. Живительная, серебристо плещущая влага. Он мог думать лишь о
ней. Последний раз он и его конь пили два дня назад в оазисе Мазеб. Там-то
их и настигли рыжебородые стражники Аримана.
Когда засвистели стрелы, спугнувшие мирных купцов, что остановились
напоить верблюдов, Скилл в мгновение ока вскочил на спину Черного Ветра.
Левая рука привычным движением выдернула из горита лук, правая - стрелу и
один из врагов рухнул с коня, схватившись руками за пробитое горло.
Мгновение - раз, два-три - и вторая стрела сбросила наземь еще одного
рыжебородого. Затем полетела третья стрела...
Скилл пускал стрелы, а Черный Ветер плясал на крохотном пятачке между
пальмами, мешая стражникам целиться. Они были неплохими стрелками, эти
рыжебородые, но конь Скилла ускользал от их стрел, словно бестелесный
призрак, а лук кочевника продолжал посылать смерть. Ибо Скилл был лучшим
лучником среди скифов, а значит и лучшим лучником в подлунном мире, ведь,
как известно, ни один народ не может сравниться со скифами в умении
стрелять из лука. Скилл пускал стрелы с правой и левой рук, на скаку
назад, через голову, свесившись под брюхом коня. Точному полету его
тростниковых молний не могли помешать ни ветер, ни свистящие вокруг него
стрелы, ни дикие выкрутасы жеребца.
Стражники Аримана поняли это не сразу - лишь тогда, когда Скилл
истребил половину вражеского отряда. Возглавлявший погоню жрец выкрикнул
приказание, и они поспешно скрылись за длинным глиняным дувалом,
окружавшим храм местного идола. Скилл не стал дожидаться, когда враги
опомнятся и вновь нападут на него. Он ударил пятками по бокам коня, и
Черный Ветер помчался прочь из едва не ставшего ловушкой оазиса, оставляя
сзади облако мелкой серой пыли. Выскочив из оазиса на дорогу, ведущую в
Согд, скиф обернулся. Шагах в пятистах позади него неслась кавалькада
всадников - рыжебородые возобновили преследование.
- Хоу! Вперед, Ветер!
Но жеребец не нуждался в понуканиях. Он прекрасно понимал, что
хозяину грозит опасность. Черный Ветер прибавил шаг, его ноги замелькали в
стремительном калейдоскопе. Лучший скакун Дрангианы, он не имел себе
равных в быстроте бега и выносливости.
В ушах Скилла свистел разрываемый скоростью ветер. Земля стелилась
под ноги коня. Время от времени скиф оглядывался. Отрыв от преследователей
увеличивался все более и более. Когда Черный Ветер достиг каменистого
холма, за которым начиналась пустыня Тсакум, всадников уже не было видно.
Зоркие глаза скифа смогли различить лишь крохотную полоску пыли, поднятую
копытами лошадей рыжебородых, едва видневшуюся на горизонте. Скилл
похлопал скакуна по тяжело опадающему боку.
- Довольно. Поумерь свой пыл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178