Некоторым из них
суждено вскоре погибнуть, другие умрут позже, а кое с кем нам еще
предстоит встретиться много лет и даже веков спустя. Эта глава о
судьбах...
Он шел без отдыха двое суток. Шел днем и ночью, когда открыто, когда
украдкой по зарослям и лощинам, лишь изредка падая на землю и
прислушиваясь, как пульсирует кровь в избитых ногах. Его дом был далеко на
востоке, но он зачем-то брел на запад. Словно какая-то неведомая сила
толкала его вдоль берега моря вслед за уходящим солнцем. Его звали Дагут и
он был из рода киммерийцев.
Он шел, наслаждаясь свободой. Ведь последние сто дней Дагут провел
гребцом на сидонской триере. А до этого он был вольным разбойником, одним
из тех отчаянных головорезов, которые нагоняли ужас даже на тайную полицию
хазарапата. Это именно он, Дагут, задумал тот самый лихой налет на царский
дворец, что едва не стоил ему жизни. Увлекшись боем, разбойник не заметил,
как железная сагариса дворцового евнуха опустилась сзади на его голову.
Шлем уберег от гибели, но не от рабства. Очнулся Дагут в темнице. На
темени была огромная болезненная шишка, на руках звенели кандалы.
Тюремщики здорово поиздевались над пленником те три дня, которые он провел
во дворцовой тюрьме. На четвертый разбойника должны были казнить, но
хазарапат внезапно приказал помиловать его и отправить гребцом на триеру.
В преддверие войны Парсе нужны были сильные рабы.
Сто дней. Сто нескончаемых дней прошли в одном и том же движении.
Сначала следовало вытянуть вперед сжимавшие рукоять весла руки, чуть
приподнять валик вверх, затем резко потянуть его к себе и одновременно
откинуться назад, давая лопасти весла толчок. Раз-два-три-четыре. И так
бессчетное множество раз в день. Трижды им позволяли разогнуть спину и
давали еду - жидкую похлебку, кусок ячменного с отрубями и грязью хлеба и
чашу разбавленного вина. Иногда перепадало немного черемши и вареных
конских костей. Ночью совершенно обессиленные гребцы ложились на скамью и
забывались тяжелым сном, вдыхая запах нечистот, справляемых прямо под
себя.
Вставало солнце. Рабы узнавали об этом по свисту плети, ведь ни
единого веселого лучика не проникло на нижнюю палубу, где сидели Дагут и
еще восемьдесят его товарищей по несчастью. И вновь начинался нескончаемый
день. Вновь хрустела спина, вновь лопались от перенапряжения сухожилия,
лопатки обжигал сплетенный из бычьих жил бич надсмотрщика, а в желудке
стоял ком дурно приготовленной пищи. Постепенно сгнила одежда. Остались
жалкие лохмотья, прикрывающие лишь чресла. От гребцов ужасно воняло. В
нечесаных спутанных волосах копошились мириады насекомых. "Работать,
свиньи!" - раздирались надсмотрщики. Свистела дудка келевста. Мерно
покачиваясь гребцы спускали весла в воду, толкая корабль на запад.
Пришлось перетерпеть немало обид и испытать множество злоключений.
Триеру трепало штормами, да так, что гребцы изрыгали из желудков скудную
пищу. В один из дней открылась течь, и невольники едва не захлебнулись
водой. Парадоксально, но это был единственный почти счастливый день.
Триеру вытащили на берег, чтобы залатать пробоину, а рабов расковали и
позволили им провести день и ночь на твердой земле. Дагут думал о побеге,
но за ним следили особенно пристально. Единственное, что удалось сделать
киммерийцу, так это стянуть небольшой точильный камень, которым один из
воинов правил свой меч.
Будучи в числе прочих возвращен на корабль и вновь прикован к скамье,
Дагут несколько ночей подряд терпеливо тер украденным камнем сковывавшую
его ноги цепь, пока не источил ее настолько, что мог разорвать звенья
несильным движением. Он сделал это очень вовремя, потому что, задержись
хотя бы на день, и рыбы уже вовсю б пировали мясом киммерийца.
В тот день произошла битва. Гребцы ничего не знали о ней, но поняли,
что происходит нечто необычное. Келевст и надсмотрщики вдруг занервничали
и стали пуще прежнего погонять гребцов, заставляя их, надрываясь, ворочать
веслами. Сквозь проделанные в борту пазы долетал хаотичный гул.
Раздавались крики, звенел металл, слышался треск разбиваемых судов.
Видно, не напрасно нервничали в тот день сидоняне. Внезапно раздался
ужасающий грохот и сквозь борт прорвался окованный бронзой таран эллинской
триеры. Он пробил кедровую оболочку всего в нескольких футах от Дагута,
покалечив насмерть двух гребцов. Мгновение было невыносимо тихо. Все
ждали, что же будет дальше. Затем таран заворочался, раздался скрип
освобождаемой бронзы и в образовавшуюся щель хлынул поток морской воды.
Гребцы в ужасе закричали. Их крик словно подстегнул надсмотрщиков, которые
бросили бичи и устремились к люку, через который можно было выйти на
верхнюю палубу. Дагут также не стал мешкать. Рванув цепь, он освободился и
бросился бежать вдоль скамеек вслед за сидонянами. Гребцы кричали и
умоляюще протягивали к нему руки. Киммериец сочувствовал несчастным, но
ничем не мог им помочь. С трудом передвигая ноги, по колено в воде Дагут
достиг люка и обнаружил, что он наглухо закрыт. Сидоняне пытались спасти
корабль, надеясь на непроницаемость верхней палубы. Мгновение Дагут стоял
оцепеневший, не зная что предпринять, затем бросился назад. Корабль
стремительно погружался. Вода уже дошла до пояса и гребцы были вынуждены
привстать, пытаясь оттянуть конец и втайне надеясь на чудо, которое
принесет им спасение. Однако разум тут же подсказывал, что финикийцы даже
не думают о том, чтобы освободить гибнущих рабов. Одни из гребцов плакали,
другие изо всех сил дергали ногами, пытаясь порвать цепь, бородатый
фракиец, обезумев, схватил Дагута, желая помешать ему спастись; киммериец
ударил его кулаком по голове и побежал дальше. Когда он достиг пробоины,
вода уже поднялась по грудь. Воззвав к помощи предков, разбойник набрал
полную грудь воздуха и ушел под воду. Острые щепастые обломки изранили
плечи и руки, но Дагут сумел выскользнуть из пробитого днища и через
мгновение был на поверхности. Следовало осмотреться, однако киммерийцу
было не до того. Как истинный сын степей, он совершенно не умел плавать.
Изо всех сил колотя руками по воде, Дагут пытался удержаться на плаву. Он
уже захлебывался, когда вдруг сверху упала доска - видно, кто-то из мидян
принял его за свалившегося в воду воина и решил помочь. Дагут немедленно
вцепился в нее словно клещ и лишь теперь смог перевести дух. Вой по всей
очевидности затихал. Вдалеке, возле небольшого острова еще суматошно
скользили разнопарусные корабли, но в том месте, где оказался киммериец,
все было кончено. В воде плавали обломки мачт, весла, куски палуб и
бортов. Кое-где можно было увидеть темные пятнышки человеческих голов. Все
они медленно удалялись по направлению к берегу, который был не далее, чем
в трех стадиях. Дагут понял, что корабль, служивший ему тюрьмой, будучи
протаранен, поспешил к берегу, надеясь выброситься на мель или песчаную
косу. Кому-то, быть может, это и удалось, но только не сидонской триере.
Она не дошла до желанной цели и теперь стремительно погружалась в воду.
Дагут видел, как волны захлестнули палубу и корабль, булькнув, исчез под
волною. Последней скрылась мачта, на которой висели с десяток моряков.
Впрочем, сидоняне - отличные пловцы. Дагут с завистью проследил за тем,
как они вынырнули и дружно устремились к берегу. Передохнув еще немного,
он решил последовать их примеру. Вода была не слишком теплой, а мысли о
бездонной глубине и водящихся здесь морских чудовищах - не слишком
приятны. Улегшись животом на доску, киммериец принялся загребать руками.
Поначалу у него мало что получалось, но постепенно он приспособился и
устремился к берегу с вполне приличной скоростью. Течение, подбивавшее в
правый бок, относило пловца в сторону от уже достигших берега сидонян. Это
весьма устраивало Дагута, которому вовсе не хотелось вновь очутиться
прикованным к веслу. Поэтому он не усердствовал в стремлении поскорее
доплыть до спасительной суши и позволил волнам отнести себя подальше от
суетящихся на прибрежной косе моряков. Когда, лязгая от холода, киммериец
выполз на прибрежный песок, его отделяло от сидонян не менее пяти стадиев.
Не дожидаясь, пока его обнаружат, Дагут быстро пересек пляж и скрылся в
кустах. Здесь он пробыл довольно долго, согреваясь и отдыхая после
утомительной морской прогулки. Одновременно Дагут размышлял, что ему
делать дальше. Он мог попытаться вернуться назад в родные степи, но это
означало быть почти наверняка схваченным или сидонянами, или парсами,
стоящими у переправы через Геллеспонт. Поэтому киммериец принял
неожиданное решение - он направился в противоположную сторону в надежде
найти эллинов, которые окажутся врагами парсов. У них по крайней мере он
будет свободен, а со временем, быть может, и сумеет вернуться на родину. И
Дагут зашагал в сторону заходящего солнца.
Путешествие было не из приятных. Обросший, дикого вида, едва
прикрытый тряпьем, с рубцами от кандалов на ногах киммериец вызывал
подозрение. Потому он старался как можно реже попадаться на глаза людям,
особенно старательно избегая мидийских воинов, которые встречались ему все
чаще и чаще. Питался Дагут ворованной пшеницей, виноградом, яблоками и
оливками. Лишь однажды он решился зайти в шалаш раба, пасшего овец.
Пастух, родом с Кипра, гостеприимно принял товарища по несчастью. Он не
только досыта накормил его мясом, хлебом и свежим сыром, но и снабдил
провизией в дорогу. С помощью гостеприимного киприота Дагут избавился от
бороды и подстриг гриву черных волос. На прощание пастух подарил беглецу
свой старый хитон. Теперь Дагут обрел более-менее приличный вид и уже не
столь опасался быть пойманным. Пастух посоветовал беглецу выдавать себя за
карийца, спасшегося с затонувшего корабля и теперь пытающегося догнать
мидийское войско.
Дагут осмелел, а вскоре и обнаглел. За что едва не поплатился. Из
безрассудного нахальства он зашел в один из городков, что встретились на
его пути. Однако на беду киммерийца здесь оказались бывалые моряки,
повидавшие немало стран, в том числе и Карию. Они раскусили самозванца и
Дагуту пришлось поспешно улепетывать. Хорошо, что у Дагута от страха
прибавилось резвости в ногах.
К вечеру второго дня пути он достиг равнины, на которой был разбит
огромный лагерь. Насколько хватало глаз, до самого горизонта, тянулись
бесконечные ряды шатров и бивуаки, заполненные пестро одетыми воинами.
Дагут осторожно обошел мидийский стан стороной, но все же едва не
столкнулся с большим отрядом воинов, отправляющимся в сторону гор.
Переждав, пока враги не скроются в сумерках, беглец продолжил свой путь.
Вскоре он вошел в ущелье, заваленное множеством трупов. Здесь его и
схватили закованные в солнечно-красную броню воины. Дагут попытался
объяснить им, что он раб, бежавший от парсов. Поняли его или нет,
киммериец не знал; от волнения и усталости он потерял сознание.
Очнулся Дагут ночью у костра. Вокруг сидели бородатые воины. Один из
них, отличающийся от прочих - он был безбород, крепкоскул и светловолос,
от его могучей фигуры веяло нечеловеческой силой и царственным величием, -
заметив, что пленник очнулся, засмеялся и сказал:
- Ну, здравствуй, варвар из Киммерии.
- Здравствуй, - ответил Дагут и внезапно понял, что слова, которыми
он обменялся с незнакомцем, были произнесены на языке его отцов и дедов.
Их было двое. Их судьбы пересеклись дважды. Но они даже не знали
имени друг друга...
Мечты формы исполнились полностью, возможно даже с избытком. "Борей"
не только должен был принять участие в предстоящем сражении с флотом
варваров, но даже возвестить о его начале. Вместе с еще двумя триерами -
трезенской и эгинской - корабль формы должен был наблюдать за морем и в
случае появления вражеских судов предупредить об этом Ксантиппа,
возглавлявшего сторожевую эскадру, которая стояла на якорях в Фермском
заливе.
Молодой триерарх был горд собой и очень деятелен. Он находил
множество совершенно неотложных дел и раздавал массу абсолютно ненужных
распоряжений. Его можно было видеть то на носу, то на корме, то на мачте,
где он до боли в глазах всматривался в морскую даль, надеясь увидеть
паруса вражеских кораблей. Матросы втихомолку подшучивали над "ретивым
петушком", как они прозвали форму, но, разговаривая с ним, были предельно
почтительны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
суждено вскоре погибнуть, другие умрут позже, а кое с кем нам еще
предстоит встретиться много лет и даже веков спустя. Эта глава о
судьбах...
Он шел без отдыха двое суток. Шел днем и ночью, когда открыто, когда
украдкой по зарослям и лощинам, лишь изредка падая на землю и
прислушиваясь, как пульсирует кровь в избитых ногах. Его дом был далеко на
востоке, но он зачем-то брел на запад. Словно какая-то неведомая сила
толкала его вдоль берега моря вслед за уходящим солнцем. Его звали Дагут и
он был из рода киммерийцев.
Он шел, наслаждаясь свободой. Ведь последние сто дней Дагут провел
гребцом на сидонской триере. А до этого он был вольным разбойником, одним
из тех отчаянных головорезов, которые нагоняли ужас даже на тайную полицию
хазарапата. Это именно он, Дагут, задумал тот самый лихой налет на царский
дворец, что едва не стоил ему жизни. Увлекшись боем, разбойник не заметил,
как железная сагариса дворцового евнуха опустилась сзади на его голову.
Шлем уберег от гибели, но не от рабства. Очнулся Дагут в темнице. На
темени была огромная болезненная шишка, на руках звенели кандалы.
Тюремщики здорово поиздевались над пленником те три дня, которые он провел
во дворцовой тюрьме. На четвертый разбойника должны были казнить, но
хазарапат внезапно приказал помиловать его и отправить гребцом на триеру.
В преддверие войны Парсе нужны были сильные рабы.
Сто дней. Сто нескончаемых дней прошли в одном и том же движении.
Сначала следовало вытянуть вперед сжимавшие рукоять весла руки, чуть
приподнять валик вверх, затем резко потянуть его к себе и одновременно
откинуться назад, давая лопасти весла толчок. Раз-два-три-четыре. И так
бессчетное множество раз в день. Трижды им позволяли разогнуть спину и
давали еду - жидкую похлебку, кусок ячменного с отрубями и грязью хлеба и
чашу разбавленного вина. Иногда перепадало немного черемши и вареных
конских костей. Ночью совершенно обессиленные гребцы ложились на скамью и
забывались тяжелым сном, вдыхая запах нечистот, справляемых прямо под
себя.
Вставало солнце. Рабы узнавали об этом по свисту плети, ведь ни
единого веселого лучика не проникло на нижнюю палубу, где сидели Дагут и
еще восемьдесят его товарищей по несчастью. И вновь начинался нескончаемый
день. Вновь хрустела спина, вновь лопались от перенапряжения сухожилия,
лопатки обжигал сплетенный из бычьих жил бич надсмотрщика, а в желудке
стоял ком дурно приготовленной пищи. Постепенно сгнила одежда. Остались
жалкие лохмотья, прикрывающие лишь чресла. От гребцов ужасно воняло. В
нечесаных спутанных волосах копошились мириады насекомых. "Работать,
свиньи!" - раздирались надсмотрщики. Свистела дудка келевста. Мерно
покачиваясь гребцы спускали весла в воду, толкая корабль на запад.
Пришлось перетерпеть немало обид и испытать множество злоключений.
Триеру трепало штормами, да так, что гребцы изрыгали из желудков скудную
пищу. В один из дней открылась течь, и невольники едва не захлебнулись
водой. Парадоксально, но это был единственный почти счастливый день.
Триеру вытащили на берег, чтобы залатать пробоину, а рабов расковали и
позволили им провести день и ночь на твердой земле. Дагут думал о побеге,
но за ним следили особенно пристально. Единственное, что удалось сделать
киммерийцу, так это стянуть небольшой точильный камень, которым один из
воинов правил свой меч.
Будучи в числе прочих возвращен на корабль и вновь прикован к скамье,
Дагут несколько ночей подряд терпеливо тер украденным камнем сковывавшую
его ноги цепь, пока не источил ее настолько, что мог разорвать звенья
несильным движением. Он сделал это очень вовремя, потому что, задержись
хотя бы на день, и рыбы уже вовсю б пировали мясом киммерийца.
В тот день произошла битва. Гребцы ничего не знали о ней, но поняли,
что происходит нечто необычное. Келевст и надсмотрщики вдруг занервничали
и стали пуще прежнего погонять гребцов, заставляя их, надрываясь, ворочать
веслами. Сквозь проделанные в борту пазы долетал хаотичный гул.
Раздавались крики, звенел металл, слышался треск разбиваемых судов.
Видно, не напрасно нервничали в тот день сидоняне. Внезапно раздался
ужасающий грохот и сквозь борт прорвался окованный бронзой таран эллинской
триеры. Он пробил кедровую оболочку всего в нескольких футах от Дагута,
покалечив насмерть двух гребцов. Мгновение было невыносимо тихо. Все
ждали, что же будет дальше. Затем таран заворочался, раздался скрип
освобождаемой бронзы и в образовавшуюся щель хлынул поток морской воды.
Гребцы в ужасе закричали. Их крик словно подстегнул надсмотрщиков, которые
бросили бичи и устремились к люку, через который можно было выйти на
верхнюю палубу. Дагут также не стал мешкать. Рванув цепь, он освободился и
бросился бежать вдоль скамеек вслед за сидонянами. Гребцы кричали и
умоляюще протягивали к нему руки. Киммериец сочувствовал несчастным, но
ничем не мог им помочь. С трудом передвигая ноги, по колено в воде Дагут
достиг люка и обнаружил, что он наглухо закрыт. Сидоняне пытались спасти
корабль, надеясь на непроницаемость верхней палубы. Мгновение Дагут стоял
оцепеневший, не зная что предпринять, затем бросился назад. Корабль
стремительно погружался. Вода уже дошла до пояса и гребцы были вынуждены
привстать, пытаясь оттянуть конец и втайне надеясь на чудо, которое
принесет им спасение. Однако разум тут же подсказывал, что финикийцы даже
не думают о том, чтобы освободить гибнущих рабов. Одни из гребцов плакали,
другие изо всех сил дергали ногами, пытаясь порвать цепь, бородатый
фракиец, обезумев, схватил Дагута, желая помешать ему спастись; киммериец
ударил его кулаком по голове и побежал дальше. Когда он достиг пробоины,
вода уже поднялась по грудь. Воззвав к помощи предков, разбойник набрал
полную грудь воздуха и ушел под воду. Острые щепастые обломки изранили
плечи и руки, но Дагут сумел выскользнуть из пробитого днища и через
мгновение был на поверхности. Следовало осмотреться, однако киммерийцу
было не до того. Как истинный сын степей, он совершенно не умел плавать.
Изо всех сил колотя руками по воде, Дагут пытался удержаться на плаву. Он
уже захлебывался, когда вдруг сверху упала доска - видно, кто-то из мидян
принял его за свалившегося в воду воина и решил помочь. Дагут немедленно
вцепился в нее словно клещ и лишь теперь смог перевести дух. Вой по всей
очевидности затихал. Вдалеке, возле небольшого острова еще суматошно
скользили разнопарусные корабли, но в том месте, где оказался киммериец,
все было кончено. В воде плавали обломки мачт, весла, куски палуб и
бортов. Кое-где можно было увидеть темные пятнышки человеческих голов. Все
они медленно удалялись по направлению к берегу, который был не далее, чем
в трех стадиях. Дагут понял, что корабль, служивший ему тюрьмой, будучи
протаранен, поспешил к берегу, надеясь выброситься на мель или песчаную
косу. Кому-то, быть может, это и удалось, но только не сидонской триере.
Она не дошла до желанной цели и теперь стремительно погружалась в воду.
Дагут видел, как волны захлестнули палубу и корабль, булькнув, исчез под
волною. Последней скрылась мачта, на которой висели с десяток моряков.
Впрочем, сидоняне - отличные пловцы. Дагут с завистью проследил за тем,
как они вынырнули и дружно устремились к берегу. Передохнув еще немного,
он решил последовать их примеру. Вода была не слишком теплой, а мысли о
бездонной глубине и водящихся здесь морских чудовищах - не слишком
приятны. Улегшись животом на доску, киммериец принялся загребать руками.
Поначалу у него мало что получалось, но постепенно он приспособился и
устремился к берегу с вполне приличной скоростью. Течение, подбивавшее в
правый бок, относило пловца в сторону от уже достигших берега сидонян. Это
весьма устраивало Дагута, которому вовсе не хотелось вновь очутиться
прикованным к веслу. Поэтому он не усердствовал в стремлении поскорее
доплыть до спасительной суши и позволил волнам отнести себя подальше от
суетящихся на прибрежной косе моряков. Когда, лязгая от холода, киммериец
выполз на прибрежный песок, его отделяло от сидонян не менее пяти стадиев.
Не дожидаясь, пока его обнаружат, Дагут быстро пересек пляж и скрылся в
кустах. Здесь он пробыл довольно долго, согреваясь и отдыхая после
утомительной морской прогулки. Одновременно Дагут размышлял, что ему
делать дальше. Он мог попытаться вернуться назад в родные степи, но это
означало быть почти наверняка схваченным или сидонянами, или парсами,
стоящими у переправы через Геллеспонт. Поэтому киммериец принял
неожиданное решение - он направился в противоположную сторону в надежде
найти эллинов, которые окажутся врагами парсов. У них по крайней мере он
будет свободен, а со временем, быть может, и сумеет вернуться на родину. И
Дагут зашагал в сторону заходящего солнца.
Путешествие было не из приятных. Обросший, дикого вида, едва
прикрытый тряпьем, с рубцами от кандалов на ногах киммериец вызывал
подозрение. Потому он старался как можно реже попадаться на глаза людям,
особенно старательно избегая мидийских воинов, которые встречались ему все
чаще и чаще. Питался Дагут ворованной пшеницей, виноградом, яблоками и
оливками. Лишь однажды он решился зайти в шалаш раба, пасшего овец.
Пастух, родом с Кипра, гостеприимно принял товарища по несчастью. Он не
только досыта накормил его мясом, хлебом и свежим сыром, но и снабдил
провизией в дорогу. С помощью гостеприимного киприота Дагут избавился от
бороды и подстриг гриву черных волос. На прощание пастух подарил беглецу
свой старый хитон. Теперь Дагут обрел более-менее приличный вид и уже не
столь опасался быть пойманным. Пастух посоветовал беглецу выдавать себя за
карийца, спасшегося с затонувшего корабля и теперь пытающегося догнать
мидийское войско.
Дагут осмелел, а вскоре и обнаглел. За что едва не поплатился. Из
безрассудного нахальства он зашел в один из городков, что встретились на
его пути. Однако на беду киммерийца здесь оказались бывалые моряки,
повидавшие немало стран, в том числе и Карию. Они раскусили самозванца и
Дагуту пришлось поспешно улепетывать. Хорошо, что у Дагута от страха
прибавилось резвости в ногах.
К вечеру второго дня пути он достиг равнины, на которой был разбит
огромный лагерь. Насколько хватало глаз, до самого горизонта, тянулись
бесконечные ряды шатров и бивуаки, заполненные пестро одетыми воинами.
Дагут осторожно обошел мидийский стан стороной, но все же едва не
столкнулся с большим отрядом воинов, отправляющимся в сторону гор.
Переждав, пока враги не скроются в сумерках, беглец продолжил свой путь.
Вскоре он вошел в ущелье, заваленное множеством трупов. Здесь его и
схватили закованные в солнечно-красную броню воины. Дагут попытался
объяснить им, что он раб, бежавший от парсов. Поняли его или нет,
киммериец не знал; от волнения и усталости он потерял сознание.
Очнулся Дагут ночью у костра. Вокруг сидели бородатые воины. Один из
них, отличающийся от прочих - он был безбород, крепкоскул и светловолос,
от его могучей фигуры веяло нечеловеческой силой и царственным величием, -
заметив, что пленник очнулся, засмеялся и сказал:
- Ну, здравствуй, варвар из Киммерии.
- Здравствуй, - ответил Дагут и внезапно понял, что слова, которыми
он обменялся с незнакомцем, были произнесены на языке его отцов и дедов.
Их было двое. Их судьбы пересеклись дважды. Но они даже не знали
имени друг друга...
Мечты формы исполнились полностью, возможно даже с избытком. "Борей"
не только должен был принять участие в предстоящем сражении с флотом
варваров, но даже возвестить о его начале. Вместе с еще двумя триерами -
трезенской и эгинской - корабль формы должен был наблюдать за морем и в
случае появления вражеских судов предупредить об этом Ксантиппа,
возглавлявшего сторожевую эскадру, которая стояла на якорях в Фермском
заливе.
Молодой триерарх был горд собой и очень деятелен. Он находил
множество совершенно неотложных дел и раздавал массу абсолютно ненужных
распоряжений. Его можно было видеть то на носу, то на корме, то на мачте,
где он до боли в глазах всматривался в морскую даль, надеясь увидеть
паруса вражеских кораблей. Матросы втихомолку подшучивали над "ретивым
петушком", как они прозвали форму, но, разговаривая с ним, были предельно
почтительны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178