Секунду Шагалан длил борьбу, однако сопротивление оказалось не напускным.
– Нет! Не надо! – вскричала девушка тверже, упираясь кулачком в грудь. В распахнувшихся карих глазах мелькнуло отчаяние.
Он чуть ослабил хватку и позволил опрокинуть себя на спину. Ринара мигом вскочила, неловко оправляя платье, юноша, медленно остывая, следил за ней искоса. Продолжавшая бесцельно теребить подол, девушка поглядывала на него с откровенной растерянностью. Возбуждение, сомнение, страх, стыд – все, похоже, перемешалось в маленькой голове.
– Как ты можешь! – неожиданно взорвалась она. – Как ты можешь так поступать! Тело наставника едва предано земле, время скорбеть об утрате, а ты… У тебя на уме только похоть! Я хочу облегчить его страдания, а он и не собирается страдать! Подумаешь, умер самый близкий человек! Не стоит об этом переживать, куда интереснее совратить невинную простушку!
Шагалан заметил, что давно действует исключительно в роли слушателя.
– Ты несправедлива ко мне, – произнес чуть устало.
– И ведь не один ты, все твои приятели сделались совершенно бесчувственными! – Как и следовало ожидать, возражение лишь подхлестнуло агрессию. – Что с вами произошло? Еще вчера были нормальные, хорошие ребята, а нынче от вас не дождешься ни огорчения, ни радости. Куда вы подевали свои Господом подаренные души?! Неужели их выжгли эти иноземные учителя? Умирает близкий человек – минута молчания, и все снова беззаботны, будто ничего и не стряслось. Вы же становитесь неполноценными людьми, пойми же! Может, и освободите Гердонез, но при этом превратитесь в душевных уродов!
– Ты несправедлива и к нам всем, – так же вяло отозвался Шагалан.
Он ощущал истину, но веских аргументов бы не подобрал. Да и не слишком горел желанием подбирать – девушка все равно пренебрегла бы любыми аргументами. Сейчас она была взвинчена, энергична и зла. Прерывание истерики удалось на славу, хотя Шагалан уже надеялся на большее… Разве что попытаться…
Юноша перекатился на живот.
– Попробую объяснить, если хочешь…
– Нечего тут объяснять! – рыкнула в ответ Ринара. – Не смей и других сбивать с пути! Да и я тоже дура!… Думала, по крайней мере в тебе осталось человеческое. А ты… Не подходи ко мне теперь, Шагалан!… И спрячь свою гадкую похоть – ей ничего сегодня не достанется. Не все еще забыли о порядочности, чести и вере… А если совсем невтерпеж, поищи Зейну. Она-то обслужит с радостью – давно строит тебе глазки, бесстыжая!…
Девушка резко развернулась и, взметая песок, унеслась в сторону лагеря. Полежав немного, Шагалан неспешно двинулся следом. Закатные лучи солнца угасали за холмами, на смену выполз белесый диск луны, несколько нелепый на светло-голубом сумеречном небе. Минуя пост, юноша кивнул скучавшим в дозоре приятелям. На миг показалось: оба едва сдержали ехидные улыбки. Шагалан поднял голову, но лица хранили привычную бесстрастность. «Впрочем, все может быть, – подумалось отстраненно. – Чему тут удивляться? Заурядная деревня. Никаких тайн и личных дел».
Позади простирался долгий, трудный день, однако Шагалан чувствовал себя гораздо лучше, чем утром, невероятная легкость и умиротворение буквально струились по жилам. В упоении этим состоянием чуть не забыл про обязательство. Свернув в сторону, он вскоре вышел к примостившейся на отшибе землянке, где некогда горевал Бойд. Внутри было темно и тихо. Шагалан потоптался у порога, покашлял, но ответа не дождался.
Зато кольнул сигнал опасности. Даже не поняв, что собственно насторожило, Шагалан резко нырнул к земле. Уже в полете ощутил сильную руку, скользнувшую по спине, крутанулся из глубокого приседа – нога только рассекла воздух.
– Не так плохо. – Темная фигура сзади заговорила голосом мастера Кане. – Хотя еще есть над чем работать.
Хардай, подойдя вплотную, положил ладони на плечи и пристально посмотрел в глаза юноше. Шагалан выдержал пытливый, но дружелюбный взгляд.
– Кажется, все в порядке, – хмыкнул мастер удовлетворенно. – И моя помощь не требуется.
– Не требуется, – кивнул Шагалан.
– А как же переживания? Терзания души? Тревоги сердца?
Под Небом мало есть достойного волненья.
Не можешь действовать – приемли наблюденье.
Первая строка, продекламированная юношей, являлась вольным переводом с языка Нейдзи одной классической незаконченной фразы, вторая – плодом коллективного творчества местных талантов.
– Продолжение все же сыровато, – поморщился Кане, пряча улыбку. – Тем не менее, друг мой, вижу, ты вновь вернулся на путь. Значит, пора возвращаться и к нашим трудам.
III
Дорога, непредсказуемо петлявшая между заросших бурьяном холмов, исчезала где-то за одиноко торчащей черной скалой. Шагалану не случалось видеть скалу в таком обличье – после недавнего дождя она, точно гигантский самоцвет, поблескивала, забыв на время о своих серых, пыльных буднях. Тот же дождь загнал юношу на пару часов под кусты; чахлые ветви вряд ли могли считаться сколь-нибудь серьезной защитой, а в результате на дорогу он вылез промокшим до нитки. Вероятно, следовало бы остановиться и развести костер, однако цель была уже недалеко. Шагалан сперва вообще намеревался добраться до нее засветло. Теперь, похоже, его ждал марш в темноте, но и это казалось лучшим, нежели ночевка в мокром поле.
Он закинул за спину нехитрые пожитки: котомку, тыквенную флягу с водой да грубо сшитые башмаки – и двинулся в путь. Никогда не выделявшаяся особой оживленностью дорога после непогоды вовсе вымерла. Едва размякшая глина холодила подошвы, одежда от быстрой ходьбы постепенно подсохла, и Шагалан погрузился в некое полузабытье. Многие годы каждое утро в лагере начиналось с долгого бега по бесконечной полосе пляжа, он отлично знал, как старательно вызываемый транс облегчает напряженную работу. И потребовалось немало времени понять, что, в сущности, этот бег и замышлялся прежде всего как практика транса…
Вздрогнув, юноша поднял голову: неподалеку явственно скрипели плохо смазанные колеса. «Слишком глубоко отключился, – отметил про себя. – Так пропустится и что-нибудь серьезное». Он уже обогнул черную скалу – самую заметную здешнюю деталь – и заворачивал теперь к темнеющей на глазах роще. Еще постоял, прислушиваясь. Определенно, его догоняла телега, ненагруженная и неухоженная, запряженная одной лошадью. Шагалан, загребая камешки, полез в сторону, на гравийную осыпь, где и укрылся за выступом скалы. Собственно, бояться было нечего, он действовал из чистой осторожности. Ждал долго – возница совершенно не торопил свою ленивую клячу, если бы путник не затаился, они вряд ли могли догнать его до темноты. Наконец противный размеренный скрип раздался совсем близко, из-за поворота выползла телега. Предсказания юноши оправдались в точности: жалкая крестьянская развалюха, раскачивающаяся на каждом ухабе, понурая лошадка и понурый же возница, полностью погрузившийся в мокрый капюшон. Следовало все же признать – несмотря на убогость, повозка двигалась чуть быстрее пешего, а потому Шагалан устремился вперед.
Привлеченный шорохом скатывающегося гравия, возница обернулся, нервно задергался, однако поводьев не кинул и по первому знаку остановил дроги. Из-под капюшона высовывалась лишь жидкая бороденка, да глаза остро блестели из глубины.
– Вечер добрый, дядя! – как ни в чем не бывало улыбнулся Шагалан, подходя.
Возница недоверчиво похмыкал, поворочался и все-таки стянул капюшон на плечи:
– Вечер добрый, мил человек.
Щупленький, тщедушный, лысый старикашка, борода клочьями в разные стороны, редких белесых бровей почти не видно, – когда он попытался изобразить улыбку, стало ясно, что и зубов сохранилось не более полудюжины.
– Не подвезешь ли путника? – Поскольку опять последовало недоверчивое копошение, Шагалан капельку поднажал: – Стемнеет скоро, а ведь одному на глухой дороге небезопасно.
Бесспорно, возница сторожился нежданного попутчика не меньше, чем темной дороги, но перечить не рискнул. Юноша устроил свою поклажу в телеге, сам легко запрыгнул на край. Смиренно воспринявшая хлопок вожжами лошадка с прежней прытью потащила потяжелевший воз. Шагалан окинул взором недра повозки: пара охапок соломы да куча пустых мешков. Заметив подозрительные оборачивания возницы, ухмыльнулся, перелез вперед и уселся рядом с ним.
– Не бойся, дядя. Я тебе не тать, сзади по затылку бить не буду.
– Кто ж нынче разберет, – хмуро покосился старик. – Много лихих людей бродит на трактах. Вроде и взять с меня нечего, так находятся душегубцы, и для собственной радости грех примут.
– Неужто сильно куролесят?
– Здесь-то еще терпимо. А вот чуть к северу, там, говорят, полно народу по лесам гуляет.
– И откуда же толпы этакие взялись? – подыграл Шагалан.
– Известно откуда! – Возница скривился. – Подати непомерные, поборы постоянные. Как неурожай – в деревнях голод, вымирают. Семью потеряешь – озлобишься, на любые пики пойдешь. Вот и бежит народ в чащобы, кормится от лихого промысла.
– Чего ж не все убежали?
– Не каждый решится, – буркнул старик. – Да и ремесло это, по совести, сколь рисковое, столь и бестолковое.
– Это почему же бестолковое-то?
– Да народ в лесах, мил человек, собрался пускай и отчаянный, но в бранном деле слабый. Что они могут? Даже сотня на десяток белокурых напасть не отважится, знает – кровью умоется. В крупные деревни с городами не суются. Вот и остается им на проселках зазевавшихся стражников отлавливать да проезжих купцов потрошить. А какой с этого толк? Для страны какой толк? Уж который год стражники с разбойниками бегают дружка за дружкой, а ничегошеньки не меняется.
– Разумно говоришь, дядя. И смело.
Возница вздохнул:
– Стар, потому и смел. Как ни крути, скоро на отчет к Творцу, так хоть прежде выскажу, что другие молвить страшатся. За народ больно…
– Чего же за него горевать? Ведь народа, глянь, во сто крат больше, чем мелонгов. Если все враз поднимутся…
– Поднимутся, жди, – фыркнул старик насмешливо. – Нашего мужика, удалец, драли, дерут и впредь будут драть еще пуще, а он утирается. Из десятка кур отнимут девять, так он дрожит за последнюю. Чтобы все как один вздыбились, надо к смертной грани подвести, а власти не настолько глупы, чего уж спорить. Или…
– Или что?
– Или кому-нибудь самому бы удачно дело начать. Первые победы многих увлекут… Ну да надежды эти зряшные, потому как сила супротив огромная и когда истощится, Господь ведает… Разве горевать остается. Эх, за какие такие грехи кара на наши головы, беда, доселе невиданная?…
– Отчего ж, дядя, невиданная? – усмехнулся Шагалан. – Али не слыхал? И раньше империи бывали и впредь наверняка случатся. Просто не повезло нам аккурат под ее копыта угодить.
Старик поскреб ногтями плешь:
– Империи?… Надо же… И не одна? Ну, про Валесту-то мы чуток помним, оттуда наши Артави пошли, так? С тех пор, похоже, знать и ведет себя, словно в завоеванном краю… А кто же еще?
– В свое время и Овелид-Кун гремел, а прежде – Атианна. Это сегодня она в упадке, разодранная на куски, а тогда ее полки покорили почти все Срединные Острова. Даже в Гердонезе высаживались.
– Смотри-ка… И когда ж сие чудо приключалось?
– Лет шестьсот назад.
– У-у, там уже, милок, древность темная, ничего не разглядишь. Что подлинно было, что человек сочинил – не разберешь. И где ж ты-то такого поднабрался? Не сам ли измыслил?
– От достойных людей слышал, дядя, не сомневайся. Так все и было. Правда, солдатами нынешняя Империя побогаче, причем в разы. Зато остальное повторяется неизменно: взлет, расцвет и крах, превращение в совершенное ничтожество.
– Да, да… Хотелось бы верить, хотелось бы… Вот варвары все народы подомнут, слопают, тогда и развалятся… Только кому это уже поможет?…
Старик печально закивал головой, Шагалан, напротив, казался вполне довольным беседой – не один десяток подобных разговоров за его спиной, и большинство подтверждало расчеты.
Стемнело, заморосил мелкий дождь. Возница снова натянул свой капюшон, Шагалану пришлось накрыться грязным, дохнувшим гнилью мешком. Ехали молча, лишь изредка обмениваясь короткими фразами. Едва различимая полоса дороги ввела в обширную рощу, под пологом деревьев было посуше, но совсем темно.
– И куда ж тебя, голубь, понесло-то, на ночь глядя? – оживился в сухости возница.
– К родным иду, в Гиндес. – Юноша выложил обычную для этих мест легенду. – Мы – люди графа Бергольфа, знатной шишки в тех краях.
– Наслышан, Крут, бают, граф к своим холопам. Не от него ли и бегал на юг?
– Ну что ты, зачем? В поденщики здесь нанимался, почитай, месяц на полях спину горбатил. У нас-то нынче – вовсе бескормица, подати платить нечем.
– Да и тут, право, не сильно лучше. Вот уж горюшко-горе…
– Так и ты, дядя, поехал, не дожидаясь белого света. Торопишься, видать?
– Тороплюсь, как могу. Вез с товарищами провизию для монастыря Святого Мошара, да на обратном пути случилось лошадь перековывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74