Юноша помог ему сесть.
– Куда собрался-то? – Лицо ватажника было бледно до желтизны, губы дрожали и плохо слушались.
– Идти надо, – хрипло сказал Шагалан. – Здесь валяться – все передохнем. Сном животы не набить.
– Да куда идти-то? Вот-вот ночь нагрянет, какая охота? Может, утром чего сыщем.
– А ты поднимешь их утром, дядюшка? А если кто не встанет?
– А ты-то что предлагаешь? Ломиться по кустам в темноте, вслепую?
– Ну, не совсем вслепую. – Шагалан еще раз обратил лицо к небу. – Или у меня видения, или действительно пахнет дымом.
– Пожар? – покосился ватажник, растирая руку, на которую неудачно завалился.
– Не-а. Даже на костер не похоже, скорее, на добрую печь.
Шурга пошмыгал носом:
– Ничего не чую. И впрямь у тебя видения начались, парень, с голодухи и не то случается. Откуда в глухомани печь?
– Понятия не имею. Но запах с той стороны взгорья. Схожу гляну, вдруг удастся чего промыслить.
– Я с тобой.
– Куда тебе, встать-то ведь сам не сможешь.
– Это я-то не смогу? Смотри… Мы народ семижильный. А тебя, удалец, одного к людям выпускать опасно, наломаешь дров – отмаливай потом.
Шагалан все же незаметно пособил товарищу подняться, поддерживал его и дальше. Так, опираясь друг на друга, странная парочка медленно взобралась на вершину холма. Наверху запах усилился настолько, что его, пусть неуверенно, распознал и Шурга. Брести под гору оказалось существенно легче, хотя лес вроде как стал погуще. Из-за плотно сомкнувшихся зарослей не сразу приметили источник дымка: древняя избушка из почерневших от времени бревен, накренившись, погрузилась в землю по самые окна, а буйно обросший дерн на крыше скрывал ее от постороннего глаза. Если бы не вяло дымящая труба, разминулись бы с этим жилищем и в сотне шагах. Ближе вряд ли – из-за домика то и дело смутно доносился ласкающий слух шум скотного двора.
– Сколько раз здесь хаживали – никогда никого не встречали, – прохрипел Шурга на ухо юноше.
– Похоже, отшельник какой-то завелся.
– Может, и отшельник. Только придется нынче святому человеку поделиться с путниками своими припасами. Хоть и не по-божески, а помирать покамест не срок.
– Что, естество в трудную минуту и веру одолевает? – хмыкнул Шагалан, в ответ получил гневный взгляд. – Шучу. Пойдем, дядюшка, навестим потихоньку живность святого отца. Ни к чему отрывать его от молитв.
Однако провернуть все втайне не удалось. Пробираясь краем леса, Шурга оступился, сдавленно кашлянул, и тотчас откуда ни возьмись из-под избушки выкатилась маленькая рыжая собачонка. От ее истошного лая должны были, пожалуй, проснуться даже повстанцы по ту сторону холма. Не прекращая брехни, собачонка подлетела ближе, но благоразумно предпочла не бросаться на незваных гостей, вертелась рядом. Хозяин дома не заставил себя ждать. Скрипнула кособокая дверь, на порог шагнул рослый мужик. Лицо и руки в густой шерсти, обильные телеса переваливались через пояс серой рясы. Покосившись на надрывающегося сторожа, мужик легко качнул в ладонях здоровенную дубину.
– А ну, выходи к свету, кого нечистый дух прислал! – крикнул низким сильным голосом.
Прятаться дальше смысла не имело, приятели, треща сучьями, выбрались из кустов. Настырная собачонка продолжала лаять, но реже, одновременно поглядывая на хозяина.
– Цыц, Юлка! – буркнул тот. – В ушах от тебя звенит. А вам, скитальцы, чего тут надобно?
– Здрав будь, хозяин! – улыбнулся Шагалан, направляясь к нему. – Чего ж неприветливо гостей встречаешь?
– Стой, где стоишь! Отродясь сюда добрых гостей не закидывало. Лишь ворье да бродяги изредка наведываются, а на них у меня одна ласка – колом вдоль спины. Всяк рот на чужой каравай разинуть норовит.
Шурга отодвинул юношу плечом, выступил вперед, демонстративно ухватившись за рукоять меча.
– Ладно, уважаемый, довольно лясы точить. Если охота, можешь считать нас именно ворами. Только люди с голодухи пропадают, и, следственно, придется едой-то с нами поделиться.
– Ты меня железкой своей не пугай! – Мужик набычился. – Не для того я здесь два года горбатился, чтоб вот так запросто первому лохмотнику все отдать.
– А ведь и верно, поистрепались мы в дороге, – фыркнул сзади Шагалан.
– Бешеный какой-то попался, – шепнул Шурга. – За добро удавится, на ножи полезет. Что с ним сделаешь? Резать вроде как не с руки, однако и ребятам без пропитания нельзя никак. Где тут иначе-то разжиться, кто скажет?… Эй, ты куда?
Шагалан, вздохнув, принялся снимать с себя вооружение, складывая на землю. Мужик мрачно и безмолвно наблюдал за ними.
– Попытаюсь упросить святого отца смилостивиться… – Юноша покосился на оттопыренное голенище сапога, но, поколебавшись, сохранил его в неприкосновенности. На крайний случай. – Не беспокойся, дядюшка. Если не будет слишком дурить, останется живым и здоровым.
– Ты прежде сам, удалец, берегись, – покачал головой ватажник. – Ему только единожды достать этой оглоблей – враз дух вышибет.
– А что другое? Ты же не хочешь завалить его стрелой в брюхо, верно? А торчать здесь можно и до утра.
С этими словами Шагалан решительно пустился к избушке. Мужик заерзал, набычился еще более грозно:
– Стой, паршивец, кому говорят! Клянусь всеми муками Пророков, зашибу на месте! Стой!
Голос его все сильнее дрожал и срывался, разведчик понял, что под пугающей личиной таится отнюдь не воинственная натура. Надо было заканчивать с балаганом. Юноша зашагал быстрей, мужик неуверенно поднял дубину:
– Да простит Отец наш небесный прегрешение сие, ибо приневолен… и-ых!
Удар получился прямолинейным, но впечатляющим по мощи. Шагалан, впрочем, не собирался оценивать ее собственным лбом. Как ни ослабили его последние события, уклониться от такого увальня труда не составило. Тело нападавшего по инерции двинулось дальше, а его правая рука уже угодила в захват. Плавный полуоборот. Мужик въехал в вязкую грязь всей своей волосатой мордой. Шагалан тотчас уселся ему на спину, завернул туда же руку. Бесполезно откатилась в сторону дубинка.
– Давай вторую лапу, бестолочь! И впредь соображай, с кем драться, а с кем и слаживаться.
Ошарашенный мужик толком не сопротивлялся. Ему связали руки его же поясом, подняли, завели, понурого и чумазого, в избу. Ничего не понимающая собачонка поскуливала поблизости.
Внутри было грязно и пыльно. Вещи свалены в кучи вперемешку с тряпьем и мусором. Тяжело пахло луком, немытым телом, гарью. В единственной комнате существовало, казалось, лишь три хоть немного обжитых уголка – укрытая рваной овчиной лавка, печь с горой дров перед ней да засаленный стол с нечищеными плошками и потухшей лучиной. Примерно так Шагалан и представлял скит отшельника, если тот плохо сведущ в хозяйстве и лишен женской помощи.
Мужика усадили на лавку у дверей. Неспешно прошедшийся по комнате юноша вернулся к нему, наклонившись, заглянул в лицо. Ни сильного страха, ни особой ярости, скорее растерянность незлобивого, мирного человека. Под бесстрастным, изучающим взором мужик еще больше смешался и потупился.
– Монах? – негромко спросил Шагалан.
Тот, не поднимая глаз от пола, кивнул.
– Как звать?
– Торен, – поколебавшись, выдавил пленник.
Разведчик хмыкнул, опустился на лавку рядом:
– Ну что ж, поговорим, брат Торен. Развяжи-ка его, Шурга. Думается, святой отшельник не намерен дальше бузить и хвататься за мебель. Правда?
– Может, и не намерен, – буркнул повстанец. – Да только ты все ж посматривай за ним. Детина-то здоровый, бед натворить способен.
– Как же вы низко пали, люди… – Монах тяжело вздохнул, растирая освобожденные запястья. – На братьев своих, на служителей Господа кидаетесь волками лютыми. Грехи без меры на души берете…
Шурга моментально окрысился:
– Не тебе, расстрига, меня совестить да Божьему Закону учить! Голодным-то и епископ хлеба украдет. Сидишь тут, брюхо наедаешь, пока другие головой во имя святого дела рискуют, а туда же…
– Полно скандалить, темнеет. – Шагалан развел спорщиков. – Дядюшка, сходи приведи ребят. А я тем временем с братом Тореном обсужу условия нашего здесь постоя.
Шурга лишний раз окинул отшельника недоверчивым взглядом, но перечить не решился.
– Как же занесло в такую глушь, отче? – спросил Шагалан, когда они остались одни.
– Я… – Торен неуверенно покосился на юношу. – Я из Нирильенского монастыря… Второй год как ушел… Совсем плохо было… Потом вот сюда прибился. По дорогам бродить – на виселицу напрашиваться, в жилых краях не задержишься – беглых никто не приютит. А коль дерзнет, так, скорее всего, закабалит, запряжет пуще последнего раба. Наслушался я историй, насмотрелся… Беглый же не человек. Можно ограбить, унизить, убить забавы ради. Кому он пойдет жаловаться? Палачу? Люд зачастую и сам живет хуже скота, а над другим поиздеваться все же тянет. Хоть миг, а почувствовать себя властелином чужой судьбы… Прости, Господи, хулу на темный народ Твой.
Он истово перекрестился. Шагалан уточнил:
– Нирильен… Это где-то под Брансенгертом?
– Миль двадцать оттуда. У нас монастырь маленький, незнаменитый.
– И что же сорвало с теплого места?
– Как обычно – нужда… – Торен опять потупился, словно устыдившись. – Именно так, милостивый господин. Десятину священную, церковную мелонги отменили? И даже не отменили, а нагло себе хапнули! Прости, Творец… Землю монастырскую урезали? Рассудили, и оставшейся служителям довольно, людишек полно, паства пособит пожертвованиями. На худой конец, сами монахи-бездельники в поле выйдут, хлеб себе вырастят… Большие обители при богатых городах так вроде и выжили. А нам каково? Братии осталось три десятка человек, половина – старые, немощные, а дохода никакого. Вокруг нищета, бедствие, сбережения скудные прежний настоятель расхитил. Имелись две деревеньки приписные, да в дни последней смуты войска их, почитай, дотла разорили. Затем прислали, говорят, дескать, земли у вас непаханные, бурьяном заросли, изымаем в казну. А кому их пахать-то? Ведь сами, ироды, кучу невинного народа загубили просто так, для устрашения! Весь край залили кровью…
Шагалан понимающе покивал, успокаивая новый опасливый взгляд.
– Долгое время от своих трудов пробавлялись. Хоть впроголодь, но выкручивались. Потом недород… С округи по старой памяти нищие с убогими толпами за помощью потянулись, а у нас самих шаром покати. Люди не верят, все тешат себя давнишними сказками о переполненных погребах.
– А что, было дело?
– Было, – вздохнул Торен. – Сейчас и самому едва верится. Иногда во сне вижу наши прошлые обеды… с окороками, колбасами, винами… Эх! Не ценили мы своего счастья… Да, так вот народ засомневался, принялся буянить, привратника смяли, ворвались на двор. Братьев, пытавшихся образумить, чуть не насмерть затоптали. Короче, погром… Страшно, когда из души человеческой зверь вылезает. Тогда духовный свет, дарованный Творцом, меркнет, никакое прежнее добро не в счет… – Он стиснул толстые побелевшие губы.
– Отстояли обитель-то?
– Отстояли… – донеслось еле слышно. – Очнулся у монастырских ворот с топором в руках… Весь топор в крови… В тот раз полегло человек десять. Сколько из них на моей совести, один Господь ведает… Порой чудится, являются ко мне, рассаживаются по лавкам и смотрят… молча… А от взоров их вечности стужей веет… Наверно, никогда, и за гробом не замолить греха…
– Потому и ушел из монастыря?
– Да. Не мог я там более оставаться, понимаешь? Хоть настоятель и уговаривал, обещал, что со временем усердное служение облегчит душу, собирался даже самому архиепископу писать… Куда там… Прегрешение на мне великое, и наказание будет соответствующее. Не на всю же братию невинную его делить? Как убиенных схоронили, я котомку собрал и отправился… куда глаза глядят. Через приключения разные да тяготы добрел вот…
Шагалан поднялся, приблизился к подслеповатому оконцу, выходящему на задворки.
– Все заберете? – понятливо вздохнул отшельник.
– Заберем столько, сколько потребно… – Юноша с трудом отвлекся от копошащейся на улице живности. – Если пощадим, повесятся на твою душу, отче, восемь лишних покойников. Кажется, это для тебя пострашнее убытка?
Голова Торена опустилась совсем низко.
– Тогда и меня забирайте.
– О чем ты, святой отец? – Юноша удивленно изогнул бровь. – Не кинем же мы человека посреди леса без куска хлеба. Выживешь.
– Разве ж это жизнь? – глухо донеслось из-под копны упавших волос. – Гнию здесь заживо. Изнутри вина точит, снаружи лес давит. И одиноко, хоть ступай с волками выть… Не моя то стезя, чуждая.
– Однако… какое ни на есть хозяйство устроил, дом. И все в минуту бросить? Да и ради чего? Догадываешься ли, кто к тебе в гости-то пожаловал?
– Догадаться немудрено. Только лихие люди к нам гурьбой и забредают. На трактах кормитесь, купцов доите?
– Это не главное.
Из-под спутанных черных волос блеснул недоверчивый глаз:
– Неужто лесных бунтарей послал Творец?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74