Их постоянно просили не шуметь, а здесь взрослый разрешает им устроить бедлам. И уж они постарались!
- Должно быть, я туговат на ухо! - выкрикнул я, Приходилось орать во все горло. - Но я вас не слышу!
Уровень шума поднялся по крайней мере на десять децибел.
- Вот теперь кое-что слышно, но почему молчит Алек? - Я выждал, когда шум слегка пошел на убыль, и опустился перед Алеком на одно колено. - Ты можешь не кричать, если не хочешь. Но твой медведь не умеет разговаривать. Так, может, покричишь за медведя?
Мальчик отрицательно покачал головой.
- Даже за медведя?
Алек, казалось, очень расстроился. Я не хотел сильно давить на него, но нужно, чтобы он пошумел хоть чуть-чуть.
- Знаешь, - нарочито небрежно сказал я, - спроси медведя, не хочет ли он, чтобы ты пошумел? Если хочет, тогда покричи. Если нет - ну что ж…
Алек кивнул.
- Ну, давай. Спрашивай.
Алек отвернулся и склонился над дырой в шее игрушки. Я ждал, но, вероятно, его медведь не отличался болтливостью.
- Отлично. - Я выпрямился и обратился ко всем: Мы неплохо размялись. Теперь закричим по-настоящему. Теперь давайте кричать по-настоящему. Пусть они нас услышат - там, в большом доме.
На этот раз дети вложили в крик всю душу. Как только они поняли, что не возбраняется вывернуть наизнанку легкие, были отпущены все тормоза. Я заметил, что со стен посыпалась штукатурка, а на некоторых деревьях за окном кора пошла пузырями.
Я дирижировал рукой, как пропеллером, чтобы крик не ослабевал как можно дольше. Лица детей покраснели я лоснились. Все они подпрыгивали от возбуждения и орали изо всех сил. Отлично! Мне было нужно, чтобы они достигли пика возбуждения непосредственно перед гем, как выдохнуться. Требовался еще один хороший крик.
- Прекрасно, это то, что надо. Еще разок, последний, - распорядился я. - Самый главный.
Бросив взгляд на Алека, я увидел, что он кричит. Сначала мне показалось, что все идет хорошо и наконец-то удалось заставить его издать хоть какой-то звук. Но по-юм сообразил, что малыш, уронив медведя, заходится в - амом настоящем шоке.
О-хо-хо…
Инстинктивно я обхватил его и крепко прижал к гру-ди. Он задеревенел и никак не мог остановиться. Напротив, вопль его становился все неистовее, неистовее и неистовее. Он не слышал меня и не мог прервать свой крик. Остальные дети понемногу утихомирились и смотре-ли на Алека и меня. Лица были озадаченны, неуверенны. Что это, тоже элемент игры? Я дал сигнал Маленькой Айви - описал пальцем круг в воздухе, мол, пусть еще немного покричат - и вышел на улицу с попрежнему кричащим Алеком на руках. Широкими шагами я пере-сек темную лужайку, сбросив на ходу туфли, и, подойдя к бассейну, не останавливаясь, шагнул прямо в воду вместе с малышом.
Мы вынырнули, ловя ртом воздух. Правой рукой я по-прежнему держал Алека, загребая по-собачьи и колотя по воде как сумасшедший. Мальчик все еще пытался кри-чать, но, совершенно застигнутый врасплох, в основное кашлял и отплевывался. .
- Все хорошо, Алек, все просто прекрасно. Я люблю тебя, маленький. Ты все сделал правильно. Просто ты за-был, как надо остановиться.
Он сердито посмотрел на меня, но я обнял его и крепко поцеловал. Тут Алек обозлился по-настоящему. Злость хорошая примета. Она гораздо лучше безразличия. Этот человек, по крайней мере, живет. Я поплыл с ним к мелкому концу бассейна, где была лесенка.
Когда мы вернулись в большую комнату, с нас обоих текло ручьями, я смеялся, а Алек безуспешно пытался прийти в себя. Он и сердился на меня, и в то же время не хотел отпускать. И еще ему хотелось снова закричать, а вот бассейн его не привлекал.
Маленькая Айви уже заворачивала нас в полотенца Такое случалось и раньше - время от времени кто-нибудь получал сеанс водной терапии. Близость бассейна была одной из причин, почему мы проводили игры в главном вестибюле.
Мы сняли с Алека мокрую одежду, и он сидел голый, завернувшись в три больших толстых полотенца. Где-то были и купальные халаты, но Маленькая Айви не нашла их. а останавливать игру было нельзя.
Дети по-прежнему образовывали круг, только теперь они сидели на полу, а Маленькая Айви для пущей таинственности притушила свет. Ради безопасности я посадил Алека к себе на колени.
- Хорошо, - сказал я. - А теперь давайте вспомним о самом печальном на свете. Я начну. Самое печальное нз свете - это добрый старина Вэг, оставшийся без ужина. Разве это не ужасно?
Некоторые с серьезным видом закивали. Многие любили старика Вэга. Я задал вопрос: Кто может придумать что-нибудь еще более печальное?
Одна маленькая девочка подняла руку: - А если все останутся без ужина?
- Хорошая мысль, - одобрил я. - Это намного печальнее. А что еще хуже?
Один из подростков предположил: - Все останутся без ужина, потому что не будет никакой еды?
- И никто не знает, где моя мама, - добавил маленький Тоби-Джой Кристофер.
Следовало быть предельно осторожным с этим упражнением, так как мне не хотелось, чтобы они раньше времени перешли в следующую стадию. Я быстро сказал: - О да, это ужасно печально. Господи, как это печально, мне даже хочется плакать.
Я закрыл лицо ладонями и притворился, будто плачу. Алек удивленно смотрел на меня.
- Но давайте подумаем о еще более печальных вещах, - предложил я. - Кто может вспомнить что-то еще более печальное?
- Моя мама ушла, - напомнил Тоби-Джой.
- А у меня никогда не было мамы, - вмешалась маленькая девочка.
- Моя мама умерла, - сообщила другая. Отлично. Теперь они сравнивают печали.
- А моя мама сказала, что вернется. Я просто жду ее здесь. - Малышка была почти что надменна. Этим она ставила себя как бы выше игры: я, мол. не отношусь к вам, я здесь временный гость.
Ответом ей было несколько недоверчивых взглядов. Дети неглупы. Каждый понимал: если уж ты тут, значит, тебе больше некуда податься и никто за тобой не придет. Это было правдой даже для большинства взрослых. Упорно ходили слухи, что Джека Балабана разыскивают за убийство в Ирландии. Ерунда, конечно, - что-нибудь вроде ста сорока семи взломов автомашин в Чикаго было бы гораздо ближе к истине, - но сплетня всегда интереснее правды.
Внезапно в комнате наступило молчание. Все дети неожиданно оказались наедине со своими печалями.
Я сказал; - Итак, все думают о чем-то печальном. Если кому-то не о чем печалиться, пусть придумает что-нибудь очень грустное, самое печальное на свете. А теперь напрягитесь и представьте себе, как нам сейчас плохо. Если хотите, закройте глаза.
Большинство уткнулись лицами в ладошки. Мы уже переиграли множество игр на воображение, и эта мало чем отличалась, разве что была более напряженной.
- Господи, - сказал я. - Как мне грустно. Я чувствую такую ужасную печаль. Давайте поплачем. Если кто-то не может плакать по-настоящему, можно притвориться. Разрешите себе побыть печальными. Прочувствуйте, насколько вам жалко себя. Это бывает: можно потерять маму и папу, и всех своих друзей по школе, и любимого учителя, и свою собаку или кошку, или свою любимую куклу, или игрушку, или любимую передачу по телевизору, или бабушку с дедушкой - что угодно. Просто подумайте о чем-нибудь, чего вы лишились. Пусть вам станет понастоящему грустно. Это может быть даже ваша любимая еда. Пожалейте о ней. Я плачу…
Я закрыл лицо руками и начал громко всхлипывать. Некоторые дети занялись тем же - одни притворно, а кое-кто по-настоящему. Один или два захихикали от собственного притворства, некоторые украдкой подглядывали сквозь щелки между пальцами, но, увидев, что другие относятся к этому всерьез, снова прятались под защиту ладоней. Спустя минуту большинство тихо заплакали.
Алек сидел у меня коленях. Я посмотрел на него сверху вниз и, очень осторожно взяв его руки в свои, поцеловал его ладошки, а потом прижал их к его глазам, положив свои ладони поверх. Мы вместе тихонько всхлилывали. Его всхлипы были почти неразличимы, их чувствовали только мои руки, и от этого мне стало тепло. Я не мог припомнить, чтобы Алек когда-нибудь плакал, - Плачут все, - повторил я как можно мягче. - Все думают о самом-самом печальном, что только есть на свете, и не удерживают слез. Все идет хорошо. Просто плачьте до тех пор, пока слезы сами не перестанут течь. Плачьте, как я. Как Маленькая Айви.
Две девочки продолжали хихикать. Они все еще думали, что это только представление, не понимая, как это серьезно - заплакать.
Через некоторое время плач стих, и Маленькая Айви стала обходить комнату, вытирая глаза и носы. Мы все переглядывались; у детей был такой серьезный вид, что мне пришлось улыбнуться.
- Ничего, что вы грустите, - успокоил я их. - При утратах всегда так бывает, а их никто не может избежать. Поэтому, когда печаль прошла, можно снова улыбнуться. Внимание! Все обнимаются со всеми, - распорядился я. - Не останавливайтесь, пока крепко-накрепко не переобнимаете всех в этой комнате.
Дети любили игры с обниманием, и уже спустя несколько минут все снова смеялись. А потом они набросились на меня, образовав большую кучу-малу, и все мы повалились на пол. Алек и я оказались в самом низу.
Через минуту мы продолжили игру.
Следующим был испуг.
Я попросил всех вернуться на свои места.
- Когда я был маленьким мальчиком, - начал я, - мы часто ходили по ночам в лес и рассказывали друг другу самые страшные истории, чтобы проверить, как мы можем напугать самих себя. Кто из вас знает страшную историю? - Я обвел взглядом комнату. Никто не поднял руку. - О, тогда слушайте! Я расскажу вам сказку об эльфах и пингвине.
Маленькая Айви притворно застонала.
- Нет, не надо! - закричала она в ужасе. - Все, угодно, только не это. Пусть кто-нибудь другой расска-жет свою историю.
- Я знаю одну, - послышался тоненький голос принадлежащий маленькой девочке, которую мы звали Хрусталочкой - такой она казалась нежной и хрупкой.
- Ты расскажешь ее нам? Она колебалась.
- Ладно, потом, когда будешь готова, - ослабил нажим. - Маленькая Айви, а ты знаешь какую-нибудь страшную историю?
Та с готовностью кивнула.
- Однажды я видела… жирного… фиолетового… красного…
Она развела руки примерно на четверть метра и по-смотрела мне прямо в глаза с проказливым выражением - Айви! - начал было я…
- … бегемота! - закончила она, широко разведя руки и засмеявшись.
- Это нестрашно, - сказал Томми. - Кроме того никаких бегемотов больше нет. Вот если бы ты увидела огромную жирную и мохнатую, с фиолетовым и красным мехом гусеницу, тогда было бы страшно.
- А ты видел?
Он быстро кивнул. Очень серьезно.
- Страшно было?
Томми кивнул даже еще быстрее, словно не желал признать это.
Я обвел взглядом комнату и, понизив голос, спросил: - Кто еще видел больших мохнатых фиолетово-красных гусениц?
Лишь немногие подняли руки. Возможно, некоторые лгали или выдумывали, но это ничего не значило.
- Ладно, - сказал я, крепко обхватив Алека. - Да - вайте закричим так, будто мы испугались больших жир-ных мохнатых красных гусениц. Подождите! Сейчас крикне обязательно должен быть громким, но такой ужасный, будто вы испугались на самом деле.
Раздался звук, от которого мурашки побежали по коже: полсотни детей стонали, визжали, выли и плакали. Даже притворные стенания, плач и крики звучали ужасно.
Я уже начал сомневаться в плодотворности своей идеи. Но, начав, необходимо было пройти весь путь до конца. Не мог же я остановить их посередине страха. Испытание должно завершиться.
- Отлично. У кого еще есть страшная история?
- Я испугалась темноты, - сказала Холли, ее тонкий голосок прозвучал совсем рядом. Я потянулся и похлопал ее по руке, удивляясь ее присутствию. Я считал, что она сидит рядом с Маленькой Айви.
- Кто еще боится темноты? - спросил я. Поднялись почти все руки. Моя тоже. Алек зашевелился у меня на коленях и поднял единственную лапу медведя.
- Темнота - хорошая страшилка. Давайте послушаем, как мы боимся темноты.
На этот раз звуки были другие, но не менее жуткие. Маленькая Айви перестала улыбаться. Она не понимала, куда я клоню.
- А я не боюсь темноты, - сказал Дейви Холмс.
Он и Крис Хинчли сидели бок о бок. Крис был немного бледен и крепко держался за руку Дейви.
- Угу, - подтвердил Крис. - Страшно только тех, кто прячется в темноте.
- Больших волосатых людей с длинными черными волосами и колючими бородами, - подхватил Дейви. - Это они прячутся. Я их не люблю. Боюсь, что, когда вырасту, я стану похожим на них.
- Там низенькие круглые жирные человечки с красными лицами, - сказал Крис. - Я не люблю маленьких круглых человечков, которые говорят неприятные веши.
- Большие - это женщины, которые кричат на тебя, - откликнулся Тоби-Джой. - Я их боюсь.
- А я боюсь, что моя мама не вернется, - вступила маленькая пухленькая девочка, которую мы звали Пони.
- А я боюсь, что моя вернется, - сказала Хрусталоч-ка. - Я боюсь маму.
Неожиданно наступила тишина. Страх принял иные размеры, и от этого детям стало явно не по себе. Как будто почувствовав, что такого объяснения недостаточно, Хрусталочка добавила: - А моя мама хотела сделать мне больно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
- Должно быть, я туговат на ухо! - выкрикнул я, Приходилось орать во все горло. - Но я вас не слышу!
Уровень шума поднялся по крайней мере на десять децибел.
- Вот теперь кое-что слышно, но почему молчит Алек? - Я выждал, когда шум слегка пошел на убыль, и опустился перед Алеком на одно колено. - Ты можешь не кричать, если не хочешь. Но твой медведь не умеет разговаривать. Так, может, покричишь за медведя?
Мальчик отрицательно покачал головой.
- Даже за медведя?
Алек, казалось, очень расстроился. Я не хотел сильно давить на него, но нужно, чтобы он пошумел хоть чуть-чуть.
- Знаешь, - нарочито небрежно сказал я, - спроси медведя, не хочет ли он, чтобы ты пошумел? Если хочет, тогда покричи. Если нет - ну что ж…
Алек кивнул.
- Ну, давай. Спрашивай.
Алек отвернулся и склонился над дырой в шее игрушки. Я ждал, но, вероятно, его медведь не отличался болтливостью.
- Отлично. - Я выпрямился и обратился ко всем: Мы неплохо размялись. Теперь закричим по-настоящему. Теперь давайте кричать по-настоящему. Пусть они нас услышат - там, в большом доме.
На этот раз дети вложили в крик всю душу. Как только они поняли, что не возбраняется вывернуть наизнанку легкие, были отпущены все тормоза. Я заметил, что со стен посыпалась штукатурка, а на некоторых деревьях за окном кора пошла пузырями.
Я дирижировал рукой, как пропеллером, чтобы крик не ослабевал как можно дольше. Лица детей покраснели я лоснились. Все они подпрыгивали от возбуждения и орали изо всех сил. Отлично! Мне было нужно, чтобы они достигли пика возбуждения непосредственно перед гем, как выдохнуться. Требовался еще один хороший крик.
- Прекрасно, это то, что надо. Еще разок, последний, - распорядился я. - Самый главный.
Бросив взгляд на Алека, я увидел, что он кричит. Сначала мне показалось, что все идет хорошо и наконец-то удалось заставить его издать хоть какой-то звук. Но по-юм сообразил, что малыш, уронив медведя, заходится в - амом настоящем шоке.
О-хо-хо…
Инстинктивно я обхватил его и крепко прижал к гру-ди. Он задеревенел и никак не мог остановиться. Напротив, вопль его становился все неистовее, неистовее и неистовее. Он не слышал меня и не мог прервать свой крик. Остальные дети понемногу утихомирились и смотре-ли на Алека и меня. Лица были озадаченны, неуверенны. Что это, тоже элемент игры? Я дал сигнал Маленькой Айви - описал пальцем круг в воздухе, мол, пусть еще немного покричат - и вышел на улицу с попрежнему кричащим Алеком на руках. Широкими шагами я пере-сек темную лужайку, сбросив на ходу туфли, и, подойдя к бассейну, не останавливаясь, шагнул прямо в воду вместе с малышом.
Мы вынырнули, ловя ртом воздух. Правой рукой я по-прежнему держал Алека, загребая по-собачьи и колотя по воде как сумасшедший. Мальчик все еще пытался кри-чать, но, совершенно застигнутый врасплох, в основное кашлял и отплевывался. .
- Все хорошо, Алек, все просто прекрасно. Я люблю тебя, маленький. Ты все сделал правильно. Просто ты за-был, как надо остановиться.
Он сердито посмотрел на меня, но я обнял его и крепко поцеловал. Тут Алек обозлился по-настоящему. Злость хорошая примета. Она гораздо лучше безразличия. Этот человек, по крайней мере, живет. Я поплыл с ним к мелкому концу бассейна, где была лесенка.
Когда мы вернулись в большую комнату, с нас обоих текло ручьями, я смеялся, а Алек безуспешно пытался прийти в себя. Он и сердился на меня, и в то же время не хотел отпускать. И еще ему хотелось снова закричать, а вот бассейн его не привлекал.
Маленькая Айви уже заворачивала нас в полотенца Такое случалось и раньше - время от времени кто-нибудь получал сеанс водной терапии. Близость бассейна была одной из причин, почему мы проводили игры в главном вестибюле.
Мы сняли с Алека мокрую одежду, и он сидел голый, завернувшись в три больших толстых полотенца. Где-то были и купальные халаты, но Маленькая Айви не нашла их. а останавливать игру было нельзя.
Дети по-прежнему образовывали круг, только теперь они сидели на полу, а Маленькая Айви для пущей таинственности притушила свет. Ради безопасности я посадил Алека к себе на колени.
- Хорошо, - сказал я. - А теперь давайте вспомним о самом печальном на свете. Я начну. Самое печальное нз свете - это добрый старина Вэг, оставшийся без ужина. Разве это не ужасно?
Некоторые с серьезным видом закивали. Многие любили старика Вэга. Я задал вопрос: Кто может придумать что-нибудь еще более печальное?
Одна маленькая девочка подняла руку: - А если все останутся без ужина?
- Хорошая мысль, - одобрил я. - Это намного печальнее. А что еще хуже?
Один из подростков предположил: - Все останутся без ужина, потому что не будет никакой еды?
- И никто не знает, где моя мама, - добавил маленький Тоби-Джой Кристофер.
Следовало быть предельно осторожным с этим упражнением, так как мне не хотелось, чтобы они раньше времени перешли в следующую стадию. Я быстро сказал: - О да, это ужасно печально. Господи, как это печально, мне даже хочется плакать.
Я закрыл лицо ладонями и притворился, будто плачу. Алек удивленно смотрел на меня.
- Но давайте подумаем о еще более печальных вещах, - предложил я. - Кто может вспомнить что-то еще более печальное?
- Моя мама ушла, - напомнил Тоби-Джой.
- А у меня никогда не было мамы, - вмешалась маленькая девочка.
- Моя мама умерла, - сообщила другая. Отлично. Теперь они сравнивают печали.
- А моя мама сказала, что вернется. Я просто жду ее здесь. - Малышка была почти что надменна. Этим она ставила себя как бы выше игры: я, мол. не отношусь к вам, я здесь временный гость.
Ответом ей было несколько недоверчивых взглядов. Дети неглупы. Каждый понимал: если уж ты тут, значит, тебе больше некуда податься и никто за тобой не придет. Это было правдой даже для большинства взрослых. Упорно ходили слухи, что Джека Балабана разыскивают за убийство в Ирландии. Ерунда, конечно, - что-нибудь вроде ста сорока семи взломов автомашин в Чикаго было бы гораздо ближе к истине, - но сплетня всегда интереснее правды.
Внезапно в комнате наступило молчание. Все дети неожиданно оказались наедине со своими печалями.
Я сказал; - Итак, все думают о чем-то печальном. Если кому-то не о чем печалиться, пусть придумает что-нибудь очень грустное, самое печальное на свете. А теперь напрягитесь и представьте себе, как нам сейчас плохо. Если хотите, закройте глаза.
Большинство уткнулись лицами в ладошки. Мы уже переиграли множество игр на воображение, и эта мало чем отличалась, разве что была более напряженной.
- Господи, - сказал я. - Как мне грустно. Я чувствую такую ужасную печаль. Давайте поплачем. Если кто-то не может плакать по-настоящему, можно притвориться. Разрешите себе побыть печальными. Прочувствуйте, насколько вам жалко себя. Это бывает: можно потерять маму и папу, и всех своих друзей по школе, и любимого учителя, и свою собаку или кошку, или свою любимую куклу, или игрушку, или любимую передачу по телевизору, или бабушку с дедушкой - что угодно. Просто подумайте о чем-нибудь, чего вы лишились. Пусть вам станет понастоящему грустно. Это может быть даже ваша любимая еда. Пожалейте о ней. Я плачу…
Я закрыл лицо руками и начал громко всхлипывать. Некоторые дети занялись тем же - одни притворно, а кое-кто по-настоящему. Один или два захихикали от собственного притворства, некоторые украдкой подглядывали сквозь щелки между пальцами, но, увидев, что другие относятся к этому всерьез, снова прятались под защиту ладоней. Спустя минуту большинство тихо заплакали.
Алек сидел у меня коленях. Я посмотрел на него сверху вниз и, очень осторожно взяв его руки в свои, поцеловал его ладошки, а потом прижал их к его глазам, положив свои ладони поверх. Мы вместе тихонько всхлилывали. Его всхлипы были почти неразличимы, их чувствовали только мои руки, и от этого мне стало тепло. Я не мог припомнить, чтобы Алек когда-нибудь плакал, - Плачут все, - повторил я как можно мягче. - Все думают о самом-самом печальном, что только есть на свете, и не удерживают слез. Все идет хорошо. Просто плачьте до тех пор, пока слезы сами не перестанут течь. Плачьте, как я. Как Маленькая Айви.
Две девочки продолжали хихикать. Они все еще думали, что это только представление, не понимая, как это серьезно - заплакать.
Через некоторое время плач стих, и Маленькая Айви стала обходить комнату, вытирая глаза и носы. Мы все переглядывались; у детей был такой серьезный вид, что мне пришлось улыбнуться.
- Ничего, что вы грустите, - успокоил я их. - При утратах всегда так бывает, а их никто не может избежать. Поэтому, когда печаль прошла, можно снова улыбнуться. Внимание! Все обнимаются со всеми, - распорядился я. - Не останавливайтесь, пока крепко-накрепко не переобнимаете всех в этой комнате.
Дети любили игры с обниманием, и уже спустя несколько минут все снова смеялись. А потом они набросились на меня, образовав большую кучу-малу, и все мы повалились на пол. Алек и я оказались в самом низу.
Через минуту мы продолжили игру.
Следующим был испуг.
Я попросил всех вернуться на свои места.
- Когда я был маленьким мальчиком, - начал я, - мы часто ходили по ночам в лес и рассказывали друг другу самые страшные истории, чтобы проверить, как мы можем напугать самих себя. Кто из вас знает страшную историю? - Я обвел взглядом комнату. Никто не поднял руку. - О, тогда слушайте! Я расскажу вам сказку об эльфах и пингвине.
Маленькая Айви притворно застонала.
- Нет, не надо! - закричала она в ужасе. - Все, угодно, только не это. Пусть кто-нибудь другой расска-жет свою историю.
- Я знаю одну, - послышался тоненький голос принадлежащий маленькой девочке, которую мы звали Хрусталочкой - такой она казалась нежной и хрупкой.
- Ты расскажешь ее нам? Она колебалась.
- Ладно, потом, когда будешь готова, - ослабил нажим. - Маленькая Айви, а ты знаешь какую-нибудь страшную историю?
Та с готовностью кивнула.
- Однажды я видела… жирного… фиолетового… красного…
Она развела руки примерно на четверть метра и по-смотрела мне прямо в глаза с проказливым выражением - Айви! - начал было я…
- … бегемота! - закончила она, широко разведя руки и засмеявшись.
- Это нестрашно, - сказал Томми. - Кроме того никаких бегемотов больше нет. Вот если бы ты увидела огромную жирную и мохнатую, с фиолетовым и красным мехом гусеницу, тогда было бы страшно.
- А ты видел?
Он быстро кивнул. Очень серьезно.
- Страшно было?
Томми кивнул даже еще быстрее, словно не желал признать это.
Я обвел взглядом комнату и, понизив голос, спросил: - Кто еще видел больших мохнатых фиолетово-красных гусениц?
Лишь немногие подняли руки. Возможно, некоторые лгали или выдумывали, но это ничего не значило.
- Ладно, - сказал я, крепко обхватив Алека. - Да - вайте закричим так, будто мы испугались больших жир-ных мохнатых красных гусениц. Подождите! Сейчас крикне обязательно должен быть громким, но такой ужасный, будто вы испугались на самом деле.
Раздался звук, от которого мурашки побежали по коже: полсотни детей стонали, визжали, выли и плакали. Даже притворные стенания, плач и крики звучали ужасно.
Я уже начал сомневаться в плодотворности своей идеи. Но, начав, необходимо было пройти весь путь до конца. Не мог же я остановить их посередине страха. Испытание должно завершиться.
- Отлично. У кого еще есть страшная история?
- Я испугалась темноты, - сказала Холли, ее тонкий голосок прозвучал совсем рядом. Я потянулся и похлопал ее по руке, удивляясь ее присутствию. Я считал, что она сидит рядом с Маленькой Айви.
- Кто еще боится темноты? - спросил я. Поднялись почти все руки. Моя тоже. Алек зашевелился у меня на коленях и поднял единственную лапу медведя.
- Темнота - хорошая страшилка. Давайте послушаем, как мы боимся темноты.
На этот раз звуки были другие, но не менее жуткие. Маленькая Айви перестала улыбаться. Она не понимала, куда я клоню.
- А я не боюсь темноты, - сказал Дейви Холмс.
Он и Крис Хинчли сидели бок о бок. Крис был немного бледен и крепко держался за руку Дейви.
- Угу, - подтвердил Крис. - Страшно только тех, кто прячется в темноте.
- Больших волосатых людей с длинными черными волосами и колючими бородами, - подхватил Дейви. - Это они прячутся. Я их не люблю. Боюсь, что, когда вырасту, я стану похожим на них.
- Там низенькие круглые жирные человечки с красными лицами, - сказал Крис. - Я не люблю маленьких круглых человечков, которые говорят неприятные веши.
- Большие - это женщины, которые кричат на тебя, - откликнулся Тоби-Джой. - Я их боюсь.
- А я боюсь, что моя мама не вернется, - вступила маленькая пухленькая девочка, которую мы звали Пони.
- А я боюсь, что моя вернется, - сказала Хрусталоч-ка. - Я боюсь маму.
Неожиданно наступила тишина. Страх принял иные размеры, и от этого детям стало явно не по себе. Как будто почувствовав, что такого объяснения недостаточно, Хрусталочка добавила: - А моя мама хотела сделать мне больно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75