Уллик-Зоуплновой, которая с подавленным видом сидела за письменным столом, так сильно прижимая к глазам платочек, что пальцы ее прогнулись.
Манечка только фыркнула в платочек, и это был весь ее ответ на реплику мужа. Горе было таким искренним, что задрожали коротенькие прядки ее черных волос, сбегавшие в ложбинку на затылке — как они напоминали Арношту их обручение во время прогулки между высокими заборами!
Арношту довольно долго пришлось топтаться вокруг нее, прежде чем в ней одержала верх женщина, и эта женщина спросила размокшими от слез словами:
— Что именно кажется тебе преждевременным?
— Ну, все это бельишко, пеленки... Последовавшие два всхлипа прозвучали как-то неубедительно, и третьего не последовало. Воцарилась полная тишина, но вот доктор медицины вскочила совершенно как непритворно рассерженная женщина и без единого слова сорвала со спинок стульев, приставленных к печке, один-два-три-четыре-пять сушившихся платочков; шестым она как раз утирала слезы и на шестом стуле сидела; как видно, и того и другого было в ее приданом по полудюжине.
С той же стремительностью Маня подошла к окну и, снова впадая в тон неподдельного сожаления, проговорила:
— Все я могла предполагать, Арношт, только не то, что ты сделаешься циником. Я знала тебя идеалистом!
— Сама виновата,— парировал Арношт.— Кто отвратил меня от звездных миров и повернул к земному?
Маня вздохнула — прерывисто, словно спускала свой вздох по ступенькам.
— Дразнишься?! — и новый поток слез.
— И не думаю, милая Манечка,— с веселой жестокостью ответствовал Арношт.— Хочу только обратить твое внимание, что слезами-то можно ведь и пересолить сладкую твою тайну. Поразительно, как даже самая рассудительная женщина теряет разум именно тогда, когда он больше всего ей нужен!
— И так говорит человек, некогда посвящавший меня в музыку сфер! — запричитала Маня, прижимая платочек к глазам, а локти к подоконнику.
— Подожди, Маня, вот подойдут твои сроки, тогда и узнаешь настоящую музыку — земную, человеческую.
— Хоть бы не насмехался! И я вовсе не хотела!..
— Я не насмехаюсь, Маня, а смеюсь, и могу сказать — давно мне не было так славно, как сегодня.
Тут один глазок Мани выглянул из-под платочка, как бы на разведку — точно так же наивно, как это бывает у маленьких девочек в самом разгаре неутешного плача.
— Только — можно ли тебе верить? — продолжал Арношт.— Было бы забавно, если б не подтвердился диагноз, который ты сама себе поставила, ха-ха!
Теперь выглянул и второй Манин глазок; она потянула носом воздух:
— Ты что — куришь? Господи, Арношт!
Такое отклонение от темы не имело никакой связи с предыдущим, однако было не лишено смысла. Впрочем, если Маня хотела таким образом отвести внимание от намека на свой ошибочный диагноз, то ей это не удалось. Напротив!
Что поделаешь, Манечка — надо: курю даже сигарки. Так порекомендовал мне профессор Бенеш, а то я...
Что «а то»?
— Слишком толстею.
— Он говорит, что ты толстеешь, и ты ему веришь?
— Если б так говорил он один, я, быть может, и не поверил бы; но есть еще один непререкаемый авторитет...
— Сейчас весь факультет призовешь в свидетели! Да нет, авторитет этот находится скорее у подножия факультета: тоже женщина, только без диплома. Одним словом, это пани Петрачкова, служительница при самых точных контрольных весах, какие я только знаю. Она-то и установила безошибочно, что за последний месяц я опять прибавил полтора килограмма.
Оба супруга вовсе не на эти темы хотели бы говорить, особенно панн доктор; предмет сей был ей неприятен, ибо напоминал о том, как она ошиблась, когда рассматривала платок Арношта под микроскопом, о ее неверном диагнозе, на котором она настаивала с крайним упорством, вгоняя бывшего астронома прямо-таки в ипохондрию. Но все прочие обстоятельства и прежде всего здоровый вид Арношта свидетель ствовали о противнем, и Маня нашла последнее прибежище в утверждении, что у мужа. Профессор Бенеш, тщательно освидетельствовав ее Арношта, просил ей передать: Да, это. С той поры в характере Арношта произошел полный переворот, идеалист превратился в циника, доставляя Мане немало трудных минут, и тогда она предпочитала уводить речь в сторону.
Так было и сегодня.
Что это у тебя под сюртуком, что стоишь, как знак вопроса? — круто отвернувшись от окна, спросила она голосом, из которого уже испарились последние слезы.
Арношт действительно стоял как-то скособочившись и поддерживал рукой что-то продолговатое, скрытое под сюртуком. Теперь он постучал по этому чему-то, судя по звуку — стеклянному, и ответил:
— Ах, пани доктор, это у меня так затвердела печень!
Черные глаза Мани сверкнули чуть ли не с ненавистью, и Арношт, поняв, что пересолил, вытащил из-под полы продолговатый предмет.
Это была доска массивного, отлично отшлифованного стекла; на черном фоне сияли золотые буквы:
ДОКТОР ФИЛОСОФИИ АРНОШТ ЗОУПЛНА, ПРИСЯЖНЫЙ РЕВИЗОР ТОРГОВЫХ КНИГ, УТВЕРЖДЕННЫЙ ИМП-КОР. НАМЕСТНИКОМ ПОСЛЕ СДАЧИ ГОСУДАРСТВЕННОГО ЭКЗАМЕНА, ПРЕДЛАГАЕТ СВОИ УСЛУГИ ПОЧТЕННЫМ АКЦИОНЕРНЫМ И ПРОЧИМ КОММЕРЧЕСКИМ ОБЩЕСТВАМ, ПРОМЫШЛЕННЫМ И КРЕДИТНЫМ ПРЕДПРИЯТИЯМ, СОЮЗАМ, ФОНДАМ И ПР
— Что это такое? — в замешательстве осведомилась Маня.
— Это? Я бы сказал,— «фирма», сиречь вывеска, а четыре отверстия по ее углам как будто означают, что ее прикрепят вот этими четырьмя элегантными розетками к соответствующему месту, то есть ниже вывесок сапожника Зоуплны и повивальной бабки доктора М. Уллик-Зоуплновой; и если я правильно информирован, то произойдет это не далее как завтра, в утренние часы.
Он положил доску на стол и вставил во все четыре отверстия по блестящему латунному шурупу с узорной головкой. Маня склонилась над доской с меланхолическим видом.
— Прекрасно! — вскричал Арношт.
— Ты о чем?
— Да вот — ждал, а теперь констатирую, что слезы твои иссякли, иначе уж какая-нибудь из этих столь обильных сегодня жемчужин разбилась бы о мою вывеску!
— Не ехидничай!
— Знаю, ты предпочитаешь в унынии предаваться мыслям о неразумности земной жизни...
— Арношт, тебя словно подменили, ты уже не тот спутник по незабываемым прогулкам, когда мы возвращались после лекций, и души наши парили высоко...
— Очень может быть, что я, так сказать, супруг-подкидыш — вот был бы совершенно новенький, оригинальный сюжет для комедии... Как жаль, что нет у меня таланта драматурга!..
— Но где твой былой полет, когда ты так поднимался над обыденностью?.. Если ты вполне здоров — в этом вопросе я умываю руки,— то я скорей ожидала бы, что ты вернешься к своей благородной любви, к любимой науке, без которой тебе и жизни нет...
— А видишь — не вернулся. Неземная любовь не терпит земных соперниц. Однажды она призывала меня, но когда я ответил ей отказом в любви, с просьбой отпустить меня ради наших былых отношений — она ни минуты не колебалась...
- Вместо профессора университета — бухгалтерский ревизор!
Самое фатальное, что именно ты упрекаешь меня в том, что моя жизнь пошла не так...
— Понимаю — это ты упрекаешь, не я! Ну что ж, если ты считаешь, что твоя жизнь пошла не так, мы можем...
— Ну же — что мы можем?
— Можем, Арношт... разойтись.
Доктор Зоуплна, удобно развалившийся на диване, захохотал весьма нецивилизованно во все горло и вскричал:
— Как легко ты навлекаешь на себя тяжкие подозрения!
Все присущее Мане чувство собственного достоинства сосредоточилось теперь в ее глазах.
— Да, да,— продолжал ее муж,— я подозреваю тебя в том, что ты хочешь осуществить на практике новейшую феминистскую теорию, согласно которой женщина не должна требовать от мужчины ничего, кроме ребенка, а как только получит его, вправе выставить мужчину за порог!
— Ты меня оскорбляешь!
— Нет? Тогда я рад. И полагаю, ты склонишься к моему мнению: не расходиться, а только еще больше сблизиться. Потому что ни ты, ни я не виноваты в том, что жизнь пошла не так, как нам бы хотелось. Просто это была ошибка, которую не исправишь. Подумать только, какая могла быть прекрасная, возвышенная жизнь, если б я харкал кровью не из-за воспаленных миндалин, а действительно от туберкулеза! Сколь роскошны были бы наши вечера, когда бы ты, вернувшись усталой после врачебной практики, нежной ручкой касалась бы моих пылающих висков, а я лежал бы, погребенный под перинами! И вдруг бы при всех этих обстоятельствах обнаружилось то, что обнаружила ты сегодня! Ах, какой прекрасный меланхолический роман ускользнул от нас! Вместо убывания — всестороннее прибывание, одного меня прибавляется по полтора килограмма в месяц, фу, как нехорошо! Не говоря уже о том, что ожидает тебя — не дергайся, Манечка! Вот как иронизирует над людьми жестокая жизнь, как она превращает в карикатуру, перечеркивает прекраснейшие планы и замыслы! Взять к примеру твою участь: сдается, акушерское твое искусство понадобится тебе самой, и будешь ты единственной своей пациенткой. А я-то, бывший идеалист, как я опустился! В самый решительный момент, когда мне следовало хранить свои идеалы в абсолютной чистоте — я их отбрасываю подальше и делаюсь присяжным ревизором торговых книг, причем в тот самый момент, когда наш последний грош грозит смениться круглым нулем. Какое отрезвление от глупых иллюзий!
Говоря так, Арношт выкладывал на стеклянную доску одну банкноту за другой, пока не покрыл всю надпись. Тогда он сказал:
— Не так уж много для счастья, но все же побольше, чем месячное жалованье учителя — а тут заработок ревизора за три дня. Боюсь, обстоятельства заставят меня отказаться от преподавания в гимназии: побочного занятия они там не потерпят.
Арношт стал пересчитывать деньги, Маня тоже взглядом считала их, не зная, как это принять. Последние слова Арношта звучали с такой горечью — как должна она это понимать? Право, нелегко разобраться в том, что он думает на самом деле... Но тут Арношт с глубоким вздохом добавил:
— Вот уж не думал, право, что сделаюсь когда-нибудь бухгалтерским ревизором, но еще меньше — что стану отцом!
Маня заломила руки.
— Отцом Слышишь, Маня — отцом
Выкрик этот был настолько иной интонации, что Маня оглянулась.
— Маня! — вскричал Арношт, широко раскрывая объятия и громко смеясь от полноты души.
Вот теперь она его поняла!
Птицей перелетела через всю комнату, села к нему на колени — не могла иначе, хотя никогда прежде этого не делала,— и стремительно бросилась в его раскрытые объятия.
Никогда еще нежность их не проявлялась так бурно.
— Сделала меня счастливейшим человеком под солнцем, а плачет из-за этого с утра до вечера! — шептал Арношт — боялся слишком громко выразить свое волнение.
— А когда мы поженились — ты не был счастлив?
— Если честно — был! Хотя только в известной, пускай значительной мере, но и с немалыми оговорками, милая Маня. Не раздумывая, я довольно эгоистично принял твою жертву, а когда это совершилось, ощутил некоторое скажем какое-то неудобство, и сам себе стал достаточно мерзок. Довольно сложная нравственная проблема, и она еще больше запуталась, когда кризис миновал и выяснилось, что жертву-то принес именно я! Погоди, Маня, не дергайся! Заранее допускаю — нельзя говорить о жертве, если жертвующий догадывается об этом лишь три месяца спустя. Но я говорю уже не об этом — куда неприятнее была неоспоримо комическая сторона этого... этой истории.
- Эту сторону целиком отношу на свой счет! — сказала Маня, пряча разрумянившееся лицо под мышкой старого мужниного сюртука.
— Все это уже прошло, только не так-то скоро от меня отлипло. Думаю, необычная, или, скажем, оригинальная судьба — вроде очень тесной одежды, причем никто не подозревает, как сильно она жмет. И вот, чтобы сделать свою судьбу более банальной, обычной, я и взял ее в свои руки, из овечки божьей превратился в энергичного мужчину, и в этом — подлинная твоя заслуга!
Наступило молчание — и вдруг Арношт подхватил жену и рывком посадил ее прямо, так что она даже немножко испугалась потерять равновесие.
— Одно могло бы меня сейчас по-настоящему опечалить — это если б ты ошиблась относительно своего положения...
Маня слезла с его колен, намочила полотенце и тщательно стерла с лица и лба всю пудру, потом подвела мужа к окну:
— Посмотри на меня хорошенько! Ничего не видишь?
Взяв зеркало и глядясь в него, она очертила пальцем свой лоб и скулы:
— Вот здесь!
Он присмотрелся — и действительно разглядел на указанных местах пятна чуть более темной кожи с четкими границами — будто границы государств на картах.
— Безошибочное доказательство, которое только сегодня стало явным: я беременна уже более двух месяцев, и у меня будет ужасный вид.
Что-то подсказало Арношту, что ему следует расцеловать лицо и лоб жены, но он этого не сделал, углядев еще другие изменения, хотя и едва заметные.
То, что у Мани слегка распух и покраснел носик, могло объясняться сегодняшним пролитием слез;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59