Ах, нет... этого она уже не сделала. И в двери не оглянулась.
Выйдя из дому, Маня прошла под аркой к мостику; тут она остановилась, постояла немного — но мысли об Арноште побудили ее двинуться дальше и подняться по винтовой лестнице в мансарду «Папирки».
Уже с последнего пролета лестницы стало слышно — в келье дяди Армина как-то непривычно оживленно. Уже и то бросилось в глаза, что дверь в его жилище стояла настежь, а по сердитым выкрикам дяди Маня поняла, что он кого-то выгоняет.
— Ступай, пожалуйста, извини меня! — кричал Армии дрожащим от гнева голосом.— Больше не дам, в тебя, как в прорву, к утру у тебя и полушки не останется!
Выгоняемым, разумеется, мог быть только Боудя.
С лестницы Маня хорошо видела всю сцену. Ее брат стоял посреди большой комнаты и, казалось, от души забавлялся видом расшумевшегося дяди.
— А спорим, дядюшка, дашь! Дашь выкуп, если не хочешь просто.
С этими словами Боудя нагнулся, но не успел и выпрямиться, как дядя в тревоге закричал:
— Оставь котенка!
Боудя с торжествующим видом поднял руку, в которой, схваченный за шиворот, извивался, шипя и выпуская коготки, котенок.
— Прибавь еще одну, или эта падаль полетит в реку, прямо через окно полетит!
И Боудя закружил котенка над головой, так что не оставалось сомнения — свою угрозу он выполнит.
Но в этот миг звякнул металл, и Боудя вскрикнул от боли и ярости: дядя выхватил из стойки у стены длинную рапиру с шариком на конце — то был учебный клинок — и молниеносно ударил племянника по руке. Котенок был отброшен и упал на ковер на все четыре лапки.
А дядю охватило романтическое возбуждение. Он выхватил вторую рапиру и бросил ее к ногам племянника:
— Защищайся, негодяй!
Затем, отсалютовав рапирой и притопнув по всем правилам фехтовального искусства, Армии завел левую руку за спину, и шарик на конце его рапиры уперся в жилет племянника в том месте, где между ребрами была мягкая плоть.
Боудя охнул и тотчас получил третий удар.
— Туше! — в великой радости воскликнул дядя и изготовился к новому выпаду.
Боудя заторопился: с ловкостью крайнего нападающего он уклонился от следующего удара и кинулся к двери — и все же не успел: дядина рапира свистнула в воздухе и ткнула племянника точно в то место, в которое была нацелена.
Боудя стрелой вылетел за дверь, дядя — за ним, но у порога запутался в своей длинной мантии и растянулся во весь рост.
Верзила Боудя оглянулся, озорно захохотал, но все же помог дяде подняться на ноги — и убежал, показав по дороге язык Мане.
Армии встал на пороге в позе победителя, уперев конец рапиры в пол у ноги, и громко воскликнул:
— Войдите, прекрасная Улликовна, то есть, я хотел сказать, менее прекрасная из дщерей Уллика; что вовсе не должно сколько-нибудь принизить ваши личные прелести, но лишь дать понять, что существует еще одна дщерь Уллика, более прекрасная, хотя и не душою, в каковой области вам безусловно принадлежит пальма первенства. Чем может служить вам старый горбун, брат усопшей вашей пани матушки? Если вы явились благодарить меня за мой милостивый дар, о племянница, то вы пришли испортить мне радость, ибо подарок сей отнюдь не дар любви, но дар ненависти, причем никоим образом не к вам, но к вашему отцу. А здорово он взъярился, а? Да говори же, лягушонок!
— Целую руку, дяденька,— сказала Маня.
— А я тебе — ногу! Ну как? Когда Вацлав — надеюсь, он застал вас за обедом,— принес этот вымоленный у Асклепия цейссовский аппарат, в котором бессердечный твой отец столь упорно тебе отказывал, покупая меж тем жемчуга для Тинды,— что тогда изрек уважаемый глава фирмы, принадлежать к которой я почитаю для себя честью? Ругался, а?
— Дядя, он не сказал ни слова. Наверное, это было ему не по душе, но ведь папа никогда не даст заметить...
— Умолкни! С твоей стороны, конечно, хорошо, что ты не выдаешь своего родителя, но я знаю все! Даже здесь было слышно: «Калека, горбун, сумасшедший!»
— Дядя, клянусь честью...
— Твоей честью? Что ж, твоей чести верю, твоя честь на этой фабрике, кажись, только и осталась. Но ей-богу, я слышал все эти слова даже здесь. Как бы не прошибся пан императорский советник, как бы ему самому не очутиться в Новоместской башне прежде, чем я попаду под опеку!
— В таком случае до свиданья, дядя, не подобает мне слушать такие речи. Он мой отец, и я как его дочь...
— В этом не сомневайся, твоя мать, а моя сестра была добродетельна...
— Дядя!
У Мани даже голос сорвался.
— Ну и дочка, гляньте, чуть глаза мне не выцарапала за то, что я похвалил ее маму! — несколько утихомирился Армии.
Маня прятала лицо в ладонях — она сгорала от стыда.
Армии помолчал, потом, явно не поняв движение ее мыслей, взорвался снова:
— А зачем он сокрушает мое гнездо, зачем ведет подкоп под донжон родового замка, который неминуемо рухнет, если Уллик настоит на своем?! Уже от первого удара бабы трехсотлетняя «Папирка» дрогнула по всем четырем углам, и штукатурка обвалилась в камине. Посмотри сама и передай это твоему благородному отцу!
Армии приподнял ковер с ламбрекенами, прикрывавший стену под окном, и показал большой лист бумаги того сорта, что клеят под обоями.
— Два года тому,— печально стал он объяснять,— когда у меня впервые зародилось подозрение насчет прочности «Папирки», я установил, что внешние трещины в стене, пускай еще очень тонкие, проходят насквозь; тогда я наклеил этот лист и каждый день отворачивал ковер — и за два года на бумаге не появилось ни пятнышка; только сегодня! Достаточно было одного удара по свае, и бумага порвалась. Взгляни сама.
Рапирой, которую он все еще держал в руках, дядя провел по листу кривую линию. Любопытство и испуг заставили Маню опуститься на колени, чтоб приглядеться поближе.
На коричневатом листе выступила светлая зигзагообразная черта, на первый взгляд не похожая на разрыв, так тонка она была, но ясно различимые растянутые волоконца бумажной структуры, еще связывавшие лист, так что разрыв был как бы не доведен до конца, не оставляли никакого сомнения.
Сила удара по свае, отозвавшаяся сотрясением стен массивного здания, была огромной, но пока она только надорвала бумагу, дала лишь намек на то, что должно последовать.
— Почему же тогда ты не только согласился, но даже подписал ходатайство об установке турбины?
Фрей сложил руки, как бы умоляя:
— А скажи, зачем я это сделал! Понимаешь, не люблю я показываться на людях, потому и отдалился ото всех; когда назначили комиссию, я и домой-то их не повел, чтобы показать им это место. И все же я надеялся, что комиссия подаст правильное суждение о стабильности моей любимой «Папирки» — да, да, так оно и было, потому я и подписал, чтобы заставить дать отзыв экспертов о состоянии здания, а вовсе не по рассеянности, как утверждает пан императорский советник!
С лица Армина сошла какая-то стыдливая напряженность, и было это так явно, что Маня подумала — а не изобрел ли дядя такое объяснение своих нелогичных действий только сейчас?
— И когда установку турбины все-таки разрешили, я успокоился,— продолжал он.— Днем. Но ночью, ночью-то, Манечка!
Прекрасные очи кривошеего красавца затуманились ужасом, однако он тотчас как бы стряхнул его с себя и растерянно улыбнулся племяннице.
— Что скажешь? Только никому ни слова, слышишь? Я сразу узнаю, если ты проболтаешься, ты ведь первый человек, кому я доверился, и...
Он не договорил, заходил по просторному помещению, задумавшись так глубоко, словно совсем забыл о своей гостье.
Долго ходил он так, а Маня, еще не поднявшись с колен, с искренним участием следила за дядей, за тем, как он вышагивает, погруженный в неведомые глубины своей души, прикасаясь кончиками пальцев к углам и граням мебели, попадающейся ему на пути, а то и протягивая руку в пустоту.
Наконец он снова заговорил, начиная с того самого места, на котором оборвал, но на сей раз — таинственным шепотом:
— ...й я убежден, что оба мы, «Папирка» и я, погибнем в один и тот же час. И случится это не днем, а ночью, но — в один и тот же час!
Он остановился на середине комнаты — гротескный красавец, похожий на древнего друида, только без арфы и венка, со своей пышной шевелюрой и бородой, с головой, посаженной без шеи прямо на бархатную мантию, с широко открытыми глазами, устремленными в бесконечный ужас «одного и того же часа». Но вот он взмахнул рапирой и, в третий раз грозным тоном произнеся: «В один и тот же час!» — так сильно махнул своим оружием, что тонкий клинок прогнулся.
Свистящий, ни на что не похожий звук, произведенный этим взмахом, так напугал Маню, что у нее кровь заледенела; хотя она хорошо знала причуды дяди, этого комедианта,— сейчас ей почудилось, будто то прошумели исполинские крыла Рока.
Тотчас устыдившись своего мгновенного страха, Маня поспешила подняться с колен — ее коленопреклоненная поза усугубляла смехотворность ситуации в глазах доктора медицины.
Дядя, который словно только сейчас вспомнил о ней, очнулся, поставил рапиру на место, убрал и вторую, затем подошел к племяннице и ласковым тоном осведомился:
— Что же ты принесла мне, малышка? Садись да рассказывай. Как этот молодчик Богумил отсюда вылетел, а? Не обращай внимания на мои речи, доченька, до обеда я вполне нормален, как вы называете, а вот после — за себя не отвечаю, такой уж я веселый меланхолик. Только когда Тинда поет для меня, смягчается моя печаль и возрастает веселость, но Тинда меньше пятерки с меня не берет. Ты хоть заходишь иногда проведать отшельника-дядю. Ну, дядя ждет, говори же!
Спрошенная прямо о причине своего прихода, Маня ощутила неловкость и смущение перед дядей, который делается ненормальным во второй половине дня.
— Ну, ну, неужели тебя надо ободрять, Манечка? Хочешь поблагодарить меня за княжеский подарок, верно? Ну, с этим делом покончено. Или хочешь его вернуть?
Маня вспыхнула жарким румянцем, в ее широко открытых глазах отразилось изумление.
И Фрей, в котором сочетались маньяк, ребенок, шарлатан и художник, тотчас понял, что подошел очень близко к правде, не догадываясь только еще, в каком смысле.
— Значит, хочешь вернуть мне микроскоп, да? Он выполнил свою задачу, а других для него нет? — продолжал он расспросы.
— Дядя! — ахнула Маня, испуганная его проницательностью.
— И вместо него тебе больше хочется денег, да? — отважился дядя довершить удачную свою догадку.— А пан советник «Сапристи» тебе не дает?
Он с наслаждением наблюдал, как нарастает ее изумление.
— Потому что у него нету денег, да?
— Дядя, ты меня пугаешь!
Она действительно уже дрожала.
Фрей мог, конечно, извлечь выгоду из своего успеха, но его удовольствия носили более утонченный характер.
— А я где-то слышал, или читал, или это мои собственные выводы — что ученые женщины в десять раз скептичнее ученых мужчин,— сказал он.— Уж не приписываешь ли ты мне сверхъестественной силы? Какую-то роль играет тут интуиция, это неоспоримо, но случайность, быстрота логических комбинаций — вот главное в искусстве ясновидения и в прошлом, и в будущем. Посмотри, я могу комбинировать и дальше в этом же направлении: если для такой усердной студентки медицины и есть что-то выше науки, то это может быть только...
— Дядя, я убегу!
— В таком случае смело могу предсказать, что ты не достигнешь цели своего посещения, и ты дурочка, что не дала мне выговорить последнее слово, ибо оно облегчило бы тебе остальное признание, которое так тебе тяжело... Ну же! Позволишь выговорить это слово?
Маня, спрятав лицо в ладони, кивнула.
— Так вот, эта более могучая сила называется любовью!
Маня притихла.
— А теперь рассказывай, любезная племянница! — с шутливой торжественностью попросил Армии.— А то, понимаешь, долгие пророчества изнуряют пророка!
Маня, опустив руки на колени, стала рассказывать о годах своей любви без любви, и ее дядя-чародей все поддакивал: «Знаю, знаю»,— хотя неизвестно, знал ли он действительно или нет.
Рассказ Мани повел дядю на обсерваторию, и тут он перебил ее восторженное описание неземной обстановки:
— Это ты и у меня могла увидеть, в чердачном окне и у меня стоит хороший аппарат, правда, земной, а что до Юпитера — дешевые фокусы!
Когда же повествование дошло до сцены у рефрактора, дядя оживился и в конце концов рассмеялся:
— Вот это да! Поднимается в обсерваторию с астрологом и там сама составляет его гороскоп! Отлично, Манечка, это совершенно в духе времени, что призналась-то ему ты! Вот к чему ведет симбиоз, то есть, пардон, коэдукация. Надеюсь, это не возмутило твоего деревянного Галилео Галилея!
Колкость дяди Маня пропустила мимо ушей.
— Сегодня же вечером я сделаю ему предложение,— твердо заявила она,— и очень прошу тебя пожелать мне удачи!
— Сделаю, что смогу, чтобы твой брак осуществился — полагаю, тут правильнее будет слово «женитьба», чем «замужество», коли невеста столь бестрепетно идет в огонь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59