То были шпалеры триумфа, причем двух сортов: неподвижная в вестибюле и весьма подвижная на лестнице, ибо многие бросились сопровождать знатную парочку до самого автомобиля.
Увидев это столпотворение, Незмара побежал в гардероб за своим цилиндром и поспел на лестницу, когда та была уже забита любопытными, жаждавшими до последнего мгновения насладиться событием. И случилось так, что Вацлав оказался вплотную позади родственниц солистки, считавших своим святейшим долгом произвести демонстрацию против интриг барышень Колчовых. И тут Вацлаву довелось выслушать весьма поучительный разговор.
— Я так и подумала, когда впервые увидела его бюст, что Шарапатка ему польстил,— говорила доктор Маня своему жениху доктору Зоуплне, подразумевая скульптурный портрет Моура в обсерватории.— Л в этом не было нужды. Художественная ценность вещи была бы куда выше, если б скульптор сумел верно уловить угрюмое выражение энергии в чертах этого... этого богача. У него, правда, сильно развиты челюсти, однако это доказывает, что такое строение черепа — не всегда признак дегенерации. Этот маленький человек велик, если правда то, что о нем рассказывают, о том, что он уже совершил и что еще собирается сделать. Человек всегда прекрасен, если обладает недюжинным духом!
И Маня взглянула на своего возлюбленного «коллегу», тоже обладавшего недюжинным духом.
— Вот видишь, Манечка,— затараторила бывшая тетушка Вашрлова, стоявшая на ступеньку выше за спиной племянницы.— Видно, так уж было написано в книге судеб, чтобы мне первой из нашего дома выйти замуж — теперь и вам, девушкам, легче будет пристроиться. Едва я пошла под венец — глядь, и у тебя уже было оглашение, а если сегодняшняя галантность инженера Моура не завершится обыкновенной свадьбой, то, значит, я ничего не понимаю.
Интересное зрелище представляла бывшая тетушка Вашрлова, а ныне пани Папаушеггова, супруга директора департамента вспомоществований, каковую должность он получил как офицер военного казначейства, вышедший на пенсию. Поразительная метаморфоза этой немолодой гарде-дамы, ныне новобрачной, готовой дружить со своими племянницами под девизом «между нами, девушками», была, пожалуй, слишком стремительной, особенно если вспомнить ее былой ужас перед скандалами; этот ужас она преодолела до того даже, что усвоила небрежный жаргон дам из лучшего пражского общества. И где только могла, она выискивала случай встретиться со своими бывшими подопечными — пан императорский советник настрого запретил ей переступать порог дома, представительницей которого она была столько лет. Еще бы — ведь ему пришлось выплатить ей наличными ее капиталец, причем немедленно! Этого потребовал офицер военного казначейства пан Папаушегг 1 — ее старая и вообще первая любовь, заявившая о своих правах тотчас, как только выслужила почетную капитуляцию.
— Не скажу, однако, чтобы из нас трех самый шикарный вид был у Тиндиньки! — добавила тетушка Рези, поскольку Маня молчала. Кого же тетушка Рези считала «самым шикарным», сказал ее выразительный взгляд, каким она одарила своего супруга, мужчину цветущих лет и не менее цветущих усов, этого венца мужской красы, достичь которого можно лишь рациональным пестованием этой растительности с тем, чтобы наиболее мужественная часть ее произрастала, собственно, уже на середине щек.
— Тысяча миллионов! — довольно внятно воскликнул сей муж, ныне директор департамента вспомоществований.
— Не надо ругаться, Бертик,— кротко заметила тетушка.
— Я не ругаюсь, я говорю — тысяча миллионов у этого сморчка! — с достоинством возразил пан Папаушегг, жуя свой ус.
1 Явно онемеченное «Папоушек», т. е. «попугай» (чеш.).
— А я думала, у тебя опять в колено вступило,—
начала было тетушка Рези, да осеклась.— Господи, у кого это тысяча миллионов?!
Тотчас, однако, смекнув, кого имел в виду пан супруг, она наклонилась к Мане:
— Слыхала — говорят, у инженера Моура тысяча миллионов! Да нет, не верю, это невозможно... В прошлом году называли несколько миллионов, и то твой папочка говорил, что молва преувеличивает — хорошо, если у него найдется столько сотен тысяч, сколько считают миллионов. Тысяча миллионов долларов — сколько же это будет крон?
— Пять тысяч миллионов,— сказал Папаушегг.
— Не полных,— вмешался доктор Зоуплна.— Всего лишь четыре тысячи девятьсот тридцать пять миллионов сто тысяч крон.
- Благодарю покорно... О господи, вот денег-то! От одного представления дух захватывает! — жалобно проговорила пани Папаушеггова.— Да если б тут была хоть тридцатая доля правды, и то Тинда была бы одержима бесом гордыни и неразумия, если этом году капризничала!
— Вы судите так потому, тетушка, что вам самой удалось основательно устроиться! — съязвила Маня — иной раз она не могла сдержать свой язычок, да и вообще смотрела на тетку несколько свысока по весьма субъективным причинам.
— Да чего тут капризничать, когда в приданое за ней только и дают, что бельишко!
Маня спустилась еще на две ступеньки и лишь тогда, обернувшись к тетке, возразила пониженным голосом:
- Доктор Зоуплна уже знает, что и я получу не более того, и тебе, милая тетушка, уже не расстроить мою свадьбу — но если ты будешь говорить так громко, это может достичь ушей инженера Моура, и он чего доброго раздумает... раз наши тетки забирают из фирмы тысячи!
Манечка явно насмехалась, и это тем более распалило тетку, рассерженную уже и тем, что ей не удалось побудить племянницу ответить на ее дружеское обращение.
— Эти тетки забрали только то, что им принадлежало! — раздраженно парировала она.
Вацлав Незмара, все время следовавший за обоими кавалерами этих дам, конца диалога уже не расслышал. Толпа в вестибюле поредела.
Неповоротливое и смятенное воображение штангиста занято было, еще когда он сидел в зале, неожиданным появлением Моура об руку с Тиндой. Вацлав слыхал, конечно, это имя, знал о меценатстве Моура, но, не читая в газетах ничего, кроме спортивной рубрики, не был осведомлен подробнее. Тем не менее он понял, что возбуждение публики и восторги ее относятся куда больше к этому человеку, чем к певице, чьим кавалером тот предстал. И над всеми мыслями Вацлава преобладала одна: «Где я уже видел этого человека?!»
Теперь на лестнице, подслушав разговор Тиндиных родственниц, Вацлав, не умевший поднять груз воспоминаний жимом, вдруг сделал это рывком.
Ну да, это он! В бродячем паноптикуме Вацлав видел инженера Моура среди восковых фигур, от которых долго не мог оторвать взора. Ну конечно же, та горилла — это он и есть! Только здесь, сегодня, черные волосы на плоском черепе гладко причесаны, лицо выбрито до блеска — и у восковой человекообразной обезьяны не было монокля под мощными надбровными дугами. Зато подбородок, выдвинутый вперед, словно закругленный балкон — подбородок тот же у обоих!
И еще кое-что, клянусь богом!
Эти резкие, вызывающие движения головы, склонявшейся то к левому, то к правому плечу, словно внутри у Моура был всажен часовой механизм... Когда он вышел на сцену, сходство его с обезьяной было столь разительным, что Вацлав теперь засмеялся. Правда, эта элегантная горилла со сверкающими бриллиантовыми пуговицами манишки, в лакированных туфлях на нижних конечностях несла в левой руке не камень, а шапокляк; зато правой рукой обе держали прекрасную женщину: та, что в паноптикуме, тащила ее, обнаженную, бесчувственную, зажав под мышкой — а у этой, на концертном помосте, на черном рукаве фрака покоилась женская ручка в белой перчатке; но точно так же, как и восковая горилла, инженер Моур скалил мощные зубы, грозя каждому, кто отважился бы вырвать у него добычу.
Несмотря на всю свою институтскую ученость, Вацлав Незмара оставался примитивным сыном влтавского пирата и понятия не имел, что фигуры ярмарочного паноптикума были опошленной, упрощенной подделкой под некий шедевр ваятельского искусства; но яростный ужас, поразивший его тогда перед чудовищем, похитившим дочь человеческую, стал отныне постоянным лейтмотивом, когда он мысленно соединял чудовище Моура с барышней Тиндой.
И хотя была эта горилла на голову ниже барышни — она бесповоротно увлекала Тинду в свои джунгли...
Потому что после того славного и знаменательного выступления об руку с американцем Тинда уже не показывалась Вацлаву. Греховные ноктюрны — пожалуй, более греховные, чем они были бы, когда бы их не разделяла решетка,— прекратились; окно Тинды оставалось закрытым, немым, игнорируя все упрямые попытки обожателя, даже когда он пытался заявить о себе бесстыдными камешками. В конце концов Вацлав узнал от Фанды, кухонной девицы, что Тинда перебралась в комнату Мани, выходившую окнами на фасад дома; а сюда сын сторожа являться не осмеливался, ибо по соседству находились и окна императорского советника.
Тут-то и наступили для несчастного атлета дни и ночи чернейшей меланхолии.
Возможность застигнуть барышню Тинду на улице была исключена: нога ее теперь не касалась тротуара, ибо автомобиль инженера Моура был в полном ее распоряжении, ожидая лишь знака повелительницы.
Вообще с того момента, как инженер Моур завладел ею в чисто американском стиле, ворвавшись без приглашения с букетом орхидей в артистическую уборную,— он один мог себе это позволить,— Тинду считали если еще не официально объявленной, то все же признанной его невестой.
Всего лишь невестой — но не менее того.
«Мельница» Колчовых пыталась, правда, пустить в обращение всевозможные сплетни, но тщетно. Надворный советник Муковский, объявивший, что готов не сходя с места выпить любой яд в подтверждение абсолютной безупречности своей питомицы, не терпел никаких подозрений, никаких подмигиваний на ее счет. А барышня Фафрова, по прозванию Мальва, преданнейшая из подруг Тинды — и в ту пору, в сущности, бесплатная компаньонка, сопровождавшая ее в катании по Праге на автомобиле Моура,— клялась, что нельзя себе представить ничего более идеального, чем то безграничное и прямо-таки церемонно-торжественное почтение, с каким инженер Моур относится к барышне Улликовой; что же касается мгновений, проведенных ими наедине, то их можно на пальцах пересчитать. Кстати, барышня Фафрова решительно опровергла слух, будто бы Моур подарил Тинде автомобиль — напротив, та тотчас отказалась принять такой подарок, едва Моур об этом заикнулся. Правда, она пользуется его машиной, но, кроме цветов, не принимает никаких подношений.
«Блажен, кто верует»,— якобы заметила по этому поводу старшая Колчова, за истинность каковых слов, однако, поручиться нельзя; зато вполне можно поручиться за высказывание тетушки Папаушегговой, что для Тинды, да и для всей «Папирки», довольно оскорбительно уже одно то, что подобные слухи вообще могли возникнуть и даже, наперекор всему, вновь появляются то там, то тут.
Круги, в которых циркулировали эти слухи, были, однако, так же далеки от Вацлава Незмары, как закулисные дела аристократического «Патриция» от демократического «Рапида»; Вацлав верил широко распространившейся легенде, согласно которой официальное обручение Тинды отложено на конец сезона, и будто б:л это условие выставила она сама.
К тому же автомобиль, мимо которого всякий раз, возвращаясь в родную хибарку на острове, проходт Вацлав, являл собой неопровержимый факт и доказательства, через которые не переступишь. Зато у него было дело, не терпящее отлагательств, а именно — тренировки в «Рапиде», и весьма усиленные: коль скоро он сменил вид спорта, надо было сбросить лишний вес. И он занимался этим тяжким трудом, стиснув зубы; в остальном же он ходил в состоянии какой-то задавленности желаний, намеренно притупляя душу обилием горячего пота и обливаний, в которые вгонял его тренер.
Однажды положение Вацлава подверглось авторитетной критике, которую, к сожалению, невозможно воспроизвести в иных выражениях, чем она была высказана. Критиком был его родной отец, обратившийся как-то к сыну, когда тот сидел на бревнах с книгой в руке, бездумно таращась на противоположные берег: помимо прочего Вацлав решил заняться и учебой, хотя сильно отстал в черчении.
— А ты, Вена, вроде меняешься! Все растешь,— заметил отец.
— А! — отозвался сын и уткнулся в книгу.
— Был ты, прости меня, теленком — а нынче? Нынче ты просто осел!
Старый Незмара с умышленной мешкотностью снимал с рогатины вершу; еще медлительнее зажег он свою трубку, а сын все молчал. Тогда старик насмешливо сдернул с головы кепчонку.
— Слышь, Вена, я верно говорю!
Только когда о дно лодки брякнула цепь и шест стукнулся о камни берега, молодой Незмара поднял голову:
— Это вы мне говорите как отец?
— Счастье твое, что я уже на воде! — крикнул старый, отталкиваясь шестом,— он и впрямь успел выплыть на середину речного рукава.
Вацлав догадался, что отец знает, как обстоят дела — недаром у него рысьи глаза, видящие даже в кромешной тьме;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59