— Слово, дядя! — и Маня подставила ему правую ладонь.
Дядя беспечно и демонстративно шлепнул по ней.
— Спасибо — теперь ты дал мне слово, а уж о его-то слове я позабочусь!
— Позволь, позволь, какое такое слово? — Армии попытался выдернуть свою руку, но тщетно — Маня держала ее с мужской силой.
— Хорошо, что я не выпустила твою руку, милый дядя, а то ты еще отрекся бы от своего слова — у меня ведь тоже есть немножко интуиции!
— Перехитрила ты меня, лягушонок... Но это тебе припомнится! — Руку свою он, однако, оставил в ее.— Продолжай!
И вот, пока она продолжала рассказывать, этот нелюдим, этот мизантроп взял своей левой рукой ее другую руку; в этот самый момент она описывала дяде, как ставила первый свой диагноз с помощью его подарка.
— И что ты установила? — тихо спросил он.— Твои опасения подтвердились?
Маня молча кивнула.
1 Совместное обучение (от лат.).
— Если сейчас это не совсем так, то необходимо срочно что-то предпринимать,— не сразу объяснила она.
— И это что-то — брак, Мария? — очень серьезно
спросил чудак в бархатной робе.— Разве фтизиков лечат браком, а, доктор в юбке?
— Дядя, не додумывай до конца эту мысль или хотя бы не договаривай! — Маня порывисто приложила ладонь к его губам.— Мое намерение свято — я хочу его спасти.
Бледный сидел Фрей перед своей племянницей, широко раскрыв на нее прекрасные свои глаза. Два-три раза он даже закрывал их, силясь понять, постичь эту девушку.
Вдруг безобразная фривольная гримаса исказила его рот так резко, что дрогнули висячие белые усы.
— Жаль, что нельзя с помощью брака выпрямить искривленный позвоночник,— безжалостно проговорил он.— Чего бы я только не дал...
— Этого ты не должен был говорить, дядя! — выдохнула Маня.
— Да, что это я хотел сказать? — совсем обыденным тоном заговорил Фрей.— Все понимаю. И тебе досталось от меня уже немало слов, причем некоторые из них я вообще не должен был произносить, в особенности то, которое налагает на меня обязательство,— и Армии непритворно вздохнул.
Он встал, подошел к своему секретеру в стиле Людовика XIV — превосходной подделке, как и вся мебель Фрся; пристрастие к имитациям всякого рода, тем более горячее, чем удачнее они были исполнены, составляло изрядную долю его чудачества.
— Поскольку я никогда не нарушаю однажды заключенные сделки, то оставь мой подарок у себя и сохрани его в память устроителя твоего счастья; а вот и денежный эквивалент на дальнейшее упрочение такового.
Это было сказано с иронией, которой Армии Фрей мстил за собственную растроганность. Он протянул Мане две тысячные купюры из своего сегодняшнего дохода.
Маня рванулась было к нему в жарком порыве, но дядя прикрикнул:
— Я уже сказал, благодарность мне не нужна! И на твоем месте я брал бы, пока твой сумасшедший дядя дает!
Маня взяла деньги и двинулась к выходу, но Армии остановил ее:
— Послушай, Маня, если, так кинувшись ко мне, ты хотела меня поцеловать, то я ничего не имею против. Наоборот, если б ты решилась, я счел бы это великим доказательством твоей любви к ловцу планет. Колеблешься? Раздумала, что ли?
А Маня чуть не пожалела, что не раздумала, потому что Армии поцеловал ее так, что она рада была, когда это кончилось.
— Прошу тебя,— задыхаясь, сказал он,— будь так добра, не выцарапай мне глаза, подумай, ведь твой поцелуй обошелся мне в четыре тысячи!
Таков был отшельник из «Папирки» — циник из принципа, отделаться от которого, причем как можно скорее, было выгодно даже тогда, когда он осыпает милостями.
Две тысячные банкноты, что уносила Маня, составляли все ее земное имущество.
Бежала она так, словно земля под ногами у нее горела. Дома набросила на себя наспех кое-какую одежку и, простоволосая, выскочила на улицу.
Появление такой примечательной фигуры, как стриженая студентка, не вызывало удивления в прибрежных улочках, зато на остановке трамвая, с подножки которого Маня чуть ли не силой стащила доктора Зоуплну, она произвела почти сенсацию. Подоспела она в самую последнюю минуту, словно точно рассчитала. О, она правильно предположила, что Арношт воспользуется первой же ночью после выписки из больницы, чтобы провести ее в обсерватории с Маниной соперницей!
Совсем запыхавшись, она буквально потащила Арношта в скверик при городском музее, в темный уголок под деревьями; несколько прохожих проводили их веселыми, понимающими взглядами.
Арношта пугала ее страстность, ее пылающее лицо и горящие глаза, заметные даже в сумраке.
Маня обхватила обеими руками его руку повыше локтя — такая маленькая рядом с ним — и с жаром начала упрашивать:
— Не езди туда, Арношт, хотя бы сегодня еще не езди!
Он от удивления слова не мог вымолвить, не мог даже освободиться от ее маленьких, но сильных рук. Никогда еще ничего подобного с ним не случалось, он и предположить не мог, что такое может случиться. Большой, серьезной должна быть причина, погнавшая ее за ним,— ее, несмотря на все, хорошо воспитанную светскую девушку.
Запинаясь, он попытался выяснить, почему ему не надо ехать в обсерваторию, пробормотал какие-то слова о своих обязанностях. Речь его прерывалась от сухости в горле.
— Вот именно потому! — сказала Маня, когда он раскашлялся.
— Да что ты, это пустяки, этак я никогда не выберусь... Не останавливайся, на нас смотрят...
И Арношт двинулся к выходу из скверика.
— Подумай, по ночам теперь холодно, а купол наполовину раскрыт! Подожди, пока совсем выздоровеешь! — просила Маня, добавив в конце: — Арношт!
Таким жарким, таким умоляющим тоном было произнесено его имя, что Зоуплна остановился. Пытливо посмотрел на нее, но уловил только выражение женского упрямства, окрашенного заметным смущением.
— Не понимаю тебя, Мария,— проговорил он.— Такой я тебя не знал. Взять хотя бы твое появление в нашем бедном доме... Поспешность, с какой ты прибежала сюда, весь твой облик — все это так непривычно, что я удивляюсь. Хочу лишь подчеркнуть, что подавление чувствительности — повторяю, именно чувствительности, я не сказал чувства, и прошу четко различать эти два понятия,— подавление чувствительности с обеих сторон до сих пор было основой счастливых отношений между нами, двумя людьми, нашедшими друг друга не потому, что искали, а потому, что пересеклись их пути к высшему смыслу жизни, каким для нас обоих является наука; и с тех пор пути эти идут рядом, даже соприкасаясь, и это ни с чем не сравнимое благо, отнять которое не может ничто...
— А если...— Маня помедлила, как бы не решаясь говорить дальше.— Если я прибежала к тебе с очень важным сообщением, которое нельзя откладывать на завтра?
— Нельзя откладывать? Что же это за сообщение?
— Должна признаться, я неточно выбрала слово, следовало сказать не сообщение, а... предложение,— заключила она совсем тихо, но тотчас поправилась и ясно, громко повторила: — Да, предложение!
Довольно долго они шли молча, прежде чем Зоуплна робко осведомился:
— Что же это за предложение? Теперь долго молчала уже Маня.
— Послушай, мой милый, и суди меня снисходительно,— заговорила она наконец.— Я нахожусь в ситуации, в какой, пожалуй, редко оказывается женщина, а тем более девушка моего... нашего круга, и если я правильно оцениваю свое положение, то должна признать, что ни одна женщина еще не попадала в такое и вряд ли когда попадет. Короче, Арношт, я пришла предложить тебе свою руку.
Ничто не выдавало того, что происходит в душе Зоуплны,— он только резко ускорил шаг. И через какое-то время произнес очень спокойно и отчужденно:
— Должен сознаться, я совсем не подготовлен к такого рода предложению и вынужден добавить — о браке я пока и не помышляю!
Снова долгая пауза.
— Послушай, Арношт,— нарушила молчание Маня.— Помнишь, ты сказал мне в августе, когда я была у тебя там, наверху, в обсерватории. Ты сказал тогда, что я тебе так же дорога, как собственная твоя жизнь,— и почти так же, как твоя наука...
— Да, я это сказал, и стою на том — наука для меня выше, чем жизнь и чем ты. Поэтому сегодня я обязательно поеду в обсерваторию...
— Поскольку я, кажется, проиграла состязание со своей более счастливой соперницей, наукой, как... как возлюбленная, другими словами, речь пошла теперь о более простом состязании — между наукой и твоей жизнью, то я спрашиваю тебя, отнесешься ли ты серьезно к моему предложению как...
— Как кого?
— Как врача!
— То есть ты, как врач, утверждаешь, что моя жизнь в опасности? — со спокойствием философа уточнил Зоуплна.
— Видишь ли, при известных условиях ей может грозить опасность — я говорю как врач, и мой долг сказать тебе это. Но как женщина, любящая тебя таким, каков ты есть, без всякой надежды, что ты станешь другим, я говорю, что спасу тебя для моей более счастливой соперницы — если ты на мне женишься!
Зоуплна молчал. Тогда снова заговорила Маня.
— Не думай, что этим я хочу вознаградить тебя за то, что ты на мне женишься; просто, когда я стану твоей женой, я получу возможность...
— Мария,— теперь доктор Зоуплна говорил уже как человек, то есть простой смертный.— Мария, теперь я понял, зачем ты сегодня вытащила и унесла мой платок!
— Заметил, значит?
— Куда мне — это отец видел.
— Я сделала это только потому, что не могла добиться полного обследования в больнице.
— Стало быть, я приговорен?
— Мой милый, если б ты был приговорен, я не предлагала бы тебе руку. Понимаешь ты теперь, насколько сложно мое положение — ведь не считаешь же ты меня совсем уж бесстыдной, Арношт! Убедись сам!
И она притянула его сопротивляющуюся ладонь к своему лицу: оно обжигало, словно у нее сильная горячка.
— Теперь ты поймешь, что я скорее сгорела бы от стыда, чем предложила бы тебе брак по иным причинам, кроме...
— Кроме каких?
— Кроме тех, что тогда я получу возможность дать тебе лучшие условия жизни, чем ты имеешь сейчас,— ведь домишко, в котором ты живешь со своим батюшкой... Я еще в детстве слыхала, как хвалится пан Зоуплна, что прямо из окошка частенько ловил рыбу вам на ужин, и каждый год Влтава заливает вас весной, а то и осенью тоже, и я не видела у вас ни одной кровати, а кто готовит вам еду? Я слышала у нас на кухне — то твой отец, то ты сам, приват-доцент Института техники!.. А я была бы всегда рядом, ухаживала бы за тобой, сама моя профессия предназначает меня для этого...
На последних словах мужество изменило ей, голос ее дрогнул, Маня как бы всхлипнула и умолкла. А может быть, это был с ее стороны протест против прозаичности слов, к которой ее принудил Арношт.
Бог весть, куда они забрели в сгущавшейся темноте; шагали уже не по улице, а, так сказать, по ущелью меж двух невысоких стен, которые словно что-то выперло изнутри, они осели и совсем потемнели от старости, за исключением тех мест, где отставшая штукатурка вспучилась, а то и вовсе отвалилась. Кое-где в этих стенах были прорублены ворота, и редкие фонари, еще керосиновые в этих закоулках Праги, тускло освещали покосившиеся доски, выбеленные и отшлифованные дождями и солнцем, да кучки речного наноса перед ними, которые, видимо, приходилось всякий раз убирать, чтобы отворить эти ворота,— если только их когда-либо открывали.
В одних воротах доски расселись, образовав широкую щель, и в эту щель глянуло небо, еще светлое в непостижимой закатной дали, и словно окинуло быстрым глазом проходящую мимо парочку. Потом они приблизились к очередному фонарю, и в конусе света мелькнула эмансипированная головка барышни Улли-ковой с плотно прилегающими волосами, похожими на оперенье ворона; на затылке эти черные волосики как бы стекали в ложбинку на шее.
Когда они снова углубились в темноту, доктор Зоуплна, шагавший позади Мани, обрел наконец дар слова:
— Ты сказала, Мария, если б я был приговорен, то ты и не заговаривала бы со мной о браке?
— Да!
— Стой, Мария! — почти выкрикнул он.
Она остановилась, повернулась к нему. В отсвете фонаря видно было, как пылает ее смугло-оливковое лицо, на котором особенно ярко выступали белки глаз.
— Поцелуй меня в губы! — голос его сорвался. Маня приподнялась на цыпочки, обняла его за шею,
притянула к себе его голову и поцеловала долгим, бесконечным, многозначительным поцелуем — словно оторваться не могла.
То был их первый поцелуй, скорее некий эксперимент, чем доказательство любви. Потом Мария, совсем задохнувшись, спросила:
— Ну, глупый мальчик, веришь мне теперь? Вопрос показывал, что она поняла тайную причину
его просьбы.
— Меня упрекнут,— он не сказал «упрекнули бы»,— что я ухватился за твое приданое, как голодный за кусок хлеба!
— Те, кто мог бы тебя упрекнуть, пускай успокоятся: мое приданое пока вложено в отцовское предприятие — ведь я его компаньон.
— И как я могу расстаться с отцом, он без меня погибнет — старик привязан ко мне, как душа к телу...
— Ты с ним не расстанешься, просто переедешь во второй этаж дома, что напротив вашего, я видела там объявление о сдаче квартиры, и у меня есть немного денег, чтобы открыть практику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59