Требовалось некоторое усилие, чтоб преодолеть оптический обман, будто эта освещенная голова одна, без тела, парит во тьме прихожей — тут сознательно прибегли к известному трюку салонных фокусов: голова, принадлежавшая, по-видимому, очень красивому старику, была несколько откинута назад с невероятной надменностью, подчеркнутой еще и полуприкрытыми веками; этот явно продуманный живой образ слишком долго являл себя взорам пришедших, чтоб это не бросалось в глаза. Причем Лейбу пришло в голову, что волнистость этих великолепных волос и бороды была скорее всего произведением... парикмахерских щипцов.
«Э мешцггер керл» 1 — подумал Блюмендуфт, видевший это зрелище не в первый раз.
Наконец голова ожила, причем оживление ее началось с глаз, которые с безмерной гордостью, даже, можно сказать, грозно уставились на пришедших, и не без эффекта, потому что глаза были большие, черные, огненные; затем на свет вынырнули руки старца, а вскоре различима стала и вся фигура, прежде незаметная в этой «камере обскуре», ибо ее облекала черная бархатная сутана, и стены прихожей были обтянуты той же материей.
Щелкнул выключатель, открылась следующая дверь, и в прихожую из просторного зала хлынул яркий дневной свет, положив конец всякому волшебству и всей комедии.
Впрочем, не совсем: актер остался в костюме — черной бархатной мантии с длинными разрезными наподобие крыльев рукавами, спускающимися до полу вровень с подолом; из-под этих крыльев высовывались руки в тесных рукавах черного атласа; на голове красовалась парчовая шапочка — в общем, одеяние члена Совета Ста былой Венецианской республики.
Не требовалось никакого психолога, чтобы угадать, к чему вся эта задрапированная черным комедия. Голова с роскошной шевелюрой была несколько запрокинута назад и слишком низко сидела на плечах; тут даже не очень внимательное око распознало бы, что венчает она пускай немного, однако все же изуродованное тело. Эту неправильность телосложения и призвана была скрыть пышная тога. Зато невозможно было представить себе более прекрасную голову! Теперь, при полном свете дня, стало ясно, что мнимые седины — в сущности, просто волосы того великолепного светлого оттенка, который прямо-таки светится на гребне волны и темнеет чуть ли не до черноты в низшей ее точке — если только волосы хотя бы слегка пропитаны жиром.
Лицо этого человека было румяным ровно настолько, чтобы гармонировать со светлыми волосами, и отличалось таким благородством черт, что тем явственнее становилась жестокая шутка природы, создавшей столь декоративную голову ценой искривленной шеи.
1 Сумасшедший тип {евр. жарг.).
Армии Фрей ответил судьбе тем, что принял эту шутку и намеренно выделил все, что было в нем красивого, доведя изощренность своей внешности до того, что и жилище свое он обставил в стиле раннего Возрождения.
— Шайнен гутн морген, херр кайзерлихер рат \— очень низко поклонился Блюмендуфт.
— Императорский советник в этом доме — единственно глава фирмы «Карл Уллик и Комп», мой шурин; меня же зовут Армии Фрей, и я — частное лицо, в лучшем случае частный коллекционер антиквариатов,— возразил хозяин по-немецки, держась с величайшим достоинством.
— Слушаюсь, господин императорский советник,— смиренно проговорил Лейб Блюмендуфт.
— Господин Блюмендуфт, вы принесли?..
— Эпес тайнее 2,— думаю, вы меня не выгоните!
С этими словами Лейб положил мнимый молитвенник на кожаное кресло и ловкими движениями вытащил из карманов котят.
Он держал их за загривки, а котята шипели и отважно выворачивали головки, стремясь укусить пальцы державших их рук, и растопыривали свои лапки с выпущенными коготками.
Едва увидев их, Армии побледнел и мгновенно освободил их из рук еврея. Котята тотчас прильнули к бархатной мантии Армина и принялись страстно тереться головками о его грудь.
Армии посмотрел на свет глазки одного из них и теперь уже покраснел от радости.
— Сколько? — тотчас шепотом спросил он Блюмен-дуфта.
Тот в замешательстве развел руками.
Армии обернулся к Вацлаву, который с великим интересом ждал, какую цену назовет этот кошатник, и сказал:
— Ступайте-ка наверх, раз уж вы тут, да соскребите с купола голубиный помет, а то слыхал я сегодня утром, как кто-то во дворе очень громко грозил перестрелять всех моих голубей. Да смотрите, не уроните с крыши скребок, как в прошлый раз!
Вацлав послушался, хоть и с неохотой, поднялся по угловой лесенке — единственной, ведущей на чердак. Армии запер за ним люк на ключ и так поспешно вернулся к Блюмендуфту, что нечаянно сдернул тяжелый турецкий ковер, висевший на перилах лесенки, снабженных такой же резьбой, что и на входной решетке.
1 Счастливого доброго утра, господин императорский советник! (евр. жаре.)
2 Нечто хорошенькое (евр. жарг.)
Отбросив котят в стороны, он с жадностью подбежал к футляру с фолиантом — глаз специалиста уже по золотому обрезу узнал, что книга эта никак не может быть еврейским молитвенником, хотя бы и висела на ленточках звезда Соломона.
Но дрожащие пальцы его не сумели высвободить книгу из футляра, и сделать это пришлось самому Блюмендуфту.
Когда Армии увидел книгу целиком, глаза его вспыхнули, он торопливо забрал ее у Блюмендуфта, чьи распухшие пальцы с трауром под ногтями на фоне роскошного переплета с золотыми бурбонскими лилиями действительно являли кощунственный вид.
Двух-трех секунд было Армину достаточно, чтобы осмотреть кожаный корешок; затем он быстро раскрыл книгу, чтобы взглянуть на титульный лист, и розовое лицо его побагровело, губы прошептали:
— Ну конечно! Как же иначе! Я не ошибся!
В его глазах, глубокая чернота которых так странно сочеталась с белыми ресницами, разыгралась быстрая смена выражений — так бывает во время сильной грозы, когда молнии бьют с разных сторон.
Безмерное удовлетворение только что сделанным открытием перешло в ликование, отчего его и так-то выпуклая грудь расширилась настолько, что взрыв был неминуем.
И пароксизм этот разрядился таким возбужденным смехом, что Лейб Блюмендуфт, для которого мужская истерия не была вещью незнакомой, отступил шага на два.
А Армии повалился на подушки кресла в судорожном припадке смеха, завершившемся таким удушьем, что глаза его выкатились от кашля из орбит.
Наконец он стих, стал вытирать глаза, подстанывая: «Ой-ой-ой!», словно такое безудержное веселье причиняло ему физическую боль.
— Постойте, Блюмендуфт, постойте — сейчас вы тоже будете смеяться, дайте мне встать... Только сядьте куда-нибудь, чтоб не свалиться с ног... Вон возьмите тот стул, да, тот — вшей у вас нынче нету? Знаю, что нет и никогда не было, не божитесь. Но прежде, чем сесть, повернитесь ко мне спиной... да повернитесь же, говорю! А как я сосчитаю до трех, поворачивайтесь обратно!
Лейб послушался, и Армии стал очень медленно считать.
— Раз! — по голосу его можно было догадаться, что он наклонился.— Два! — что-то ударилось об стол за спиной Блюмёндуфта.— Еще не пора! — сказал Фрей, возясь с чем-то.— Вот теперь — три!
Блюмендуфт поворачивался очень медленно, подозрительно подглядывая, не хочет ли этот господин сыграть злую шутку над бедным евреем; но едва взор его коснулся стола, как Лейб так и оцепенел.
— Готт дер герехте, гелобт зай зайн нале! 1
На столе, рядышком с книгой, которую он принес, лежала другая, в точности такая, совершенно такая же, а Лейб Блюмендуфт в этом разбирался, ибо был ничуть не меньшим знатоком, чем Армии Фрей; ему казалось, книга раздвоилась!
Но он не засмеялся, как предсказывал господин Фрей, ему было не до смеха, потому что обе книги, лежавшие перед ним, являли собой ценность в 180 000 франков, каждая по 90 000! И если содержание обеих было одинаковым — а оно было таковым, в этом Блюмендуфт не сомневался,— тогда здесь лежали два экземпляра «Устава ордена Святого Духа», основанного королем Генрихом III в 1578 году, то есть как раз те два экземпляра, которых не хватало до полного количества в сорок два экземпляра, которые канцлер ордена, по велению короля, приказал отпечатать и переплести для первых сорока двух рыцарей ордена с того же 1578 года. Сорок один экземпляр находился теперь в надежных руках; сорок первый из этих известных, установленных экземпляров, переплетенных самым знаменитым мастером из династии французских королевских переплетчиков, Эве, Лейб Блюмендуфт привез вчера в Прагу, а сегодня принес сюда, к господину Фрею. Тот же, заставив Лейба отвернуться и сосчитав до трех, положил рядом с этим сорок первым — сорок второй, только еще разыскиваемый экземпляр! Ведь не сбросил же его сюда с чердака Вацлав, не такой Блюмендуфт дурак, чтоб такое подумать!
Он все сравнивал взглядом оба драгоценных, драгоценнейших издания.
1 Боже праведный, да будет благословенно имя твое! (евр. жаре.)
Оба переплетены в оранжевый левантийский марокен, покрытый параллельными рядами золотых «фанфар», то есть тиснений, повторяющихся через ряд: один ряд — геральдические королевские линии, второй — языки пламени Святого Духа; в каждом углу вензель Генриха III, большое «Н», перекрещенное двойным греческим ипсилоном или латинским игреком, а в середине гербы Бурбонского и Лотаринг-ского дома с коронками, окруженные цепью Великого магистра ордена под бурбонской короной, и наконец — симметрично четыре виньетки Святого Духа, в овальных рамках голубь с сиянием, спускающийся с расступившихся облаков; причем знаки Святого Духа мельче, чем королевские.
Лейб Блюмендуфт, чья профессиональная опытность в этих вещах была в равной степени известна в «торговых» кругах как Лондона, так и Парижа и Рима, все сличал оба переплета, как бы перенося взглядом лилию на лилию, язык пламени на язык пламени, пересчитывая мельчайшие веточки лавра под гербами. Идентичность форм тиснения была несомненной.
Которую из книг переплетал Никола Эве в шестнадцатом веке, а которую — Армии Фрей в 187 * году? И если один из переплетов изготовлен Фреем, то как же он это сделал, если заказ из Дублина поступил всего месяц тому назад, а у Фрея только и было, что фотография оригинала да размеры? За этот месяц в лучшем случае можно было только успеть приготовить голые доски с марокеном, который, правда, умел имитировать так, что и не отличишь от подлинного левантийского марокена шестнадцатого века, и пропитать водоотталкивающим составом единственный человек в мире — господин Армии Фрей из Праги?
Морозец охватил Лейба Блюмендуфта; от сосредоточенности у него вздулись на висках вены, глубокую тишину нарушало лишь неутомимое «кх-кх-кх» выхлопной трубы над крышей.
Международный жулик, правда, ни в малейшей степени не умел оценить художественную прелесть, значение орнамента, царственное величие библиофильской редкости XVI века; зато он инстинктивно и безошибочно определял ее подлинность, и его искушенное око перебегало с переплета на переплет, изучая линии тиснения, легкую как бы прозрачность марокена — следствие прикосновений человеческих рук за эти столетия,— а Лейб все еще не мог угадать, который из экземпляров подлинный, а который фальшивка; который он принес с собой, а который нашел здесь.
Но вот взор его, чуть косящий от перенапряжения, поднялся на Армина с таким выражением ненавистного восхищения и сомнений, что Армии все понял.
— Альзо, вас загн зе, херр Блюмендуфт? 1 — начал он, подражая жаргону еврея.— Который же из них подлинный «Устав ордена Святого Духа», который держал в руках король Генрих? Эй-эй, только не нюхать, по запаху-то даже Вацлав узнал бы новую книгу! — И Армии обеими ладонями прижал книги к столу.
Опять воцарилась тишина, только скребок Вацлава, счищавшего голубиный помет с крыши, пронзительно скрежетал.
А Фрей, можно сказать, большими глотками пил торжество художника, какое может доставить только один вид искусства, ибо для осуществления его необходимо в сущности преступление; Фрей наслаждался мастерским обманом.
Но это был еще не самый венец его торжества.
После долгих колебаний Блюмендуфт положил наконец руку на одну из книг со словами:
— Дас зан де рехтиген!2
— Фалыи, фалыи!3 — закричал Армии.
Тут уж Лейб не совладал с собой и хищным зверем кинулся к книгам.
— Стоп! — повелительным жестом остановил его Фрей.— Стало быть, вы утверждаете, что это ваш, а тот — мой экземпляр. Хорошо. К вашему сведению, как раз наоборот. Вот какой вы конессер! 4 Осрамились, Блюмендуфт! А ведь вам известно, что одна книга подлинная, а другая подделка!
И Армии разразился резким смехом, который взбесил Блюмендуфта — тот уже и не пытался скрыть своего бешенства. Он смотрел на Армина, едва владея собой, ничего не понимая, разве только, что произошло чудо, и этот бородатый калека с бархатными колдовскими глазами, в бархатной мантии, все-таки — чародей!
1 Ну, что скажете, господин Блюмендуфт? (евр. жарг.)
2 Вот настоящая!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59