оглянулась в том же направлении.
Так и есть: Вацлав не двинулся ни вперед, ни назад, а так и торчал там, где его покинула Тинда, словно кол, вбитый в землю. Стоял в живописно-вызывающей позе...
— Хе! — бросил инженер Моур. Ваш драгоценный там замерзнет! — и он оскалил свои необычайно короткие зубы цвета старой слоновой кости; но Моур вовсе не смеялся.
— Что еще за «свитхарт»? — не поняв английского слова, грубо выговорила Тинда и, отняв у американца свои руки, смерила его с головы до пят, на что, право же, понадобилось не много времени.— Вацлав, позовите сына! — приказала она старому Незмаре.— Видно, катанья сегодня не будет.
Старый Вацлав стоял в сторонке, загипнотизированный присутствием Моура,— таких глазеющих Вацлавов бывали сотни всюду, где появлялся популярный набоб; теперь старик встрепенулся, сунул в рот два пальца и издал такой свист, что, пожалуй, на самих Градчанах отозвалось. Даже фабричный свисток не мог свистеть громче старого Незмары — но это, пожалуй, было единственное, в чем он отличался. Итак, свистнув, Вацлав пронзительно заорал: «Вали сюда!», причем весь побагровел, а для наглядности сделал руками и всем туловищем такое движение, как если бы хотел приподнять горизонт. В этом, правда, не было надобности, так как сын его уже шагал к острову; йо пусть этот американец рот разинет, как у нас на реке кричать могут!
— Пардон, мисс,— сказал Моур,— если вы желаете кататься на коньках — олл раит! Я не стал бы отвлекать вас от этого занятия, но директор и дирижер Национального театра в таком случае прождали бы напрасно,— с этими словами Моур вытащил часы.
— Директор... и дирижер?! — выдохнула Тинда.
— Да, сегодня в десять утра они хотели вас слушать — если только сдержат слово, данное мне.
— И это вы говорите только сейчас?! Господи Иисусе!
— Я мог сказать вам это уже три дня назад, но решил, что это будет другим моим подарком ко дню вашего рождения — на тот случай, если вы откажетесь от первого.
— А если б меня дома не было, если б вы меня не застали?
— Клянусь богом, барышня, тогда эти два господина не имели бы чести видеть вас сегодня.
— Что же мы еще разговариваем? — всплеснула руками Тинда и тотчас, снова поскользнувшись, повалилась на руки Моура, вскричав с неподдельным жаром.— До смерти не забуду этого, пан инженер, до смерти, слышите?! И большое спасибо за поздравление и букет,— спохватившись, добавила она.— Идемте же!
В приливе необузданной эйфории, поразившей даже самого Моура, Тинда собралась идти прямо на коньках, а заметив это неудобство, нетерпеливо крикнула старому Незмаре:
- Ну же, Вацлав! Коньки, скорей...
А тот уже брякнулся на колени.
— Скорее же, господи! — это относилось к молодому Незмаре, который неторопливо приближался самой торжественной поступью. От окрика Тинды он остановился и вытаращил на нее глаза.
— Ну, скоро вы?! — это прозвучало резче, чем удар хлыста.
Тинда все поставила на этот свой тон — и выиграла! Не ошиблась. Наследственное рабское чувство пронзило молодого Незмару так же, как и старого, и он столь же поспешнб преклонил колена у второго конька повелительницы. Инженер Моур не мог более сомневаться в том, что мнимый кавалер барышни — всего лишь домашний слуга, как и его отец. Но на физиономии набоба не отразилось ничего — он просто внимательно рассматривал кепчонку одного коленопреклоненного Незмары и цилиндр другого.
— Который же теперь час? — раздраженно осведомилась Тинда.
Не отрывая взгляда от молодого Незмары, Моур снова вытащил из недр огромной шубы массивные платиновые часы на платиновой же цепочке и, поднеся их к глазам барышни — цепочка была достаточно длинной,— отщелкнул крышку; но Тинда все равно не сумела распознать, который час, потому что самой длинной стрелкой была секундная, бешено скачущая по кругу в доказательство того, что американизм ведет счет на секунды; часы на циферблате обозначались крошечными бриллиантами, минуты — рубинами. Но более всего сбивало Тинду с толку звонкое тиканье, отсчитывающее четверти секунд,— оно смолкло лишь после того, как крышку захлопнули. Цепочка, снабженная пружинкой, втянула часы обратно в глубины инженеровой шубы.
Моур медленно поднял голову — и одновременно встал с колен молодой Незмара, как будто с земли его поднял взгляд инженера. Было что-то петушиное в том, как они стояли теперь, нос к носу, глаза в глаза. Но не успели бы вы и до трех сосчитать, как атлетическая поза Вацлава начала никнуть, как бумага перед огнем, рука его потянулась к цилиндру, он поклонился весьма учтиво и пробормотал:
— Студент факультета механики Вацлав Незмара!
— Винцент Моур,— ответил сквозь зубы набоб и добавил совершенно незаинтересованным тоном,— надеюсь, мистер, вы по специальности своей умеете нечто большее, чем привязывать и отвязывать коньки дамам, и я буду рад оказаться вам в чем-либо полезным Ваш адрес?
Такова была обычная у Моура формула знакомства, и если он хранил все адреса, данные ему, то обладал справочником на половину населения королевского города Праги. Эта формула была тем более восхитительной, что Моур никого не пропускал и каждый адрес записывал собственноручно. Таким образом в его руках находился список счастливейших под солнцем и до смерти преданных ему людей, включая и тех, чьи адреса он порой записывал и по второму разу.
Момент был чуть ли не благоговейный; по лицу старого сторожа, мявшего в руке свою кепчонку, гуляли волны неисповедимого счастья; стоя за спиной благодетеля, он подавал сыну самые настойчивые и совершенно непонятные знаки, не прекратив сигналов, даже когда сын, приподняв цилиндр, замер в позе кучера, ожидающего приказа.
— Ну, ну,— сказал Моур и, взяв руку Вацлава, посадил его шляпу ему на голову.
После чего таким любезным тоном, каким только возможно говорить сквозь зубы, он произнес:
— Вы доставите мне большую радость, если посетите меня нынче вечером. Сегодня я торжественно открываю свой пражский Дом и рад буду видеть вас у себя; вот мой адрес.
Он подал Вацлаву листок плотной белой бумаги, на котором золотым тиснением изображен был новый Моура, а под ним стояло несколько строчек, из которых верхняя гласила: «Служит пропуском».
Старый Вацлав всем телом кинулся к руке Моура, но тот произвел ловкий полуоборот, и старик промахнулся. То был обычный прием популярного американца против покушений лобызать ему руку, которым он столь часто подвергался, что выработал в себе мгновенную реакцию.
Тинда постучала каблучком об землю — от нетерпения, а еще пуще от недовольства, ибо приглашение молодого Незмары на вечернее торжество было прямой и крайне неожиданной противоположностью всему тому, что было ее целью с сегодняшнего утра, а именно — по возможности предотвращать всякую встречу Моура с молодым Незмарой.
— А коньки-то? — Тинда носком ботинка показала на них Вацлаву.— Тоже мне рыцарь!
Слово «рыцарь» она произнесла с презрением, понятным всем.
С поразительной ловкостью, прежде чем Вацлав успел что-либо сообразить, Моур нагнулся и поднял Тиндины «галифаксы».
— Рыцарь я не столь прекрасный, однако дозвольте одному мне исполнять рыцарские обязанности по отношению к вашей особе! — с достоинством произнес Моур, дернувшись всем телом.
Затем он подал руку старому Незмаре, обалдевшему до того, что инженеру пришлось самому взять его руку и сильно встряхнуть. Подал он руку и молодому, однако тут уж никакого, «встряхивания» не получилось. Моурово было общеизвестным, но тут нашла коса на камень. В молодом Вацлаве вдруг проснулся примитивный спортсмен, и счастье еще, что он держался только в обороне, просто покраснел слегка, а инженер слегка побледнел; больше ничего особенного не произошло.
— Вы первый человек в Чехии, который пожал мне руку, это хороший знак,— с кислой миной проговорил Моур.
Потом он помог Тинде взобраться на высокий откос берега, и оба скрылись из виду.
— Ох, и безмозглый ты, Веноуш! — всплеснул руками старый Незмара перед носом сына, который так и стоял в позе, в которой оставил его американец.— Ты ему даже «храни вас бог» не сказал! Стоишь тут, скособочился, будто шар бросил да смотришь, сколько кеглей повалится, даже рта не раскрыл! Студент, мол, Вацлав Незмара, а дальше — ни гугу! Хорош студент, да кабы такое счастье привалило кому другому, уж тот бы плюнул на все мячи да штанги, а сдал бы экзамены, коли ему с такой протекцией подфартило...
4
Проба голоса
В автомобиле уже сидела барышня Тонча Фаф-рова по прозвищу Мальва — непременная участница всех выездов Тинды, особенно в обществе Моура. Инженер заранее послал машину за ней, а Тонча была всегда готова, как пожарный.
Пока Моур отдавал какие-то распоряжения шоферу, Тинда тихонько спросила подругу:
— Слушай, что такое «свитхарт»?
— Это значит — любимец, а что?
— Гм, гм,— предостерегающее покашляла Тинда: как бы Моур не услышал.
Шофер стал заводить мотор, а Моур, усевшись напротив барышень, с достоинством проговорил:
— Мисс Уллик, полагаю, я могу рассчитывать на ваше признание, что я исполняю условия нашего обоюдного договора как честный коммерсант и даже более того — ибо, играя на понижение, я взрываю мину за миной в пользу повышения!
«Ууииии!» — взвыл автомобиль с самых низких до самых высоких нот и двинулся по улочке. Тонча толкнула локтем Тинду:
— Видишь? — и показала головой направо.
— Стоп! — крикнул шоферу Моур. Автомобиль, дернувшись, затормозил так резко, что
даже подскочил, останавливаясь.
— Вы что-то хотели, уважаемые дамы? — Моур привстал от любопытства и посмотрел вокруг.— Что случилось?
Тинда, по уши красная, сидела с широко раскрытыми глазами, в которых как бы отразились неприятные знаки вопроса, а Тонча хранила молчание. Однако жесткий взгляд американца заставил ее заговорить.
— Я только хотела показать Тинде новую вывеску на их улице, которая, конечно, ее удивит...
— Где, простите? — категорическим тоном вопросил Моур.
Тонча с виноватым видом, не поднимая руки с колен, показала пальчиком направо.
- Да вот же, вывеска нашей Манечки! — нетерпеливо и открыто махнула Тинда рукой в сторону домика, самого низенького в ряду остальных, и попыталась улыбнуться своей наивно-смущенной улыбкой.
Над частной «фирмой» сапожных дел мастера Фердинанда Зоуплны, такой старой, что на ней был еще нарисован бидермейеровский 1 сапог с висящими ушками, обведенный желтой краской, сверкала новизной и лаком железная вывеска, являвшая взору прохожих стоящую на полумесяце деву Марию, благословенную в женах, и надпись, различимую издалека:
ДОКТОР МЕДИЦИНЫ МАРИЯ УЛЛИК-ЗОУПЛНОВА, АКУШЕРКА, 2-Й ЭТАЖ
— Олл раит,— вымолвил мистер Моур,— все в порядке, кроме того, что в этой резиденции третий этаж отсутствует. Эта дама ваша сестра? — спросил он Тин-ду.— Ах да, помню, это та, что изучала медицину. Как я мог забыть об этом, когда у вас одна только сестра! Она вышла замуж?
— Это было не такое уж событие... для общества, мистер Моур, хотя я-то лично...— и Тинда покраснела на сей раз искренне и густо.
Мистер Моур полез из автомобиля.
— Но этак мы опоздаем в театр! — ахнула Тинда.
— Все упущенное следует наверстывать — наверстаем и время,— возразил инженер и направился к «резиденции» доктора Уллик-Зоуплновой.
1 Бидермейер — мещанский стиль в искусстве в 1-й половине XIX в.
— Акушерка! — горестно вскричала Тинда, когда барышни остались одни.— Я многое могу вынести, но это... это уж чересчур!
— Клубу передовых женщин нужна была акушерка, но Манечка не согласилась взять это место — говорит, уж коли устраивать демонстрацию, то как следует! — объяснила Тонча.
— Хорошо, но клуб восставал против того, что Мане не дали разрешения на врачебную практику, а Маня восстает против семьи! Что будет, как узнает отец! Но хотелось бы мне знать, что там делает инженер?
— Американца этим не шокируешь. Знаешь, Тинда, он прекрасный человек; хоть и небольшого росточка, а никто из здешних ему и по щиколотку не вырос, и если он не очень молод, то и старости в нем не заметно, и хотя он на первый взгляд не так уж пригож, зато у него есть стиль, как у настоящего человека дела, и стоит он дюжину дюжин наших так называемых самых прогрессивных, среднепрогрессивных и малопрогрессивных мужчин, так что тебе завидует весь наш женский свет, прогрессивный и непрогрессивный. Но одно в нем внушает страх, Тинда!
— А именно?
— Его ревность, Тинда!
— Она безгранична, да? — засмеялась Тинда.— Но чем сильнее он ревнует, тем большее бесправие чинит надо мной, потому что я не давала ему права ни на какую ревность, Тонча! Еще нет! Он до сих пор считает наши отношения чисто коммерческими, и если б я хотела выразиться в этом духе, то сказала бы, что принимаю его ухаживание, но ничем ему за это не обязана. Только в одном-единственном случае получит он мое слово.
— Знаю я, в каком именно случае, и знаю — ты считаешь его исключенным, чего и я бы тебе пожелала, Тинда, в интересах твоей артистической карьеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Так и есть: Вацлав не двинулся ни вперед, ни назад, а так и торчал там, где его покинула Тинда, словно кол, вбитый в землю. Стоял в живописно-вызывающей позе...
— Хе! — бросил инженер Моур. Ваш драгоценный там замерзнет! — и он оскалил свои необычайно короткие зубы цвета старой слоновой кости; но Моур вовсе не смеялся.
— Что еще за «свитхарт»? — не поняв английского слова, грубо выговорила Тинда и, отняв у американца свои руки, смерила его с головы до пят, на что, право же, понадобилось не много времени.— Вацлав, позовите сына! — приказала она старому Незмаре.— Видно, катанья сегодня не будет.
Старый Вацлав стоял в сторонке, загипнотизированный присутствием Моура,— таких глазеющих Вацлавов бывали сотни всюду, где появлялся популярный набоб; теперь старик встрепенулся, сунул в рот два пальца и издал такой свист, что, пожалуй, на самих Градчанах отозвалось. Даже фабричный свисток не мог свистеть громче старого Незмары — но это, пожалуй, было единственное, в чем он отличался. Итак, свистнув, Вацлав пронзительно заорал: «Вали сюда!», причем весь побагровел, а для наглядности сделал руками и всем туловищем такое движение, как если бы хотел приподнять горизонт. В этом, правда, не было надобности, так как сын его уже шагал к острову; йо пусть этот американец рот разинет, как у нас на реке кричать могут!
— Пардон, мисс,— сказал Моур,— если вы желаете кататься на коньках — олл раит! Я не стал бы отвлекать вас от этого занятия, но директор и дирижер Национального театра в таком случае прождали бы напрасно,— с этими словами Моур вытащил часы.
— Директор... и дирижер?! — выдохнула Тинда.
— Да, сегодня в десять утра они хотели вас слушать — если только сдержат слово, данное мне.
— И это вы говорите только сейчас?! Господи Иисусе!
— Я мог сказать вам это уже три дня назад, но решил, что это будет другим моим подарком ко дню вашего рождения — на тот случай, если вы откажетесь от первого.
— А если б меня дома не было, если б вы меня не застали?
— Клянусь богом, барышня, тогда эти два господина не имели бы чести видеть вас сегодня.
— Что же мы еще разговариваем? — всплеснула руками Тинда и тотчас, снова поскользнувшись, повалилась на руки Моура, вскричав с неподдельным жаром.— До смерти не забуду этого, пан инженер, до смерти, слышите?! И большое спасибо за поздравление и букет,— спохватившись, добавила она.— Идемте же!
В приливе необузданной эйфории, поразившей даже самого Моура, Тинда собралась идти прямо на коньках, а заметив это неудобство, нетерпеливо крикнула старому Незмаре:
- Ну же, Вацлав! Коньки, скорей...
А тот уже брякнулся на колени.
— Скорее же, господи! — это относилось к молодому Незмаре, который неторопливо приближался самой торжественной поступью. От окрика Тинды он остановился и вытаращил на нее глаза.
— Ну, скоро вы?! — это прозвучало резче, чем удар хлыста.
Тинда все поставила на этот свой тон — и выиграла! Не ошиблась. Наследственное рабское чувство пронзило молодого Незмару так же, как и старого, и он столь же поспешнб преклонил колена у второго конька повелительницы. Инженер Моур не мог более сомневаться в том, что мнимый кавалер барышни — всего лишь домашний слуга, как и его отец. Но на физиономии набоба не отразилось ничего — он просто внимательно рассматривал кепчонку одного коленопреклоненного Незмары и цилиндр другого.
— Который же теперь час? — раздраженно осведомилась Тинда.
Не отрывая взгляда от молодого Незмары, Моур снова вытащил из недр огромной шубы массивные платиновые часы на платиновой же цепочке и, поднеся их к глазам барышни — цепочка была достаточно длинной,— отщелкнул крышку; но Тинда все равно не сумела распознать, который час, потому что самой длинной стрелкой была секундная, бешено скачущая по кругу в доказательство того, что американизм ведет счет на секунды; часы на циферблате обозначались крошечными бриллиантами, минуты — рубинами. Но более всего сбивало Тинду с толку звонкое тиканье, отсчитывающее четверти секунд,— оно смолкло лишь после того, как крышку захлопнули. Цепочка, снабженная пружинкой, втянула часы обратно в глубины инженеровой шубы.
Моур медленно поднял голову — и одновременно встал с колен молодой Незмара, как будто с земли его поднял взгляд инженера. Было что-то петушиное в том, как они стояли теперь, нос к носу, глаза в глаза. Но не успели бы вы и до трех сосчитать, как атлетическая поза Вацлава начала никнуть, как бумага перед огнем, рука его потянулась к цилиндру, он поклонился весьма учтиво и пробормотал:
— Студент факультета механики Вацлав Незмара!
— Винцент Моур,— ответил сквозь зубы набоб и добавил совершенно незаинтересованным тоном,— надеюсь, мистер, вы по специальности своей умеете нечто большее, чем привязывать и отвязывать коньки дамам, и я буду рад оказаться вам в чем-либо полезным Ваш адрес?
Такова была обычная у Моура формула знакомства, и если он хранил все адреса, данные ему, то обладал справочником на половину населения королевского города Праги. Эта формула была тем более восхитительной, что Моур никого не пропускал и каждый адрес записывал собственноручно. Таким образом в его руках находился список счастливейших под солнцем и до смерти преданных ему людей, включая и тех, чьи адреса он порой записывал и по второму разу.
Момент был чуть ли не благоговейный; по лицу старого сторожа, мявшего в руке свою кепчонку, гуляли волны неисповедимого счастья; стоя за спиной благодетеля, он подавал сыну самые настойчивые и совершенно непонятные знаки, не прекратив сигналов, даже когда сын, приподняв цилиндр, замер в позе кучера, ожидающего приказа.
— Ну, ну,— сказал Моур и, взяв руку Вацлава, посадил его шляпу ему на голову.
После чего таким любезным тоном, каким только возможно говорить сквозь зубы, он произнес:
— Вы доставите мне большую радость, если посетите меня нынче вечером. Сегодня я торжественно открываю свой пражский Дом и рад буду видеть вас у себя; вот мой адрес.
Он подал Вацлаву листок плотной белой бумаги, на котором золотым тиснением изображен был новый Моура, а под ним стояло несколько строчек, из которых верхняя гласила: «Служит пропуском».
Старый Вацлав всем телом кинулся к руке Моура, но тот произвел ловкий полуоборот, и старик промахнулся. То был обычный прием популярного американца против покушений лобызать ему руку, которым он столь часто подвергался, что выработал в себе мгновенную реакцию.
Тинда постучала каблучком об землю — от нетерпения, а еще пуще от недовольства, ибо приглашение молодого Незмары на вечернее торжество было прямой и крайне неожиданной противоположностью всему тому, что было ее целью с сегодняшнего утра, а именно — по возможности предотвращать всякую встречу Моура с молодым Незмарой.
— А коньки-то? — Тинда носком ботинка показала на них Вацлаву.— Тоже мне рыцарь!
Слово «рыцарь» она произнесла с презрением, понятным всем.
С поразительной ловкостью, прежде чем Вацлав успел что-либо сообразить, Моур нагнулся и поднял Тиндины «галифаксы».
— Рыцарь я не столь прекрасный, однако дозвольте одному мне исполнять рыцарские обязанности по отношению к вашей особе! — с достоинством произнес Моур, дернувшись всем телом.
Затем он подал руку старому Незмаре, обалдевшему до того, что инженеру пришлось самому взять его руку и сильно встряхнуть. Подал он руку и молодому, однако тут уж никакого, «встряхивания» не получилось. Моурово было общеизвестным, но тут нашла коса на камень. В молодом Вацлаве вдруг проснулся примитивный спортсмен, и счастье еще, что он держался только в обороне, просто покраснел слегка, а инженер слегка побледнел; больше ничего особенного не произошло.
— Вы первый человек в Чехии, который пожал мне руку, это хороший знак,— с кислой миной проговорил Моур.
Потом он помог Тинде взобраться на высокий откос берега, и оба скрылись из виду.
— Ох, и безмозглый ты, Веноуш! — всплеснул руками старый Незмара перед носом сына, который так и стоял в позе, в которой оставил его американец.— Ты ему даже «храни вас бог» не сказал! Стоишь тут, скособочился, будто шар бросил да смотришь, сколько кеглей повалится, даже рта не раскрыл! Студент, мол, Вацлав Незмара, а дальше — ни гугу! Хорош студент, да кабы такое счастье привалило кому другому, уж тот бы плюнул на все мячи да штанги, а сдал бы экзамены, коли ему с такой протекцией подфартило...
4
Проба голоса
В автомобиле уже сидела барышня Тонча Фаф-рова по прозвищу Мальва — непременная участница всех выездов Тинды, особенно в обществе Моура. Инженер заранее послал машину за ней, а Тонча была всегда готова, как пожарный.
Пока Моур отдавал какие-то распоряжения шоферу, Тинда тихонько спросила подругу:
— Слушай, что такое «свитхарт»?
— Это значит — любимец, а что?
— Гм, гм,— предостерегающее покашляла Тинда: как бы Моур не услышал.
Шофер стал заводить мотор, а Моур, усевшись напротив барышень, с достоинством проговорил:
— Мисс Уллик, полагаю, я могу рассчитывать на ваше признание, что я исполняю условия нашего обоюдного договора как честный коммерсант и даже более того — ибо, играя на понижение, я взрываю мину за миной в пользу повышения!
«Ууииии!» — взвыл автомобиль с самых низких до самых высоких нот и двинулся по улочке. Тонча толкнула локтем Тинду:
— Видишь? — и показала головой направо.
— Стоп! — крикнул шоферу Моур. Автомобиль, дернувшись, затормозил так резко, что
даже подскочил, останавливаясь.
— Вы что-то хотели, уважаемые дамы? — Моур привстал от любопытства и посмотрел вокруг.— Что случилось?
Тинда, по уши красная, сидела с широко раскрытыми глазами, в которых как бы отразились неприятные знаки вопроса, а Тонча хранила молчание. Однако жесткий взгляд американца заставил ее заговорить.
— Я только хотела показать Тинде новую вывеску на их улице, которая, конечно, ее удивит...
— Где, простите? — категорическим тоном вопросил Моур.
Тонча с виноватым видом, не поднимая руки с колен, показала пальчиком направо.
- Да вот же, вывеска нашей Манечки! — нетерпеливо и открыто махнула Тинда рукой в сторону домика, самого низенького в ряду остальных, и попыталась улыбнуться своей наивно-смущенной улыбкой.
Над частной «фирмой» сапожных дел мастера Фердинанда Зоуплны, такой старой, что на ней был еще нарисован бидермейеровский 1 сапог с висящими ушками, обведенный желтой краской, сверкала новизной и лаком железная вывеска, являвшая взору прохожих стоящую на полумесяце деву Марию, благословенную в женах, и надпись, различимую издалека:
ДОКТОР МЕДИЦИНЫ МАРИЯ УЛЛИК-ЗОУПЛНОВА, АКУШЕРКА, 2-Й ЭТАЖ
— Олл раит,— вымолвил мистер Моур,— все в порядке, кроме того, что в этой резиденции третий этаж отсутствует. Эта дама ваша сестра? — спросил он Тин-ду.— Ах да, помню, это та, что изучала медицину. Как я мог забыть об этом, когда у вас одна только сестра! Она вышла замуж?
— Это было не такое уж событие... для общества, мистер Моур, хотя я-то лично...— и Тинда покраснела на сей раз искренне и густо.
Мистер Моур полез из автомобиля.
— Но этак мы опоздаем в театр! — ахнула Тинда.
— Все упущенное следует наверстывать — наверстаем и время,— возразил инженер и направился к «резиденции» доктора Уллик-Зоуплновой.
1 Бидермейер — мещанский стиль в искусстве в 1-й половине XIX в.
— Акушерка! — горестно вскричала Тинда, когда барышни остались одни.— Я многое могу вынести, но это... это уж чересчур!
— Клубу передовых женщин нужна была акушерка, но Манечка не согласилась взять это место — говорит, уж коли устраивать демонстрацию, то как следует! — объяснила Тонча.
— Хорошо, но клуб восставал против того, что Мане не дали разрешения на врачебную практику, а Маня восстает против семьи! Что будет, как узнает отец! Но хотелось бы мне знать, что там делает инженер?
— Американца этим не шокируешь. Знаешь, Тинда, он прекрасный человек; хоть и небольшого росточка, а никто из здешних ему и по щиколотку не вырос, и если он не очень молод, то и старости в нем не заметно, и хотя он на первый взгляд не так уж пригож, зато у него есть стиль, как у настоящего человека дела, и стоит он дюжину дюжин наших так называемых самых прогрессивных, среднепрогрессивных и малопрогрессивных мужчин, так что тебе завидует весь наш женский свет, прогрессивный и непрогрессивный. Но одно в нем внушает страх, Тинда!
— А именно?
— Его ревность, Тинда!
— Она безгранична, да? — засмеялась Тинда.— Но чем сильнее он ревнует, тем большее бесправие чинит надо мной, потому что я не давала ему права ни на какую ревность, Тонча! Еще нет! Он до сих пор считает наши отношения чисто коммерческими, и если б я хотела выразиться в этом духе, то сказала бы, что принимаю его ухаживание, но ничем ему за это не обязана. Только в одном-единственном случае получит он мое слово.
— Знаю я, в каком именно случае, и знаю — ты считаешь его исключенным, чего и я бы тебе пожелала, Тинда, в интересах твоей артистической карьеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59