Я не дам ему ничего попортить. Я просто поговорю с доктором, и все.
Отец Люси гордился тем, как его дочь умела поговорить с доктором, хоть никогда и не признался бы в этом. Она очень смышленый ребенок, и говорят, что, вполне возможно, Люси даже возьмут в грамматическую школу. Раза два доктор назвал Люси очень разумной девочкой. Чтоб ему пусто было, этому кролику. Пусть сажает его в клетку, вреда не будет.
- Чем болтаться тут да трещать, как сорока, сделала бы что-нибудь путное, - проворчал он. - Пойди, надень платье, а кролика посади в свою старую клетку. Где у тебя сидели твои лохматики.
Люси перестала плакать и поднялась по лестнице, не выпуская добычу из рук. Она посадила его в ящик комода, оделась и пошла в сарайчик. По дороге Люси прихватила из конуры соломы. Отец выглянул из амбара:
- Ты не видела Боба?
- Не-а, - ответила Люси. - А что?
- Перегрыз веревку. Веревка, конечно, старая, но вот не думал, что он сможет ее так разгрызть. Я сегодня еду в Ньюбери. Если Боб вернется без меня, привяжи сама его покрепче.
- Все будет в порядке, папочка, - сказала Люси. - А сейчас я иду завтракать с мамой.
- Вот хорошая девочка. Мама завтра уже поднимется.
Часов около десяти приехал доктор Адамс. Люси как раз застелила постель и убирала свою комнату - чуть позже, чем обычно; она услышала, как машина остановилась у вязов, и выбежала навстречу, недоумевая, почему это доктор не подъехал, как всегда, прямо к дому. Доктор Адаме стоял, заложив руки за спину, и смотрел на лужайку, а заметив Люси, окликнул ее как-то коротко, странно - не так, как она привыкла:
- Эй, Люси!
Девочка подбежала ближе. Доктор снял пенсне, положил в жилетный карман.
- Это ваша собака?
По лужайке к дому спешил усталый лабрадор, а на шее болталась оборванная веревка.
- Он оторвался, доктор. Мы очень о нем беспокоились.
Лабрадор обнюхал ботинки доктора Адамса.
- Похоже, он с кем-то подрался, - сказал доктор Адамс. - На носу глубокая царапина, нога прокушена.
- Как вы думаете, доктор, кто бы это мог быть?
- Ну, например, крупная крыса или, возможно, ласка. Наверное, Боб за кем-то погнался, а тот затеял драку.
- А я, доктор, нашла сегодня утром дикого кролика. Живого. Я отняла его у кошки. Он ранен. Вы не посмотрите на него?
- Хорошо, но сначала я осмотрю миссис Кейн («Не сказал „твою маму“», - подумала Люси). А потом, если будет время, поглядим и на твоего приятеля.
Минут двадцать спустя Люси изо всех сил крепко держала кролика, а доктор Адамс осторожно ощупывал его ногу.
- Что ж, насколько я понимаю, ничего особенного с ним не произошло, - наконец проговорил он. - Кости целы. Вот на задней ноге действительно странная рана, но она уже почти зажила, во всяком случае, насколько это возможно. А кошка оцарапала его вот тут - видишь? - но это ерунда. Он почти здоров.
- А как вы думаете, доктор, его нельзя оставить? В клетке, конечно.
- Ну нет, в клетке ему не выжить. Если он не сумеет сбежать, он погибнет. Я бы отпустил беднягу, если, конечно, ты не решила приготовить из него рагу.
Люси рассмеялась:
- Папа рассердится, если я его выпущу. Он всегда говорит - если пришел один кролик, завтра их здесь будет сто один.
- Тогда вот что я тебе скажу, - произнес доктор Адамс, достав из кармана часы на тонкой цепочке, и, вытянув руку, посмотрел на циферблат - у доктора была дальнозоркость. - Сейчас я должен ехать к одной пожилой леди в Коул-Хенли. Если хочешь, бери своего кролика и мы выпустим его на холме по дороге. А обратно вернешься к обеду.
Люси подпрыгнула:
- Побегу спрошу у мамы.
На перевале между двух холмов - Хейа-Уоррен и Уотершипским - доктор Адамс остановил машину.
- Это место ничем не хуже других, - сказал он. - И здесь он никому не помешает, ничего не испортит, так что не волнуйся.
Они отошли от дороги к восточному склону, и Люси отпустила кролика. Целых полминуты он одурело таращил глаза, а потом юркнул в траву.
- Видишь, нога у него действительно не в порядке, - сказал доктор Люси. - Но он прекрасно проживет с этим, сколько ему положено. «Я родился в кустах шиповника, Братец Лис».
49.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ОРЕХА
Вдвоем, везучие, как черти,
Мы шли с тобой дорогой смерти -
И крепче всяких страшных клятв
Тот матерьял,
Что нас спаял.
Роберт Грейвз. «Два фузилера»
Хотя Генерал Дурман порой и походил на сумасшедшего, он все же умел принимать правильные решения. Все понимали: не будь его, в то утро на Уотершипском холме погиб бы не один кролик. Так быстро, так тихо выскочил вслед за Черничкой и Одуванчиком на лужайку пес, что задремавший под кустиком после тяжелой ночи гвардеец и пикнуть не успел, как собака сбила его с ног и тут же прикончила. Потом пес схватился с Дурманом, а еще позже он носился вдоль обрыва, с лаем бросаясь на каждый куст. Но кролики уже успели разбежаться и спрятаться. Под конец пес поймал бедолагу, который порезался о стекло, и, довольный, помчался обратно к дому.
И речи не могло идти о новой атаке. Эфрафцы думали только о том, как бы унести ноги. Генерал исчез. Двое из тех, чья жизнь должна была оборваться этой ночью, навели на него пса, - так подумали все гвардейцы до единого. Точь-в-точь, как загадочную лису и большую белую птицу. Значит, Барвинок, у которого и воображения-то вообще нет, действительно слышал в норе собачье рычание. Дрема, Вереск и еще четверо оставшихся в живых эфрафцев, стуча зубами от страха, посовещались в кустах крапивы и решили немедленно уходить из этого ужасного места, где и так чересчур задержались.
Не будь Дремы, наверное, никто бы из них гак и не добрался до Эфрафы. Но даже он, опытнейший патрульный, не привел домой и половины своего отряда. Трое или четверо новобранцев до того перепугались собаки, что их так и не смогли найти, и что с ними сталось, никто не знает. И перед «на-Фритом» лишь четырнадцать-пятнаддать кроликов двинулись с Дремой в обратный путь, в сторону дома, откуда они пришли всего-навсего днем раньше. Все понимали, что добраться до Эфрафы засветло не удастся - многие просто валились с ног от усталости, и настроение было у всех хуже некуда. Плохие вести разносятся быстро. По холмам пролетел слух, что страшный Генерал Дурман разбит в пух и прах вместе со всей своей Ауслой при Уотершипском холме, а теперь жалкие ее остатки, поджав хвосты, улепетывают восвояси, И Тысяча встрепенулась - вскоре по следу Дремы бежали лисицы, ласки и даже удравшие с ферм коты. На каждом привале Дрема недосчитывался то одного, то другого товарища, и никто не знал, куда он подевался. Среди пропавших оказался и Вереск. Но с самого начала все понимали, что без Генерала ему в Эфрафу лучше и не показываться. Один только Дрема, несмотря на свой страх и все трудности этого возвращения, держался молодцом На следующий день, после полудня, когда тыловое Подразделение вышло в «силфли», среди караулов прошла горстка измученных кроликов. Даже Дрема валился с ног и едва-едва доложил Совету о случившейся катастрофе. Но в «Улье» мало кто обратил на них внимание - мысли кроликов были заняты лишь Орехом и Шишаком. Шишак лежал, кажется, при смерти. Из полудюжины ран сочилась кровь. Он лежал с закрытыми глазами в том самом переходе, который защищал до конца, и не отозвался даже тогда, когда Хизентли сказала ему, что эфрафцы разбиты и городок спасен. Потом крольчихи осторожно расширили тоннель и по очереди хлопотали возле Шишака, зализывая его раны и прислушиваясь к неровному, тяжелому дыханию.
А Черничка и Одуванчик пробрались в нору еще раньше, через Кехааров ход, который засыпан был не до конца, и рассказали, как все случилось. Одуванчик не знал, что произошло с Орехом после того, как оторвался пес; и когда день повернул к вечеру, каждый думал уже о самом худшем. Наконец Плошка, встревоженный, приунывший, решил сам отправиться в «Орешник». Пятик тотчас же заявил, что пойдет вместе с ним, и приятели, пробежав по лесу, вместе спустились по северному склону. Они успели отбежать совсем недалеко, когда Пятик, взобравшись на муравейник, чтобы увидеть весь склон, заметил на западе приближавшегося кролика. Они побежали навстречу и вдруг узнали Ореха. Пятик кинулся к нему, а Плошка опрометью понесся в «Улей» сообщить хорошую новость.
В «Улье», послушав каждого, в том числе и Крестовника, чтобы представить себе все, что здесь происходило, Орех отправил Падуба и с ним еще троих на разведку, выяснить, действительно ли эфрафцы убрались восвояси. Потом он пошел в тоннель, где лежал Шишак. Рядом с Шишаком сидела Хизентли.
- Он недавно проснулся, Орех-рах, - сказала Хизентли. - Спросил о тебе, а потом пожаловался, что очень болит ухо.
Орех потрогал носом намокшую от крови пушистую «шапочку». Из раны хлынула кровь и брызнула на Ореха.
- Ты победил, Шишак, - сказал он, - Они сбежали.
Шишак не шелохнулся. Потом приоткрыл один глаз, раздул щеки и обнюхал Ореха. Он молчал, и Орех не знал, понял его Шишак или нет. Наконец Шишак прошепелявил;
- Так мы распили Генерала Турмана, та?
- Та, та, - ответил Орех. - Я пришел, чтобы помочь тебе подняться в «силфли», Шишак. Тебе пора подкрепиться, да и раны тебе наверху мы лучше прочистим. Пошли, день чудесный - зеленый и солнечный.
Шишак привстал и выполз в разоренный «Улей». Тут он без сил опустился на землю, передохнул, снова поднялся и добрался до Кехаарова хода.
- Я думал, он меня убьет, - говорил он. - Все, драк с меня хватит, сыт по горло. А ты твой-то план удался, Орех-рах! Здорово удался. Рассказал бы, как это вы справились. И как ты попал домой?
- Человек подвез меня на «храдада» почти до самого дома, - ответил Орех.
- А остальную дорогу ты, наверное, летел, - хмыкнул Шишак, - с белой палочкой в зубах? Ты, Орех-рах, рассказывай толком. Хизентли, в чем дело?
- О! - Хизентли лишь таращила на Ореха глаза. - О!
- Да в чем дело-то?
- И вправду!
- Что «и вправду»?
- И вправду он вернулся на «храдада». Я видела это тогда, в Эфрафе, когда мы сидели с тобой ночью в норе. Помнишь?
- Помню, конечно, - отозвался Шишак. - И свой ответ помню. Я сказал, что тебе лучше поболтать бы об этом с Пятиком. Хорошая мысль. Да, мы именно так и поступим. Если Пятик поверит тебе, Орех-рах, тогда поверю и я.
50.
И ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА
Я хочу сказать, что оскорбительное вмешательство генерала не только не разрушило это счастье, но, напротив, лишь помогло им глубже узнать друг друга, отчего их взаимная привязанность стала только сильнее; и я, будучи убеждена в этом, предпочла бы предоставить вам судить самостоятельно…
Джейн Остин. «Нортхэнгерское аббатство»
Прошло шесть недель. Стоял прекрасный безоблачный вечер середины октября. С буков еще не опали листья, вечера были теплые, но долины внизу почти обезлюдели. Травы отцвели. Сквозь стебли просвечивал только желтый калган, поздние колокольчики да пурпуровая Черноголовка. Остальные цветы завяли. А на опушке леса одиноко стоял ломонос со сладко пахнущими мелкими цветочками, похожий то ли на облачко дыма, то ли на стариковскую бороду. Затихли песенки насекомых. Травянистые склоны, летом кишевшие, будто джунгли, теперь опустели, и среди высоких стеблей, где сновали бесчисленные их полчища, теперь лишь полз полусонный паучишка или жук торопился по своим важным делам. На солнце в воздухе еще танцевала мошка, но охотившиеся на нее все лето стрижи исчезли, резкие крики их смолкли, одна малиновка тенькала в бересклете. Внизу, под холмом, лежали убранные поля. Одно поле уже распахали, и гладкие, словно отполированные, пласты вывороченной земли тускло отражали солнечные лучи, лившиеся из-за перевала. Небо было пустынно и чисто, как светлые воды. В июле казалось, что густая, как сливки, его синева касается верхушек деревьев, а сейчас оно голубело высоко и прозрачно, а солнце все быстрей торопилось к закату, обещая скорые холода, и садилось, ленивое, сонное, огромное и багровое, как цветы шиповника. С юга подул свежий ветер, и с буков полетели красные, желтые листья, с шорохом ломким и жестким, иным, чем прежде. В это время все, что не может вынести зиму, тихо уходит и исчезает.
Многие говорят, что любят зиму, но на самом деле им нравится просто своя защищенность от зимних бед. Людям не нужно искать еду. У них есть печки и теплая одежда. В морозы люди не гибнут, а только сильней ощущают надежность жилищ и свое превосходство над всем животным миром. Совсем по-другому относятся к холодам птицы, звери и бедняки. Кроликам, как и большинству диких животных, зимой приходился нелегко. Хорошо еще, пищи им все же хватает. Но иногда им приходится по нескольку дней сидеть безвыходно в заваленных снегом норах. А если кролик набегается на ветру и замерзнет, от переохлаждения он может и заболеть. Но в норах тепло и уютно. Зимой кролики заводят себе подружек чаще, чем в конце лета или осенью, и, начиная с февраля, у крольчих появляется обильное потомство. Но и в это суровое время года случаются ясные дни, когда все бегут в «силфли». А как же они любят набеги на фермерские огороды! После можно послушать сказки, поиграть - или в «камешки», или еще во что-нибудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Отец Люси гордился тем, как его дочь умела поговорить с доктором, хоть никогда и не признался бы в этом. Она очень смышленый ребенок, и говорят, что, вполне возможно, Люси даже возьмут в грамматическую школу. Раза два доктор назвал Люси очень разумной девочкой. Чтоб ему пусто было, этому кролику. Пусть сажает его в клетку, вреда не будет.
- Чем болтаться тут да трещать, как сорока, сделала бы что-нибудь путное, - проворчал он. - Пойди, надень платье, а кролика посади в свою старую клетку. Где у тебя сидели твои лохматики.
Люси перестала плакать и поднялась по лестнице, не выпуская добычу из рук. Она посадила его в ящик комода, оделась и пошла в сарайчик. По дороге Люси прихватила из конуры соломы. Отец выглянул из амбара:
- Ты не видела Боба?
- Не-а, - ответила Люси. - А что?
- Перегрыз веревку. Веревка, конечно, старая, но вот не думал, что он сможет ее так разгрызть. Я сегодня еду в Ньюбери. Если Боб вернется без меня, привяжи сама его покрепче.
- Все будет в порядке, папочка, - сказала Люси. - А сейчас я иду завтракать с мамой.
- Вот хорошая девочка. Мама завтра уже поднимется.
Часов около десяти приехал доктор Адамс. Люси как раз застелила постель и убирала свою комнату - чуть позже, чем обычно; она услышала, как машина остановилась у вязов, и выбежала навстречу, недоумевая, почему это доктор не подъехал, как всегда, прямо к дому. Доктор Адаме стоял, заложив руки за спину, и смотрел на лужайку, а заметив Люси, окликнул ее как-то коротко, странно - не так, как она привыкла:
- Эй, Люси!
Девочка подбежала ближе. Доктор снял пенсне, положил в жилетный карман.
- Это ваша собака?
По лужайке к дому спешил усталый лабрадор, а на шее болталась оборванная веревка.
- Он оторвался, доктор. Мы очень о нем беспокоились.
Лабрадор обнюхал ботинки доктора Адамса.
- Похоже, он с кем-то подрался, - сказал доктор Адамс. - На носу глубокая царапина, нога прокушена.
- Как вы думаете, доктор, кто бы это мог быть?
- Ну, например, крупная крыса или, возможно, ласка. Наверное, Боб за кем-то погнался, а тот затеял драку.
- А я, доктор, нашла сегодня утром дикого кролика. Живого. Я отняла его у кошки. Он ранен. Вы не посмотрите на него?
- Хорошо, но сначала я осмотрю миссис Кейн («Не сказал „твою маму“», - подумала Люси). А потом, если будет время, поглядим и на твоего приятеля.
Минут двадцать спустя Люси изо всех сил крепко держала кролика, а доктор Адамс осторожно ощупывал его ногу.
- Что ж, насколько я понимаю, ничего особенного с ним не произошло, - наконец проговорил он. - Кости целы. Вот на задней ноге действительно странная рана, но она уже почти зажила, во всяком случае, насколько это возможно. А кошка оцарапала его вот тут - видишь? - но это ерунда. Он почти здоров.
- А как вы думаете, доктор, его нельзя оставить? В клетке, конечно.
- Ну нет, в клетке ему не выжить. Если он не сумеет сбежать, он погибнет. Я бы отпустил беднягу, если, конечно, ты не решила приготовить из него рагу.
Люси рассмеялась:
- Папа рассердится, если я его выпущу. Он всегда говорит - если пришел один кролик, завтра их здесь будет сто один.
- Тогда вот что я тебе скажу, - произнес доктор Адамс, достав из кармана часы на тонкой цепочке, и, вытянув руку, посмотрел на циферблат - у доктора была дальнозоркость. - Сейчас я должен ехать к одной пожилой леди в Коул-Хенли. Если хочешь, бери своего кролика и мы выпустим его на холме по дороге. А обратно вернешься к обеду.
Люси подпрыгнула:
- Побегу спрошу у мамы.
На перевале между двух холмов - Хейа-Уоррен и Уотершипским - доктор Адамс остановил машину.
- Это место ничем не хуже других, - сказал он. - И здесь он никому не помешает, ничего не испортит, так что не волнуйся.
Они отошли от дороги к восточному склону, и Люси отпустила кролика. Целых полминуты он одурело таращил глаза, а потом юркнул в траву.
- Видишь, нога у него действительно не в порядке, - сказал доктор Люси. - Но он прекрасно проживет с этим, сколько ему положено. «Я родился в кустах шиповника, Братец Лис».
49.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ОРЕХА
Вдвоем, везучие, как черти,
Мы шли с тобой дорогой смерти -
И крепче всяких страшных клятв
Тот матерьял,
Что нас спаял.
Роберт Грейвз. «Два фузилера»
Хотя Генерал Дурман порой и походил на сумасшедшего, он все же умел принимать правильные решения. Все понимали: не будь его, в то утро на Уотершипском холме погиб бы не один кролик. Так быстро, так тихо выскочил вслед за Черничкой и Одуванчиком на лужайку пес, что задремавший под кустиком после тяжелой ночи гвардеец и пикнуть не успел, как собака сбила его с ног и тут же прикончила. Потом пес схватился с Дурманом, а еще позже он носился вдоль обрыва, с лаем бросаясь на каждый куст. Но кролики уже успели разбежаться и спрятаться. Под конец пес поймал бедолагу, который порезался о стекло, и, довольный, помчался обратно к дому.
И речи не могло идти о новой атаке. Эфрафцы думали только о том, как бы унести ноги. Генерал исчез. Двое из тех, чья жизнь должна была оборваться этой ночью, навели на него пса, - так подумали все гвардейцы до единого. Точь-в-точь, как загадочную лису и большую белую птицу. Значит, Барвинок, у которого и воображения-то вообще нет, действительно слышал в норе собачье рычание. Дрема, Вереск и еще четверо оставшихся в живых эфрафцев, стуча зубами от страха, посовещались в кустах крапивы и решили немедленно уходить из этого ужасного места, где и так чересчур задержались.
Не будь Дремы, наверное, никто бы из них гак и не добрался до Эфрафы. Но даже он, опытнейший патрульный, не привел домой и половины своего отряда. Трое или четверо новобранцев до того перепугались собаки, что их так и не смогли найти, и что с ними сталось, никто не знает. И перед «на-Фритом» лишь четырнадцать-пятнаддать кроликов двинулись с Дремой в обратный путь, в сторону дома, откуда они пришли всего-навсего днем раньше. Все понимали, что добраться до Эфрафы засветло не удастся - многие просто валились с ног от усталости, и настроение было у всех хуже некуда. Плохие вести разносятся быстро. По холмам пролетел слух, что страшный Генерал Дурман разбит в пух и прах вместе со всей своей Ауслой при Уотершипском холме, а теперь жалкие ее остатки, поджав хвосты, улепетывают восвояси, И Тысяча встрепенулась - вскоре по следу Дремы бежали лисицы, ласки и даже удравшие с ферм коты. На каждом привале Дрема недосчитывался то одного, то другого товарища, и никто не знал, куда он подевался. Среди пропавших оказался и Вереск. Но с самого начала все понимали, что без Генерала ему в Эфрафу лучше и не показываться. Один только Дрема, несмотря на свой страх и все трудности этого возвращения, держался молодцом На следующий день, после полудня, когда тыловое Подразделение вышло в «силфли», среди караулов прошла горстка измученных кроликов. Даже Дрема валился с ног и едва-едва доложил Совету о случившейся катастрофе. Но в «Улье» мало кто обратил на них внимание - мысли кроликов были заняты лишь Орехом и Шишаком. Шишак лежал, кажется, при смерти. Из полудюжины ран сочилась кровь. Он лежал с закрытыми глазами в том самом переходе, который защищал до конца, и не отозвался даже тогда, когда Хизентли сказала ему, что эфрафцы разбиты и городок спасен. Потом крольчихи осторожно расширили тоннель и по очереди хлопотали возле Шишака, зализывая его раны и прислушиваясь к неровному, тяжелому дыханию.
А Черничка и Одуванчик пробрались в нору еще раньше, через Кехааров ход, который засыпан был не до конца, и рассказали, как все случилось. Одуванчик не знал, что произошло с Орехом после того, как оторвался пес; и когда день повернул к вечеру, каждый думал уже о самом худшем. Наконец Плошка, встревоженный, приунывший, решил сам отправиться в «Орешник». Пятик тотчас же заявил, что пойдет вместе с ним, и приятели, пробежав по лесу, вместе спустились по северному склону. Они успели отбежать совсем недалеко, когда Пятик, взобравшись на муравейник, чтобы увидеть весь склон, заметил на западе приближавшегося кролика. Они побежали навстречу и вдруг узнали Ореха. Пятик кинулся к нему, а Плошка опрометью понесся в «Улей» сообщить хорошую новость.
В «Улье», послушав каждого, в том числе и Крестовника, чтобы представить себе все, что здесь происходило, Орех отправил Падуба и с ним еще троих на разведку, выяснить, действительно ли эфрафцы убрались восвояси. Потом он пошел в тоннель, где лежал Шишак. Рядом с Шишаком сидела Хизентли.
- Он недавно проснулся, Орех-рах, - сказала Хизентли. - Спросил о тебе, а потом пожаловался, что очень болит ухо.
Орех потрогал носом намокшую от крови пушистую «шапочку». Из раны хлынула кровь и брызнула на Ореха.
- Ты победил, Шишак, - сказал он, - Они сбежали.
Шишак не шелохнулся. Потом приоткрыл один глаз, раздул щеки и обнюхал Ореха. Он молчал, и Орех не знал, понял его Шишак или нет. Наконец Шишак прошепелявил;
- Так мы распили Генерала Турмана, та?
- Та, та, - ответил Орех. - Я пришел, чтобы помочь тебе подняться в «силфли», Шишак. Тебе пора подкрепиться, да и раны тебе наверху мы лучше прочистим. Пошли, день чудесный - зеленый и солнечный.
Шишак привстал и выполз в разоренный «Улей». Тут он без сил опустился на землю, передохнул, снова поднялся и добрался до Кехаарова хода.
- Я думал, он меня убьет, - говорил он. - Все, драк с меня хватит, сыт по горло. А ты твой-то план удался, Орех-рах! Здорово удался. Рассказал бы, как это вы справились. И как ты попал домой?
- Человек подвез меня на «храдада» почти до самого дома, - ответил Орех.
- А остальную дорогу ты, наверное, летел, - хмыкнул Шишак, - с белой палочкой в зубах? Ты, Орех-рах, рассказывай толком. Хизентли, в чем дело?
- О! - Хизентли лишь таращила на Ореха глаза. - О!
- Да в чем дело-то?
- И вправду!
- Что «и вправду»?
- И вправду он вернулся на «храдада». Я видела это тогда, в Эфрафе, когда мы сидели с тобой ночью в норе. Помнишь?
- Помню, конечно, - отозвался Шишак. - И свой ответ помню. Я сказал, что тебе лучше поболтать бы об этом с Пятиком. Хорошая мысль. Да, мы именно так и поступим. Если Пятик поверит тебе, Орех-рах, тогда поверю и я.
50.
И ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА
Я хочу сказать, что оскорбительное вмешательство генерала не только не разрушило это счастье, но, напротив, лишь помогло им глубже узнать друг друга, отчего их взаимная привязанность стала только сильнее; и я, будучи убеждена в этом, предпочла бы предоставить вам судить самостоятельно…
Джейн Остин. «Нортхэнгерское аббатство»
Прошло шесть недель. Стоял прекрасный безоблачный вечер середины октября. С буков еще не опали листья, вечера были теплые, но долины внизу почти обезлюдели. Травы отцвели. Сквозь стебли просвечивал только желтый калган, поздние колокольчики да пурпуровая Черноголовка. Остальные цветы завяли. А на опушке леса одиноко стоял ломонос со сладко пахнущими мелкими цветочками, похожий то ли на облачко дыма, то ли на стариковскую бороду. Затихли песенки насекомых. Травянистые склоны, летом кишевшие, будто джунгли, теперь опустели, и среди высоких стеблей, где сновали бесчисленные их полчища, теперь лишь полз полусонный паучишка или жук торопился по своим важным делам. На солнце в воздухе еще танцевала мошка, но охотившиеся на нее все лето стрижи исчезли, резкие крики их смолкли, одна малиновка тенькала в бересклете. Внизу, под холмом, лежали убранные поля. Одно поле уже распахали, и гладкие, словно отполированные, пласты вывороченной земли тускло отражали солнечные лучи, лившиеся из-за перевала. Небо было пустынно и чисто, как светлые воды. В июле казалось, что густая, как сливки, его синева касается верхушек деревьев, а сейчас оно голубело высоко и прозрачно, а солнце все быстрей торопилось к закату, обещая скорые холода, и садилось, ленивое, сонное, огромное и багровое, как цветы шиповника. С юга подул свежий ветер, и с буков полетели красные, желтые листья, с шорохом ломким и жестким, иным, чем прежде. В это время все, что не может вынести зиму, тихо уходит и исчезает.
Многие говорят, что любят зиму, но на самом деле им нравится просто своя защищенность от зимних бед. Людям не нужно искать еду. У них есть печки и теплая одежда. В морозы люди не гибнут, а только сильней ощущают надежность жилищ и свое превосходство над всем животным миром. Совсем по-другому относятся к холодам птицы, звери и бедняки. Кроликам, как и большинству диких животных, зимой приходился нелегко. Хорошо еще, пищи им все же хватает. Но иногда им приходится по нескольку дней сидеть безвыходно в заваленных снегом норах. А если кролик набегается на ветру и замерзнет, от переохлаждения он может и заболеть. Но в норах тепло и уютно. Зимой кролики заводят себе подружек чаще, чем в конце лета или осенью, и, начиная с февраля, у крольчих появляется обильное потомство. Но и в это суровое время года случаются ясные дни, когда все бегут в «силфли». А как же они любят набеги на фермерские огороды! После можно послушать сказки, поиграть - или в «камешки», или еще во что-нибудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63