Собственность «Смит—Цвикк лимитед». Да-а…
— Зачем? Нам она — как морскому ежу зонтик.
— Видишь ли, — Цвикк поморщился, — сейчас её трудно продать… Цезарь подарил её нам. Тебе и мне.
— У него так много денег?
— Лишних у него нет. Но если у нас с этой землёй что-то получится, потом примем его в компаньоны.
— А что может получиться после того, как Тибб взорвёт зону?
— На большой площади обнажатся горные породы. Начнём поиск и добычу драгоценных камней, золота, редких металлов.
Стив с сомнением покачивал головой:
— Взвалить такую обузу на плечи! Этот подарочек может стать началом конца и нашей фирмы, Мигуэль.
— Не торопись судить… Земля — твёрдый капитал. Кроме того, — Цвикк подмигнул, — у нас с тобой теперь появился неплохой шанс пересидеть тут любую ядерную войну. Да-а…
— Поговорил бы с Шарком.
— А что?
— У него другая точка зрения на ядерную войну… И вообще, если даже сама Земля уцелеет, пыли будет выброшено в атмосферу столько, что на столетия исчезнет солнце. Наступят вечная ночь и вечная зима…
— Замерзать всё-таки приятнее, чем гореть, — убеждённо заметил Цвикк. — Между прочим, наша фирма приобрела и отель в Манаусе.
— А это зачем?
— Манаус привлекает все больше туристов — это первое. Второе — нашей здешней «гасиенде» нужен опорный пункт. Им и станет отель в Манаусе.
— Ну и голова — одни извилины. Не выдвинуть ли тебя в президенты?
— В американские? Не подойду… Во-первых, я реалист, во-вторых — пацифист…
Вечером прилетел из зоны Тибб Линстер. После ужина они собрались втроём в комнате Стива, и Цвикк ещё раз пересказал новости.
Тибб ограничился лаконичным замечанием, что теперь можно не торопиться с уничтожением зоны.
Стив поинтересовался, что слышно о Пэнки.
— Жив… — Цвикк осторожно сплюнул в пепельницу. — Но его возят в кресле. Паралич обеих ног.
— Чем же он занимается?
— Вы не поверите. — Цвикк усмехнулся. — Консультирует японских бизнесменов. Я читал недавно в газете «Американский банкир», что известный экономист мистер Алоиз Пэнки приглашён в качестве члена консультативного совета в один из токийских банков, кроме того, будет консультировать банки в Осаке и Нагасаки.
— Японцы не знают, что делать с деньгами, — скривился Стив.
— А что вы думаете, — Цвикк старательно раскуривал трубку, — у них сейчас денег больше, чем у кого-либо. В сейфах пятидесяти крупнейших банков наших финансовых воротил сосредоточены ценности примерно на две тысячи пятьсот миллиардов долларов. Так вот, четвёртой частью этой суммы распоряжаются четырнадцать японских банков.
— А мы? — спросил Стив. — То есть, я хотел сказать, американцы.
Цвикк глубоко затянулся, и его окутали клубы душистого голубоватого дыма.
— В иерархии банков Америка сейчас на пятом месте, после Японии, ФРГ, Франции и даже Англии. Если в долларах, в банках Японии — около шестисот тридцати миллиардов, в банках Соединённых Штатов — менее половины этой суммы.
— Странное соотношение. Почему?
— Очень просто. Японцы модернизировали промышленность, гораздо лучше работают. Не в пример лучше, чем американцы. И ещё не тратят столько денег на вооружения, сколько их тратит новый президент Соединённых Штатов. Это главное. Да-а…
— Но мне кажется, — не сдавался Стив, — никто и никогда не оспаривал, что Америка самая богатая страна.
— А я разве утверждаю противоположное?.. Я говорил о ценностях, сосредоточенных в банках. Вопрос о том, куда идут деньги — на ракеты, которые не продаются, или на товары, которые можно продать и надо продать. Я только что из Нью-Йорка. Его улицы забиты японскими «тойотами», «хондами», «датсунами», в магазинах — японская электроника. В Токио вы не увидите такого количества американских товаров… Деньги, когда их много, начинают жить собственной жизнью, приобретают особые свойства, даже особую «совесть». «Совесть» американских денег сейчас заключена в двух словах — антикоммунизм и милитаризм.
— У арабов есть пословица, — заметил Стив. — «Вглядывайся в последствия — это оплодотворяет ум».
— Как раз то, чего не делает новый президент, — вздохнул Цвикк, попыхивая трубкой. — Он рядится то в мантию антикоммунистического рыцаря-крестоносца, то в форму морского пехотинца, прущего напрямик, вопреки здравому смыслу.
— Однако шовинистическая эйфория налицо, — возразил Стив. — Воинственные призывы, десанты, угрозы, ведение переговоров с дубовой «позиции силы» — разве все это не возрождает ницшеанский миф вседозволенности, в своё время развеянный позором вьетнамской войны? Америка сильна и богата, поэтому вправе диктовать миру свой образ жизни и образ мыслей. Такое многим американцам начинает приятно щекотать нервы.
— Это одна сторона медали. Другая — явный рост антивоенных настроений, требования серьёзных переговоров с Москвой, демонстрации сторонников мира… Ситуация, конечно, сложная, но последнего слова американцы не сказали. Так же, как и западноевропейцы. Да-да…
Стив скептически усмехнулся:
— А они и не скажут. Не успеют. Ты забываешь, Мигуэль, о клапане безопасности. Он безотказен — парламентская система. В нужный момент средства массовой информации переориентируют острие массовых выступлений с истинных виновников — воротил большого бизнеса — на партию, стоящую у руля власти. Марионетки сменятся, а главное сохранится. Пар будет выпущен, а беды и опасности останутся, даже возрастут, потому что те, кто ушёл, успели сделать своё дело.
Цвикк приготовился возразить, но его опередил Тибб:
— Браво! Почти то же самое утверждают марксисты, критикуя парламентскую систему.
— Я далёк от марксизма, — возразил Стив. — Может, поэтому не вижу выхода?
— Выход — в победе разума. Разум создал цивилизацию. Он должен и сохранить её. Разве не к победе разума призывает Москва?
— Это слова, — скривился Стив, — покажи разум в действии, Тибб. Ты говоришь о Москве. Разве у них не столько же ядерных бомб, сколько у нас?
— А что им делать? У них, однако, хватило ума и мужества объявить миру, что первыми ядерное оружие не применят. А американцы?..
— Вот именно, — кивнул Цвикк. — А у некоторых американцев в ходу ковбойский девиз: «Прав тот, кто успеет выстрелить первым». То, что годилось для шерифа на Диком Западе в прошлом веке, не годится для президента страны в век атомный…
— По странной иронии судьбы, — заметил Тибб, — у небольшой и небогатой Америки в прошлом были президенты-великаны — Вашингтон, Линкольн, а потом — у огромной и богатой — президенты-карлики. Нелепо и смешно, но в этом ростки трагедии…
— И ещё какие! — Стив встал и принялся расхаживать по комнате. — Двадцать лет назад, когда мы начинали борьбу с ОТРАГом, он был для нас средоточием зла. Несмотря на наши ошибки, просчёты, потери, несмотря на то что сам ОТРАГ продолжает существовать, кое-чего мы добились… Заторможены, даже изменены многие начинания ОТРАГа, выведен из игры Пэнки… Все это было. — Стив вздохнул. — Но в целом мы охотились на зайцев, из которых, будь их хоть десять тысяч, не составишь одного слона. А теперь я не вижу выхода… И не потому, что рассыпалась база, на которой мы начинали, — «империя» Цезаря.
Выхода я не вижу потому, что, пока мы вели борьбу с ОТРАГом, возник другой ОТРАГ, неизмеримо более опасный для мира, для человечества. Раковая опухоль милитаризма проросла насквозь страну, в которой я родился. Ведь то, чем сейчас откровенно, зримо, даже с оттенком шовинистической гордости занимаются в Америке, принципиально не отличается от проводившихся в глубокой тайне дел ОТРАГа. Я начинаю думать, что и моя книга, когда появится на книжных прилавках, никого особенно не заинтересует. Я опоздал… То, что приоткрываю в Африке, сейчас открыто свершается в Америке. Даже если мои разоблачения принесут неприятности отдельным лицам, системы это не изменит. Распалась «империя» Цезаря, её место заняли другие корпорации, в недрах которых потенциального зла не меньше. Разве я не прав?
Цвикк промолчал, старательно раскуривая потухшую трубку. Ответил Тибб. Он решительно тряхнул головой:
— Нет… И я не думаю прекращать борьбу. Там, где самое трудное, где угрожающая неизвестность, там моё место. Там, где речь идёт о победе разума над безумием, там я найду для себя работу. Поэт Альфред Теннисон ещё в прошлом веке нашёл слова, которые стали для меня смыслом бытия: «Дерзать, искать, найти, но не сдаваться».
— Даже и после уничтожения УЛАКов?
— Даже и после этого, Стив. И я уверен — ты тоже не прекратишь борьбы…
Солнце зашло. Небо над горами окрасилось в нежнейшие, лимонно-алые тона. Закат ещё не успел погаснуть, как над головой, в синеватой черноте небесного свода, прорезались экваториальные созвездия. Цезарь и доктор Хионг продолжали молча прохаживаться вдоль ступенчатой каменной платформы главного монастырского храма. Райя, присев на каменную ступень, ещё тёплую после дневного зноя, глядела на них сверху. Быстро темнело. Жёлтое монашеское одеяние Хионга и белый саронг Цезаря едва различимыми пятнами скользили внизу, во мраке монастырского сада. Там в чёрной гуще деревьев и кустарников сотнями зеленоватых пунктиров искрились светлячки. «Словно звезды, — подумала Райя, — такие же, как наверху, но ускорившие бег». Она прислушалась. Было очень тихо. Изредка доносился скрип гравия под сандалиями Цезаря.
Почему они сегодня молчат? Райя уже привыкла, что по вечерам, когда спадал зной, они подолгу прохаживались внизу, тихо беседуя, иногда о чём-то споря вполголоса. Работа над древними рукописями, расшифровкой которых они занимались несколько лет, подходила к концу. Цезарь надеялся все закончить в этот приезд. Но они тут уже третий месяц, а о конце работы Цезарь давно не упоминает. Он замкнут и молчалив. Опять не хватает каких-то данных?
Райя встала. Неслышно ступая в темноте по тёплым каменным ступеням, спустилась в сад. Из мрака, прорезанного искрами светлячков, совсем близко вынырнули две фигуры.
— Это Райя, — прозвучал негромкий голос Цезаря. — Хорошо, что пришла к нам.
Доктор Хионг сложил ладони в буддийском приветствии:
— Славлю богиню, бодрствующую над миром.
Райя взяла Цезаря под руку и прислонилась головой к его плечу:
— Что-то случилось? Да? Я, кажется, догадываюсь…
— У текста, которым мы занимались с братом Хионгом, не оказалось конца… Он не дописан или оборван… В последних фрагментах, которые удалось понять, упомянут «оазис космической мудрости» в Гималаях.
— Остров Шамбала?
Цезарь взглянул на Хионга:
— Мы истолковали последнюю строку так: «оазис космической мудрости в мире безумства среди высочайших гор этой Земли» или «за высочайшими горами». Дальше несколько слов не расшифровывается и текст оборван, скорее всего, на середине предложения…
— Что же у вас получилось на нынешнем этапе?
— Нам так и не удалось подняться над уровнем легенд, Райя. Легенда о прилёте на Землю таинственных представителей «космических братьев». Ты о ней знаешь… Легенда о заложении «оазисов мудрости и нового знания». От неё можно протянуть нить к Атлантиде Платона — это уже домысел.
— И к Шамбале индийских и тибетских сказаний, — добавил доктор Хионг, — но и эта «нить» едва уловима и пунктирна.
— Разве «оазис мудрости и нового знания» это не Шамбала? — спросила Раня.
— Мы спорили с братом Хионгом несколько вечеров подряд, — сказал Цезарь. — Снова и снова возвращались к прочитанным текстам. Озарение пришло в споре… После уточнений перевода мне стало ясно, что прав брат Хионг. «Оазисы мудрости и нового знания» — их было несколько — не Шамбала. Шамбала, или её этическая и философская идея, появилась гораздо позднее.
— Из расшифрованной части текста следует, что «оазисы мудрости» создавали «космические братья». — Взгляд Хионга, устремлённый в небо, блуждал от одного созвездия к другому, словно отыскивая что-то. — Местоположение некоторых «оазисов» можно привязать к современной географии. Надёжно устанавливается Двуречье, долина Нила, юг Индостана, менее надёжно — какая-то земля или остров в Атлантическом океане. Доктор считает, — Хионг перевёл взгляд на Цезаря, — что это Атлантида. Но если текстам действительно десять — двенадцать тысяч лет — это конец последней ледниковой эпохи; тогда очертания суши могли сильно отличаться от современных…
— Насколько надёжна датировка? — спросила Райя.
— Определяли абсолютный возраст красок, которыми нанесён текст, — объяснил доктор Хионг. — Данные анализов позволяют утверждать, что текст наносился на материал десять — двенадцать тысяч лет назад. Таким образом, это древнейшая из известных рукописей. Шамбала тибетских текстов и индийских пуран — это последние тысячелетия. Интервал — около девяти тысяч лет. Индийские тексты вам известны, Райя. В тибетских тоже говорится о «посланцах Шамбалы», которые иногда приходят к людям, живут среди них, учат любви и мудрости, помогают на трудных перекрёстках истории…
— Может, и ты посланница Шамбалы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Зачем? Нам она — как морскому ежу зонтик.
— Видишь ли, — Цвикк поморщился, — сейчас её трудно продать… Цезарь подарил её нам. Тебе и мне.
— У него так много денег?
— Лишних у него нет. Но если у нас с этой землёй что-то получится, потом примем его в компаньоны.
— А что может получиться после того, как Тибб взорвёт зону?
— На большой площади обнажатся горные породы. Начнём поиск и добычу драгоценных камней, золота, редких металлов.
Стив с сомнением покачивал головой:
— Взвалить такую обузу на плечи! Этот подарочек может стать началом конца и нашей фирмы, Мигуэль.
— Не торопись судить… Земля — твёрдый капитал. Кроме того, — Цвикк подмигнул, — у нас с тобой теперь появился неплохой шанс пересидеть тут любую ядерную войну. Да-а…
— Поговорил бы с Шарком.
— А что?
— У него другая точка зрения на ядерную войну… И вообще, если даже сама Земля уцелеет, пыли будет выброшено в атмосферу столько, что на столетия исчезнет солнце. Наступят вечная ночь и вечная зима…
— Замерзать всё-таки приятнее, чем гореть, — убеждённо заметил Цвикк. — Между прочим, наша фирма приобрела и отель в Манаусе.
— А это зачем?
— Манаус привлекает все больше туристов — это первое. Второе — нашей здешней «гасиенде» нужен опорный пункт. Им и станет отель в Манаусе.
— Ну и голова — одни извилины. Не выдвинуть ли тебя в президенты?
— В американские? Не подойду… Во-первых, я реалист, во-вторых — пацифист…
Вечером прилетел из зоны Тибб Линстер. После ужина они собрались втроём в комнате Стива, и Цвикк ещё раз пересказал новости.
Тибб ограничился лаконичным замечанием, что теперь можно не торопиться с уничтожением зоны.
Стив поинтересовался, что слышно о Пэнки.
— Жив… — Цвикк осторожно сплюнул в пепельницу. — Но его возят в кресле. Паралич обеих ног.
— Чем же он занимается?
— Вы не поверите. — Цвикк усмехнулся. — Консультирует японских бизнесменов. Я читал недавно в газете «Американский банкир», что известный экономист мистер Алоиз Пэнки приглашён в качестве члена консультативного совета в один из токийских банков, кроме того, будет консультировать банки в Осаке и Нагасаки.
— Японцы не знают, что делать с деньгами, — скривился Стив.
— А что вы думаете, — Цвикк старательно раскуривал трубку, — у них сейчас денег больше, чем у кого-либо. В сейфах пятидесяти крупнейших банков наших финансовых воротил сосредоточены ценности примерно на две тысячи пятьсот миллиардов долларов. Так вот, четвёртой частью этой суммы распоряжаются четырнадцать японских банков.
— А мы? — спросил Стив. — То есть, я хотел сказать, американцы.
Цвикк глубоко затянулся, и его окутали клубы душистого голубоватого дыма.
— В иерархии банков Америка сейчас на пятом месте, после Японии, ФРГ, Франции и даже Англии. Если в долларах, в банках Японии — около шестисот тридцати миллиардов, в банках Соединённых Штатов — менее половины этой суммы.
— Странное соотношение. Почему?
— Очень просто. Японцы модернизировали промышленность, гораздо лучше работают. Не в пример лучше, чем американцы. И ещё не тратят столько денег на вооружения, сколько их тратит новый президент Соединённых Штатов. Это главное. Да-а…
— Но мне кажется, — не сдавался Стив, — никто и никогда не оспаривал, что Америка самая богатая страна.
— А я разве утверждаю противоположное?.. Я говорил о ценностях, сосредоточенных в банках. Вопрос о том, куда идут деньги — на ракеты, которые не продаются, или на товары, которые можно продать и надо продать. Я только что из Нью-Йорка. Его улицы забиты японскими «тойотами», «хондами», «датсунами», в магазинах — японская электроника. В Токио вы не увидите такого количества американских товаров… Деньги, когда их много, начинают жить собственной жизнью, приобретают особые свойства, даже особую «совесть». «Совесть» американских денег сейчас заключена в двух словах — антикоммунизм и милитаризм.
— У арабов есть пословица, — заметил Стив. — «Вглядывайся в последствия — это оплодотворяет ум».
— Как раз то, чего не делает новый президент, — вздохнул Цвикк, попыхивая трубкой. — Он рядится то в мантию антикоммунистического рыцаря-крестоносца, то в форму морского пехотинца, прущего напрямик, вопреки здравому смыслу.
— Однако шовинистическая эйфория налицо, — возразил Стив. — Воинственные призывы, десанты, угрозы, ведение переговоров с дубовой «позиции силы» — разве все это не возрождает ницшеанский миф вседозволенности, в своё время развеянный позором вьетнамской войны? Америка сильна и богата, поэтому вправе диктовать миру свой образ жизни и образ мыслей. Такое многим американцам начинает приятно щекотать нервы.
— Это одна сторона медали. Другая — явный рост антивоенных настроений, требования серьёзных переговоров с Москвой, демонстрации сторонников мира… Ситуация, конечно, сложная, но последнего слова американцы не сказали. Так же, как и западноевропейцы. Да-да…
Стив скептически усмехнулся:
— А они и не скажут. Не успеют. Ты забываешь, Мигуэль, о клапане безопасности. Он безотказен — парламентская система. В нужный момент средства массовой информации переориентируют острие массовых выступлений с истинных виновников — воротил большого бизнеса — на партию, стоящую у руля власти. Марионетки сменятся, а главное сохранится. Пар будет выпущен, а беды и опасности останутся, даже возрастут, потому что те, кто ушёл, успели сделать своё дело.
Цвикк приготовился возразить, но его опередил Тибб:
— Браво! Почти то же самое утверждают марксисты, критикуя парламентскую систему.
— Я далёк от марксизма, — возразил Стив. — Может, поэтому не вижу выхода?
— Выход — в победе разума. Разум создал цивилизацию. Он должен и сохранить её. Разве не к победе разума призывает Москва?
— Это слова, — скривился Стив, — покажи разум в действии, Тибб. Ты говоришь о Москве. Разве у них не столько же ядерных бомб, сколько у нас?
— А что им делать? У них, однако, хватило ума и мужества объявить миру, что первыми ядерное оружие не применят. А американцы?..
— Вот именно, — кивнул Цвикк. — А у некоторых американцев в ходу ковбойский девиз: «Прав тот, кто успеет выстрелить первым». То, что годилось для шерифа на Диком Западе в прошлом веке, не годится для президента страны в век атомный…
— По странной иронии судьбы, — заметил Тибб, — у небольшой и небогатой Америки в прошлом были президенты-великаны — Вашингтон, Линкольн, а потом — у огромной и богатой — президенты-карлики. Нелепо и смешно, но в этом ростки трагедии…
— И ещё какие! — Стив встал и принялся расхаживать по комнате. — Двадцать лет назад, когда мы начинали борьбу с ОТРАГом, он был для нас средоточием зла. Несмотря на наши ошибки, просчёты, потери, несмотря на то что сам ОТРАГ продолжает существовать, кое-чего мы добились… Заторможены, даже изменены многие начинания ОТРАГа, выведен из игры Пэнки… Все это было. — Стив вздохнул. — Но в целом мы охотились на зайцев, из которых, будь их хоть десять тысяч, не составишь одного слона. А теперь я не вижу выхода… И не потому, что рассыпалась база, на которой мы начинали, — «империя» Цезаря.
Выхода я не вижу потому, что, пока мы вели борьбу с ОТРАГом, возник другой ОТРАГ, неизмеримо более опасный для мира, для человечества. Раковая опухоль милитаризма проросла насквозь страну, в которой я родился. Ведь то, чем сейчас откровенно, зримо, даже с оттенком шовинистической гордости занимаются в Америке, принципиально не отличается от проводившихся в глубокой тайне дел ОТРАГа. Я начинаю думать, что и моя книга, когда появится на книжных прилавках, никого особенно не заинтересует. Я опоздал… То, что приоткрываю в Африке, сейчас открыто свершается в Америке. Даже если мои разоблачения принесут неприятности отдельным лицам, системы это не изменит. Распалась «империя» Цезаря, её место заняли другие корпорации, в недрах которых потенциального зла не меньше. Разве я не прав?
Цвикк промолчал, старательно раскуривая потухшую трубку. Ответил Тибб. Он решительно тряхнул головой:
— Нет… И я не думаю прекращать борьбу. Там, где самое трудное, где угрожающая неизвестность, там моё место. Там, где речь идёт о победе разума над безумием, там я найду для себя работу. Поэт Альфред Теннисон ещё в прошлом веке нашёл слова, которые стали для меня смыслом бытия: «Дерзать, искать, найти, но не сдаваться».
— Даже и после уничтожения УЛАКов?
— Даже и после этого, Стив. И я уверен — ты тоже не прекратишь борьбы…
Солнце зашло. Небо над горами окрасилось в нежнейшие, лимонно-алые тона. Закат ещё не успел погаснуть, как над головой, в синеватой черноте небесного свода, прорезались экваториальные созвездия. Цезарь и доктор Хионг продолжали молча прохаживаться вдоль ступенчатой каменной платформы главного монастырского храма. Райя, присев на каменную ступень, ещё тёплую после дневного зноя, глядела на них сверху. Быстро темнело. Жёлтое монашеское одеяние Хионга и белый саронг Цезаря едва различимыми пятнами скользили внизу, во мраке монастырского сада. Там в чёрной гуще деревьев и кустарников сотнями зеленоватых пунктиров искрились светлячки. «Словно звезды, — подумала Райя, — такие же, как наверху, но ускорившие бег». Она прислушалась. Было очень тихо. Изредка доносился скрип гравия под сандалиями Цезаря.
Почему они сегодня молчат? Райя уже привыкла, что по вечерам, когда спадал зной, они подолгу прохаживались внизу, тихо беседуя, иногда о чём-то споря вполголоса. Работа над древними рукописями, расшифровкой которых они занимались несколько лет, подходила к концу. Цезарь надеялся все закончить в этот приезд. Но они тут уже третий месяц, а о конце работы Цезарь давно не упоминает. Он замкнут и молчалив. Опять не хватает каких-то данных?
Райя встала. Неслышно ступая в темноте по тёплым каменным ступеням, спустилась в сад. Из мрака, прорезанного искрами светлячков, совсем близко вынырнули две фигуры.
— Это Райя, — прозвучал негромкий голос Цезаря. — Хорошо, что пришла к нам.
Доктор Хионг сложил ладони в буддийском приветствии:
— Славлю богиню, бодрствующую над миром.
Райя взяла Цезаря под руку и прислонилась головой к его плечу:
— Что-то случилось? Да? Я, кажется, догадываюсь…
— У текста, которым мы занимались с братом Хионгом, не оказалось конца… Он не дописан или оборван… В последних фрагментах, которые удалось понять, упомянут «оазис космической мудрости» в Гималаях.
— Остров Шамбала?
Цезарь взглянул на Хионга:
— Мы истолковали последнюю строку так: «оазис космической мудрости в мире безумства среди высочайших гор этой Земли» или «за высочайшими горами». Дальше несколько слов не расшифровывается и текст оборван, скорее всего, на середине предложения…
— Что же у вас получилось на нынешнем этапе?
— Нам так и не удалось подняться над уровнем легенд, Райя. Легенда о прилёте на Землю таинственных представителей «космических братьев». Ты о ней знаешь… Легенда о заложении «оазисов мудрости и нового знания». От неё можно протянуть нить к Атлантиде Платона — это уже домысел.
— И к Шамбале индийских и тибетских сказаний, — добавил доктор Хионг, — но и эта «нить» едва уловима и пунктирна.
— Разве «оазис мудрости и нового знания» это не Шамбала? — спросила Раня.
— Мы спорили с братом Хионгом несколько вечеров подряд, — сказал Цезарь. — Снова и снова возвращались к прочитанным текстам. Озарение пришло в споре… После уточнений перевода мне стало ясно, что прав брат Хионг. «Оазисы мудрости и нового знания» — их было несколько — не Шамбала. Шамбала, или её этическая и философская идея, появилась гораздо позднее.
— Из расшифрованной части текста следует, что «оазисы мудрости» создавали «космические братья». — Взгляд Хионга, устремлённый в небо, блуждал от одного созвездия к другому, словно отыскивая что-то. — Местоположение некоторых «оазисов» можно привязать к современной географии. Надёжно устанавливается Двуречье, долина Нила, юг Индостана, менее надёжно — какая-то земля или остров в Атлантическом океане. Доктор считает, — Хионг перевёл взгляд на Цезаря, — что это Атлантида. Но если текстам действительно десять — двенадцать тысяч лет — это конец последней ледниковой эпохи; тогда очертания суши могли сильно отличаться от современных…
— Насколько надёжна датировка? — спросила Райя.
— Определяли абсолютный возраст красок, которыми нанесён текст, — объяснил доктор Хионг. — Данные анализов позволяют утверждать, что текст наносился на материал десять — двенадцать тысяч лет назад. Таким образом, это древнейшая из известных рукописей. Шамбала тибетских текстов и индийских пуран — это последние тысячелетия. Интервал — около девяти тысяч лет. Индийские тексты вам известны, Райя. В тибетских тоже говорится о «посланцах Шамбалы», которые иногда приходят к людям, живут среди них, учат любви и мудрости, помогают на трудных перекрёстках истории…
— Может, и ты посланница Шамбалы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71