Втянула голову в плечи так, что соломенные косицы растопырились смешными рожками.
– Ой, она это, она, господа хорошие. Право, она самая, припомнила я.
– Ну так, – выпрямился Кост. – Я ж и не сомневался. Чего стоишь, егоза, иди. Постояльцы тебя ждут. Беги, беги, не отсвечивай. Что, Урод, – он повернулся к напарнику, – паромщика видел?
Девочка мазнула меня жалобным взглядом и сгинула.
– Не, в зале его нет. Видать, ушел куда.
– Куда паромщик ушел? – спросил меня Кост.
Я злобно смотрела на него и молчала. Еще бы не молчать – с тряпкой-то во рту.
– А ты кивни или головой помотай, – дружелюбно предложил Кост. – Так ты что, паромщику дело какое поручила?
Я помотала головой.
– А передала ему что? Не золото ли?
«Нет».
– Выдерни у ей кляп, – предложил Урод, молодой мосластый парень, вопреки прозвищу, довольно симпатичный. – Много вы так наговорите…
– Ага, держи карман. Чтоб она заклинание какое сказала или заголосила как резаная? Эй! А чего это ты, Урод, стоишь тут? Чего выстаиваешь? Ну-ка, ноги в руки – и за псоглавцами. Давай, давай, шевелись!
– Дьявол! Почему все время я должен бегать? Ну почему все время – я?
– Не поминай нечистого, щенок. Твое дело – бегать, мое дело – думать. Я сказал: ноги в руки!
Загрохотали шаги, хлопнула дверь. Урод исчез.
– Ну что, голубушка, – улыбнулся Кост. – Сейчас с тобой как следует поговорят. А мне за тебя – тройное жалование. Чего ерзаешь? Лежать неудобно?
– Мммм!
Руки ныли страшно. Я пыталась перевалиться на бок.
– Эй, ты чего, сверзится надумала? Не выйдет. Вот я тебя ща посажу, да к стеночке прислоню, вот так, чтоб не ерзала… Вот так… Я тебе попинаюсь! Сиди спокойно, стерва!
Тычок под ребра. Больно! Я поперхнулась и зашлась кашлем. Кашлять с кляпом во рту, это скажу вам… Самое досадное, что кляп не вылетел и Кост его не вытащил, хоть я давилась и захлебывалась изо всех сил.
Пока я корчилась на столе, он отошел к двери и выглянул в коридор. Потом захлопнул дверь и накинул щеколду.
– Придет твой дружок – встречу его. – Кост вытащил длинный широкий кинжал, больше смахивающий на меч чем на кинжал, и огладил набалдашник.
В мое время простолюдинам запрещалось носить оружие длиннее кинжала или охотничьего ножа. Но жизнь меняется. Я как-то вдруг поняла стариков, которые ворчат, что во времена их молодости все было лучше и разумнее устроено, и люди были приветливее и солнце светило ярче. Вот пропасть! Экое у этого поганца рубилово! А у Хелда, сдается мне, оружия вообще нет…
Светильник стоял на краю стола. Спихнуть его на пол, что ли? Там солома резанная, она вспыхнет, глядишь, пожар начнется… Лучше пожар, чем сидеть и ждать у моря погоды.
Я поспешно отвернулась от огня. Еще догадается, псовый прихвостень, что я задумала…
Кост подволок табурет и сел, привалясь спиной к стене рядом с дверью. Вытянул длинные ноги, положил поперек колен свой меч. Ухмыльнулся мне через комнату. Он явно не собирался спускать с меня глаз.
Ну и пусть пялится. Я рассматривала свою тень на стене над застеленной постелью, перекошенную, огромную из-за того, что светильник стоял очень близко. Надо выждать момент… Предположим, светильник упадет, масло разольется, вспыхнет пламя. И что тогда будет? Кост вскочит, начнет затаптывать огонь. Попытаюсь скатиться на пол. Зачем? Пережечь веревки? Обгорю к черту, конечно, но хоть какой-то шанс. А то Кост рубанет меня своим мечом… все лучше, чем оказаться на дыбе. Господи Боже мой, ничего не помню, а вот дыбу помню! Лучше пару футов железа в грудь, чем в подвалы к дознатчикам! И, может, хоть Хелд сюда не сунется, в пожар-то…
Я отлипла от стенки и наклонилась вперед, дергая связанными руками.
– Но, но! – окликнул шпион.
Зыркнула на него. Чего – «но, но»? Руки немеют, идиот!
Тень по-птичьи шевельнулась, поднимая горбом складки плаща. Обрывок кляпа странно торчал сбоку, словно большое зубчатое ухо…
Я осторожно повернула голову, краем глаза наблюдая за тенью. Вырисовался профиль, «ухо» развернулось полураскрытым веером над всклокоченной шевелюрой… Забавно. Я снова подвигала руками – у тени за спиной приподнялись тяжелые крылья… даже крючковатый коготь возник над плечом. Коготь? Откуда коготь-то? Я скосила глаз – завиток волос, чуть шевелится от дыхания…
– Эй, ты чего там делаешь? – обеспокоился Кост.
Я перевела взгляд так, чтобы не выпускать и его из поля зрения, и в тоже время следить за тенью. А у тени на стене появились руки – удачно упавшие вперед складки плаща. Я видела даже мазок света, разделяющий предплечье и живот.
Колени. Да, колени, потому что тень сидит на корточках. Из чего получились колени я смотреть не стала. Острые колени, чуть направленные вверх, а руки по-звериному пропущены между ними и упираются пальцами в стол.
– Эй! Ты чего, а? Ты чего?!!
Тень, образ, отражение.
Тень приподнялась и зашипела, разевая ненормально большой рот со змеиными иглами зубов. Выметнулась раздвоенная лента языка. Уши сложились двумя пучками стрел, зло прижались к голове.
Крылья встопорщились и развернулись вдруг, напрочь затмевая слабый трепещущий свет. Вокруг потемнело.
Закричал человек.
Шипение, свист! В груди клокотал злобный восторг, больно и сладко вырываясь лохмотьями сиплого мяуканья. В глазах мельтешили оранжевые пятна, всполохи света, полосы тьмы, свет, тень, свет, снова тень. Хочу! Когти – в плоть, зубы – в плоть, чтобы брызнуло на язык соленое, жгучее, чтобы забилось между рук, вожделенное, заплакало, захрипело, лишаясь кожи, лишаясь крови, аррррсссс!!!!!
Хочу!!!
Грохнула захлопнувшаяся дверь, снаружи загремел ключ в замке.
Я снова кашляла, давясь и кусая воздух, пытаясь расправить скомканные, опаленные воплями легкие. Солома колола ладони, царапалась сквозь платье. Воздух не пролезал в глотку, застревал шершавым осколком. У-уй, как худо-то… Уй, мама…
Уффф…
Я стояла на карачках, на полу, в разбросанной соломе. На столе мерцал светильничек, комната была пуста. Сердце колотилось аж за ушами. Кровь? Руки, платье? Нет, чисто.
Слава небу.
Упасть и отдышаться.
Нельзя! Вставай, беги, ты свободна! Ската освободила тебя!
Вот, Амаргин, пригодилась твоя наука… Все, потом будешь думать. Беги!
Дверь заперта. Куда – в окно? Да хоть бы и в окно… Вон, веревка лежит, которой тебя связывали, пропасть, не порванная даже. Кретины, узлов-то навязали, шпионы заразные, словно быка бешенного удержать хотели, уроды…
Чертовы узлы!
Я затравлено огляделась – что-нибудь острое, перерезать, пропасть, ногти все уже обломала…
За дверью вдруг затопали, загомонили разом. Ой, холера, сейчас ворвутся толпой… К окну! Так спрыгну – второй этаж.
Обрывая остатки ногтей, я зашарила в поисках щеколды. Понавесили тут ставен, заперлись, как от волков… Черт! Черт!
Загремел ключ в замке. Я схватила светильник, готовая запустить в голову первого, кто войдет.
– Леста! Леста, не надо! Это я.
Человек выронил палку и вскинул ладони, показывая что безоружен. Я никак не могла проморгаться. Бледный, помятый, худой, патлы эти сальные…
– Пе… пе… пел?
Он быстро подошел, протягивая руки.
– Это я, госпожа, это я. Ты цела? Пойдем скорее.
Я вдруг почувствовала, что меня трясет. Соображение отключилось. Я ничего не понимала.
– Пойдем, пойдем быстрее. Я спрячу вас. Все будет хорошо. Ты слышишь меня?
Он аккуратно вынул из моей ладони светильник, обнял за плечи, потянул за собой. Я пошла как овца на веревочке. Вдруг очнулась:
– Хелд! Где Хелд?
– Я здесь, барышня.
Паромщик, оказывается, не терял времени даром. Он связал растянувшегося в коридоре Коста его же собственным поясом и втащил шпиона в комнату. Шпион лежал тихо, закрыв глаза.
– Это господин Пепел его дубинкой звезданул, – объяснил паромщик. – Хорош он дубинкой махать, господин Пепел. Дай-ка мне барышня что-нить в пасть ему запихать.
– Соломы ему туда напихай! – посоветовала я.
– И то дело. Ага, ну пущщай тут лежит, своих дожидается.
– Поторопись, Хелд, – Пепел поглядывал в конец коридора, туда, где начиналась галерея над обеденным залом.
Потом нагнулся и подобрал оброненный меч. Оглядел его, поморщился, швырнул в комнату. Снова вооружился своей палкой – в два раза толще той, прежней.
– Погоди малек, кое-что возьму, и пойдем, куда скажешь. Нам теперь с барышней все равно куда, лишь бы подальше…
Паромщик отвалил матрас и вытащил узел из моей клетчатой шали – деньги.
Дверь заперли, ключ Хелд сунул за пазуху. Кроме узла у него в руках обнаружился еще один сверток. Успел-таки еды прикупить.
Я вспомнила:
– Меня черной лестницей волокли. Кажется, это в ту сторону.
– Туда, барышня, туда, – сказал Хелд. – Из «Трех голубок» я вас выведу, а там уж господин Пепел обещался. У него захоронка гдей-то в городе есть. Так ведь, господин Пепел?
Глава 22
Пепел, паромщик и я
Вода открылась меж дюн, блеснула отраженной закатной зеленью, еще более яркой, чем на небе. Впереди, в полумиле от берега, темным курганом поднимался остров. Я разглядела бледно-лиловые в сумерках скалы и череду сосновых стволов, похожих на турмалиновые друзы. Лимонной долькой висела над островом половинка луны.
Амаргин же сказал – в полнолуние.
Но сейчас не полнолуние. Луна растет. До полнолуния еще…
Амаргин сказал – иди к морю. Амаргин сказал – на берегу тебя ждут.
Ирис ждал меня на берегу, стоя по колено в волнах седой от росы травы, у самых дюн. Я прибавила шагу.
– Стеклянный остров, – сказал он.
Не поздоровался, будто мы и не расставались.
– Почему стеклянный?
Он пожал плечами. Полы плаща его намокли и грузно лежали на траве. Ирис улыбнулся, поднял руку к виску, откидывая тяжелые черные волосы. Радужный отблеск скользнул по ним, слюдяной, розовато-сизый отблеск – такой, какой бывает на горлышках лесных голубей.
– Пойдем.
– Дай руку. Очень скользко.
Он взглянул на меня – неожиданно серьезно.
– Старайся не поскользнуться, Лессандир. Я всегда подам тебе руку. Если дотянусь.
Мы преодолели сыпучий обрывчик и вышли на берег, на плотный, вылизанный водой песок.
Отмель голубела, рукой утопленницы спускаясь в сумрак. Среди травянистых прозрачных кустиков, покрытых созвездиями мелких цветочков, щедрыми россыпями мерцали зеленоватые огни. Фосфорное свечение плыло над песком и мягко изливалось в воду. А навстречу ему поднимался серый длинноворсый туман, и, наползая брюхом на пляж, застревал в прибрежной траве.
Ирис прошел вперед к кромке темной воды. Обернулся нетерпеливо.
– Лессандир!
– Иду, иду.
Я ступила в туман – он был плотнее лежащего под ним песка. Я чувствовала даже некоторое сопротивление, будто кто-то, весь в мягкой сырой шерсти, уперся упрямым лбом мне в голень и не хочет уступать дорогу. Нагнувшись, я коснулась рукой серой перистой плоти – ладонь моя наполнилась волглым текучим мехом, упругим изгибом спины, ластящимся движением большого невиданного зверя. Я запустила в туман вторую руку.
– Ирис! Иди сюда! Он живой!
Зеленоватые огоньки парой вспыхнули в серой глубине. Ладонь мою сейчас же вылизал мокрый нежный язык. Длинное тело протащилось сзади, отирая ноги плотным влажным боком. Какой он ласковый! Какой он…
– Хватит, – сказал Ирис резко. – Прекрати.
Я выпрямилась.
– Почему?
– Он заиграет тебя. Залижет до смерти. Пойдем.
Ирис почти насильно поволок меня к воде. Только сейчас я поняла, что руки у меня окоченели. Предплечья покрылись пупырышками.
– Кто это был, Ирис?
Он дернул плечом.
– Нэль. Туман.
Маленькая волна, теплая, как парное молоко, без всплеска легла нам под ноги. Песчаный берег уходил в глубину, ребристый, словно нёбо чудовища.
Ирис уверенно двинулся к темному острову прямо по воде. Я ощущала стопами все тот же рельеф песчаного дна, но дна под ногами не было, а была лишь прозрачная, полная тени пропасть, поверх которой, словно покрывало, невесть кто накинул тонкую пленку воды. Мы шли в этой воде – по щиколотку, а по колено – в перьях плывущего к берегу тумана.
Я оглянулась через плечо. Сумерки обесцветили берег, все теперь стало серым – светло-серым, темно-серым и серо-сиреневым. Туман залил весь склон, заровнял обрывчик, затянул низкорослые кустики морской травы, только гнилушки кое-где светились сквозь его рыхлую плоть.
И – серое на сером – я разглядела, как медленно кружит в тумане большой бесшумный, белесый зверь, играя сам с собой и сам себя ловя за хвост.
Нэль. Туманный волк.
Мы шли и шли, я уже устала придерживать подол и уронила его в воду, мы шли и шли, но не могли дойти до острова. Он даже вроде бы и приближался, Стеклянный остров, вернее, приближался, пока я глядела на него, но потом оказывалось, что я смотрю под ноги, или по сторонам, или на Ириса, а остров маячит себе все в той же полумиле и ни на йоту не придвинулся.
Море и небо сливались впереди зеленовато-золотой вогнутой сферой, словно бы задернутой на расстоянии вытянутой руки тончайшим черным газом; горизонт отсутствовал. Остров парил невесомой темной громадой, лишенный корней, увенчанный друзами сосен, молчаливый, пустой, недвижимый, и было совершенно очевидно, что нет на нем ни замка, ни малого дома, никаких построек, ни единой живой души, ничего на нем нет, кроме скал и сосен, да и те почти не существуют…
Ирис шел впереди, словно так и надо, без плеска раздвигая еле теплую, легкую, почти неощутимую воду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
– Ой, она это, она, господа хорошие. Право, она самая, припомнила я.
– Ну так, – выпрямился Кост. – Я ж и не сомневался. Чего стоишь, егоза, иди. Постояльцы тебя ждут. Беги, беги, не отсвечивай. Что, Урод, – он повернулся к напарнику, – паромщика видел?
Девочка мазнула меня жалобным взглядом и сгинула.
– Не, в зале его нет. Видать, ушел куда.
– Куда паромщик ушел? – спросил меня Кост.
Я злобно смотрела на него и молчала. Еще бы не молчать – с тряпкой-то во рту.
– А ты кивни или головой помотай, – дружелюбно предложил Кост. – Так ты что, паромщику дело какое поручила?
Я помотала головой.
– А передала ему что? Не золото ли?
«Нет».
– Выдерни у ей кляп, – предложил Урод, молодой мосластый парень, вопреки прозвищу, довольно симпатичный. – Много вы так наговорите…
– Ага, держи карман. Чтоб она заклинание какое сказала или заголосила как резаная? Эй! А чего это ты, Урод, стоишь тут? Чего выстаиваешь? Ну-ка, ноги в руки – и за псоглавцами. Давай, давай, шевелись!
– Дьявол! Почему все время я должен бегать? Ну почему все время – я?
– Не поминай нечистого, щенок. Твое дело – бегать, мое дело – думать. Я сказал: ноги в руки!
Загрохотали шаги, хлопнула дверь. Урод исчез.
– Ну что, голубушка, – улыбнулся Кост. – Сейчас с тобой как следует поговорят. А мне за тебя – тройное жалование. Чего ерзаешь? Лежать неудобно?
– Мммм!
Руки ныли страшно. Я пыталась перевалиться на бок.
– Эй, ты чего, сверзится надумала? Не выйдет. Вот я тебя ща посажу, да к стеночке прислоню, вот так, чтоб не ерзала… Вот так… Я тебе попинаюсь! Сиди спокойно, стерва!
Тычок под ребра. Больно! Я поперхнулась и зашлась кашлем. Кашлять с кляпом во рту, это скажу вам… Самое досадное, что кляп не вылетел и Кост его не вытащил, хоть я давилась и захлебывалась изо всех сил.
Пока я корчилась на столе, он отошел к двери и выглянул в коридор. Потом захлопнул дверь и накинул щеколду.
– Придет твой дружок – встречу его. – Кост вытащил длинный широкий кинжал, больше смахивающий на меч чем на кинжал, и огладил набалдашник.
В мое время простолюдинам запрещалось носить оружие длиннее кинжала или охотничьего ножа. Но жизнь меняется. Я как-то вдруг поняла стариков, которые ворчат, что во времена их молодости все было лучше и разумнее устроено, и люди были приветливее и солнце светило ярче. Вот пропасть! Экое у этого поганца рубилово! А у Хелда, сдается мне, оружия вообще нет…
Светильник стоял на краю стола. Спихнуть его на пол, что ли? Там солома резанная, она вспыхнет, глядишь, пожар начнется… Лучше пожар, чем сидеть и ждать у моря погоды.
Я поспешно отвернулась от огня. Еще догадается, псовый прихвостень, что я задумала…
Кост подволок табурет и сел, привалясь спиной к стене рядом с дверью. Вытянул длинные ноги, положил поперек колен свой меч. Ухмыльнулся мне через комнату. Он явно не собирался спускать с меня глаз.
Ну и пусть пялится. Я рассматривала свою тень на стене над застеленной постелью, перекошенную, огромную из-за того, что светильник стоял очень близко. Надо выждать момент… Предположим, светильник упадет, масло разольется, вспыхнет пламя. И что тогда будет? Кост вскочит, начнет затаптывать огонь. Попытаюсь скатиться на пол. Зачем? Пережечь веревки? Обгорю к черту, конечно, но хоть какой-то шанс. А то Кост рубанет меня своим мечом… все лучше, чем оказаться на дыбе. Господи Боже мой, ничего не помню, а вот дыбу помню! Лучше пару футов железа в грудь, чем в подвалы к дознатчикам! И, может, хоть Хелд сюда не сунется, в пожар-то…
Я отлипла от стенки и наклонилась вперед, дергая связанными руками.
– Но, но! – окликнул шпион.
Зыркнула на него. Чего – «но, но»? Руки немеют, идиот!
Тень по-птичьи шевельнулась, поднимая горбом складки плаща. Обрывок кляпа странно торчал сбоку, словно большое зубчатое ухо…
Я осторожно повернула голову, краем глаза наблюдая за тенью. Вырисовался профиль, «ухо» развернулось полураскрытым веером над всклокоченной шевелюрой… Забавно. Я снова подвигала руками – у тени за спиной приподнялись тяжелые крылья… даже крючковатый коготь возник над плечом. Коготь? Откуда коготь-то? Я скосила глаз – завиток волос, чуть шевелится от дыхания…
– Эй, ты чего там делаешь? – обеспокоился Кост.
Я перевела взгляд так, чтобы не выпускать и его из поля зрения, и в тоже время следить за тенью. А у тени на стене появились руки – удачно упавшие вперед складки плаща. Я видела даже мазок света, разделяющий предплечье и живот.
Колени. Да, колени, потому что тень сидит на корточках. Из чего получились колени я смотреть не стала. Острые колени, чуть направленные вверх, а руки по-звериному пропущены между ними и упираются пальцами в стол.
– Эй! Ты чего, а? Ты чего?!!
Тень, образ, отражение.
Тень приподнялась и зашипела, разевая ненормально большой рот со змеиными иглами зубов. Выметнулась раздвоенная лента языка. Уши сложились двумя пучками стрел, зло прижались к голове.
Крылья встопорщились и развернулись вдруг, напрочь затмевая слабый трепещущий свет. Вокруг потемнело.
Закричал человек.
Шипение, свист! В груди клокотал злобный восторг, больно и сладко вырываясь лохмотьями сиплого мяуканья. В глазах мельтешили оранжевые пятна, всполохи света, полосы тьмы, свет, тень, свет, снова тень. Хочу! Когти – в плоть, зубы – в плоть, чтобы брызнуло на язык соленое, жгучее, чтобы забилось между рук, вожделенное, заплакало, захрипело, лишаясь кожи, лишаясь крови, аррррсссс!!!!!
Хочу!!!
Грохнула захлопнувшаяся дверь, снаружи загремел ключ в замке.
Я снова кашляла, давясь и кусая воздух, пытаясь расправить скомканные, опаленные воплями легкие. Солома колола ладони, царапалась сквозь платье. Воздух не пролезал в глотку, застревал шершавым осколком. У-уй, как худо-то… Уй, мама…
Уффф…
Я стояла на карачках, на полу, в разбросанной соломе. На столе мерцал светильничек, комната была пуста. Сердце колотилось аж за ушами. Кровь? Руки, платье? Нет, чисто.
Слава небу.
Упасть и отдышаться.
Нельзя! Вставай, беги, ты свободна! Ската освободила тебя!
Вот, Амаргин, пригодилась твоя наука… Все, потом будешь думать. Беги!
Дверь заперта. Куда – в окно? Да хоть бы и в окно… Вон, веревка лежит, которой тебя связывали, пропасть, не порванная даже. Кретины, узлов-то навязали, шпионы заразные, словно быка бешенного удержать хотели, уроды…
Чертовы узлы!
Я затравлено огляделась – что-нибудь острое, перерезать, пропасть, ногти все уже обломала…
За дверью вдруг затопали, загомонили разом. Ой, холера, сейчас ворвутся толпой… К окну! Так спрыгну – второй этаж.
Обрывая остатки ногтей, я зашарила в поисках щеколды. Понавесили тут ставен, заперлись, как от волков… Черт! Черт!
Загремел ключ в замке. Я схватила светильник, готовая запустить в голову первого, кто войдет.
– Леста! Леста, не надо! Это я.
Человек выронил палку и вскинул ладони, показывая что безоружен. Я никак не могла проморгаться. Бледный, помятый, худой, патлы эти сальные…
– Пе… пе… пел?
Он быстро подошел, протягивая руки.
– Это я, госпожа, это я. Ты цела? Пойдем скорее.
Я вдруг почувствовала, что меня трясет. Соображение отключилось. Я ничего не понимала.
– Пойдем, пойдем быстрее. Я спрячу вас. Все будет хорошо. Ты слышишь меня?
Он аккуратно вынул из моей ладони светильник, обнял за плечи, потянул за собой. Я пошла как овца на веревочке. Вдруг очнулась:
– Хелд! Где Хелд?
– Я здесь, барышня.
Паромщик, оказывается, не терял времени даром. Он связал растянувшегося в коридоре Коста его же собственным поясом и втащил шпиона в комнату. Шпион лежал тихо, закрыв глаза.
– Это господин Пепел его дубинкой звезданул, – объяснил паромщик. – Хорош он дубинкой махать, господин Пепел. Дай-ка мне барышня что-нить в пасть ему запихать.
– Соломы ему туда напихай! – посоветовала я.
– И то дело. Ага, ну пущщай тут лежит, своих дожидается.
– Поторопись, Хелд, – Пепел поглядывал в конец коридора, туда, где начиналась галерея над обеденным залом.
Потом нагнулся и подобрал оброненный меч. Оглядел его, поморщился, швырнул в комнату. Снова вооружился своей палкой – в два раза толще той, прежней.
– Погоди малек, кое-что возьму, и пойдем, куда скажешь. Нам теперь с барышней все равно куда, лишь бы подальше…
Паромщик отвалил матрас и вытащил узел из моей клетчатой шали – деньги.
Дверь заперли, ключ Хелд сунул за пазуху. Кроме узла у него в руках обнаружился еще один сверток. Успел-таки еды прикупить.
Я вспомнила:
– Меня черной лестницей волокли. Кажется, это в ту сторону.
– Туда, барышня, туда, – сказал Хелд. – Из «Трех голубок» я вас выведу, а там уж господин Пепел обещался. У него захоронка гдей-то в городе есть. Так ведь, господин Пепел?
Глава 22
Пепел, паромщик и я
Вода открылась меж дюн, блеснула отраженной закатной зеленью, еще более яркой, чем на небе. Впереди, в полумиле от берега, темным курганом поднимался остров. Я разглядела бледно-лиловые в сумерках скалы и череду сосновых стволов, похожих на турмалиновые друзы. Лимонной долькой висела над островом половинка луны.
Амаргин же сказал – в полнолуние.
Но сейчас не полнолуние. Луна растет. До полнолуния еще…
Амаргин сказал – иди к морю. Амаргин сказал – на берегу тебя ждут.
Ирис ждал меня на берегу, стоя по колено в волнах седой от росы травы, у самых дюн. Я прибавила шагу.
– Стеклянный остров, – сказал он.
Не поздоровался, будто мы и не расставались.
– Почему стеклянный?
Он пожал плечами. Полы плаща его намокли и грузно лежали на траве. Ирис улыбнулся, поднял руку к виску, откидывая тяжелые черные волосы. Радужный отблеск скользнул по ним, слюдяной, розовато-сизый отблеск – такой, какой бывает на горлышках лесных голубей.
– Пойдем.
– Дай руку. Очень скользко.
Он взглянул на меня – неожиданно серьезно.
– Старайся не поскользнуться, Лессандир. Я всегда подам тебе руку. Если дотянусь.
Мы преодолели сыпучий обрывчик и вышли на берег, на плотный, вылизанный водой песок.
Отмель голубела, рукой утопленницы спускаясь в сумрак. Среди травянистых прозрачных кустиков, покрытых созвездиями мелких цветочков, щедрыми россыпями мерцали зеленоватые огни. Фосфорное свечение плыло над песком и мягко изливалось в воду. А навстречу ему поднимался серый длинноворсый туман, и, наползая брюхом на пляж, застревал в прибрежной траве.
Ирис прошел вперед к кромке темной воды. Обернулся нетерпеливо.
– Лессандир!
– Иду, иду.
Я ступила в туман – он был плотнее лежащего под ним песка. Я чувствовала даже некоторое сопротивление, будто кто-то, весь в мягкой сырой шерсти, уперся упрямым лбом мне в голень и не хочет уступать дорогу. Нагнувшись, я коснулась рукой серой перистой плоти – ладонь моя наполнилась волглым текучим мехом, упругим изгибом спины, ластящимся движением большого невиданного зверя. Я запустила в туман вторую руку.
– Ирис! Иди сюда! Он живой!
Зеленоватые огоньки парой вспыхнули в серой глубине. Ладонь мою сейчас же вылизал мокрый нежный язык. Длинное тело протащилось сзади, отирая ноги плотным влажным боком. Какой он ласковый! Какой он…
– Хватит, – сказал Ирис резко. – Прекрати.
Я выпрямилась.
– Почему?
– Он заиграет тебя. Залижет до смерти. Пойдем.
Ирис почти насильно поволок меня к воде. Только сейчас я поняла, что руки у меня окоченели. Предплечья покрылись пупырышками.
– Кто это был, Ирис?
Он дернул плечом.
– Нэль. Туман.
Маленькая волна, теплая, как парное молоко, без всплеска легла нам под ноги. Песчаный берег уходил в глубину, ребристый, словно нёбо чудовища.
Ирис уверенно двинулся к темному острову прямо по воде. Я ощущала стопами все тот же рельеф песчаного дна, но дна под ногами не было, а была лишь прозрачная, полная тени пропасть, поверх которой, словно покрывало, невесть кто накинул тонкую пленку воды. Мы шли в этой воде – по щиколотку, а по колено – в перьях плывущего к берегу тумана.
Я оглянулась через плечо. Сумерки обесцветили берег, все теперь стало серым – светло-серым, темно-серым и серо-сиреневым. Туман залил весь склон, заровнял обрывчик, затянул низкорослые кустики морской травы, только гнилушки кое-где светились сквозь его рыхлую плоть.
И – серое на сером – я разглядела, как медленно кружит в тумане большой бесшумный, белесый зверь, играя сам с собой и сам себя ловя за хвост.
Нэль. Туманный волк.
Мы шли и шли, я уже устала придерживать подол и уронила его в воду, мы шли и шли, но не могли дойти до острова. Он даже вроде бы и приближался, Стеклянный остров, вернее, приближался, пока я глядела на него, но потом оказывалось, что я смотрю под ноги, или по сторонам, или на Ириса, а остров маячит себе все в той же полумиле и ни на йоту не придвинулся.
Море и небо сливались впереди зеленовато-золотой вогнутой сферой, словно бы задернутой на расстоянии вытянутой руки тончайшим черным газом; горизонт отсутствовал. Остров парил невесомой темной громадой, лишенный корней, увенчанный друзами сосен, молчаливый, пустой, недвижимый, и было совершенно очевидно, что нет на нем ни замка, ни малого дома, никаких построек, ни единой живой души, ничего на нем нет, кроме скал и сосен, да и те почти не существуют…
Ирис шел впереди, словно так и надо, без плеска раздвигая еле теплую, легкую, почти неощутимую воду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104