И с каждым словом изо рта у него дым выходит и жабы выпрыгивают. Так бы и проклял и принцессу злонравную, и короля старого, и принца молодого, и всех Моранов до тридесятого колена…
Она сделала паузу, за время которой я успела подумать – надо же, какая кроха и какое несусветное трепло!
– Тока Боженька не допустил непотребства. Жаба у колдуна поперек глотки стала. Поперхнулся колдун жабой, оземь упал, и давай хрипеть да корчится. Ну, тут к нему уже рыцари королевские подбежали, зарубили поганого. А лорда деньговского с позором выгнали. Во какие дела! А еще что было… – девчонка споро скатала кукушоночий тюфяк, поставила его стоймя и присела сверху. – Приезжал к его Преосвященству Илару высокий чин аж из Южных Уст, от тамошнего епископа. Как на принцессу глянул – сразу сказал, мол бесы в ей сидят, от того она негодная такая. Отчитывал ее в храме трое суток, бесов изгонял. Сам с лица спал, оченьки с недосыпу как у совы, а принцесса – как с гуся вода: плюнула чину на туфлю и в загул пошла. Советовал королю чин этот сестру в паломничество отправить, к Техадскому Старцу, к мощам святого Вильдана, в Эрмиту Дальнюю, а то и к самому примасу. Да поди ж ее уговори! А силком ее везти сам король, добрая душа, не велит. Жалеет сестрицу-то. А чего тут жалеть? Дурь-то, как известно, дубьем выбивают, а не уговорами уговаривают. От уговоров дурь еще дурее делается. Ой, побегу я! Заболталась совсем. Так ты того, госпожа хорошая, от принцессы-то подале держись. Что ей забава – людям горе и ущерб. Себе дороже, госпожа.
Да уж. Выходит, мы вчера еще легко отделались…
Девочка ушла, а я спустилась вниз в поисках какой-нибудь еды. Зальчик оказался совершенно безлюден, если не считать одинокого посетителя, сидящего на лавке у пустого и темного очага. Я заглянула на кухню, где получила кружку молока, кусок хлеба и совет дождаться обеда, который уже начали готовить. Вернувшись в зал, я выбрала себе место у окна. Судя по теням на улице, до полудня оставалось не так уж и много.
– Не позволит ли добрая госпожа составить ей компанию?
Единственный в зале посетитель неслышно приблизился и теперь стоял передо мной с глиняной кружкой в руке. Я не сразу узнала его в новом чистом шерстяном плаще поверх новой же чистой рубахи. Пегие, свисающие жидкими косицами волосы носили следы парикмахерских усилий, в большинстве своем безуспешных.
– А, Пепел. Что же ты сапоги себе не купил?
Он поджал пальцы ног. Потоптался неловко, не дождавшись приглашения сел на табурет и попытался закопать босые ступни поглубже в солому.
– Добрый день, прекрасная госпожа. Рад нашей встрече. Вчера я не успел поблагодарить тебя за столь щедрое вознаграждение моего скромного искусства.
– Не стоит благодарности, – буркнула я не слишком приветливо.
Он что, решил выклянчить у меня еще пару-тройку золотых? Шиш получит. Я, конечно, люблю хорошие песни, но содержать какого-то замухрышку не собираюсь. Пусть продает свое искусство кому-нибудь другому.
– Чудесный денек, не правда ли?
Я поморщилась.
– У госпожи плохое настроение? – Я молчала. – Не я ли тому причиной?
Мне стало совестно. Чего, действительно, окрысилась? Он подошел, поприветствовал, поблагодарил вежливо, денег не канючил… будет канючить, тогда и рявкну, а сейчас-то чего?..
– Да нет, Пепел. Я просто немного голодна, потому что завтрак проспала.
Он тут же улыбнулся, сверкнув дыркой во рту. У него было бледное истрепанное лицо пьяницы, с рыхлой серой кожей, с воспаленными ноздрями и красными веками. Черты же этого лица, если внимательно приглядеться, оказались вовсе не простецкими. Похоже, он знал времена получше нынешних. Похоже, он или чей-нибудь бастард, или настоящий нобиль, хоть и опустившийся.
– Здесь готовят прекрасного гуся с капустой, – певец принюхался. – М-м! Я чувствую соответствующие колебания эфира. Тебе, добрая госпожа, в самом деле следует дождаться обеда, как, я слышал, рекомендовала хозяйка.
– Не знаю. Мне в полдень придется уйти.
– Неужели? И куда же моя госпожа пойдет в полдень по самой жаре?
– Какое тебе до этого дело, Пепел?
Он смешался. Отпрянул, и мне опять стало не по себе. В его присутствии я ощущала какое-то напряжение. Он не был мне симпатичен. Я ждала от него подвоха. Не знаю, почему. Я сама, своими руками, выдала ему золотой и теперь расплачивалась за собственную щедрость.
Он пошаркал по столу пустой кружкой.
– Прошу прощения, госпожа. Действительно, никакого дела…
Я попыталась загладить резкость:
– А почему ты поешь без сопровождения, Пепел? У тебя не было денег чтобы купить какой-нибудь музыкальный инструмент?
– Во-первых, с сопровождением, – сказал он, не поднимая глаз от кружки. – Это особая школа пения, называемая «сухая ветка». Ты, госпожа моя, заметила наверное ореховый прут у меня в руке? Им вышивается основной узор ритма, им метятся на земле мелодические вариации и расставляются ритмические акценты. Сухая ветка – единственное оружие для борьбы с песней. Певец сражается со своей песней, как с неким могущественным духом, коим одержим. А во вторых… во-вторых мне однажды пришлось дать слово, что я не буду играть ни на одном из музыкальных инструментов, до тех пор, пока… пока не произойдет некое событие.
– И что это за событие?
– Прошу прощения, госпожа моя, но я не могу тебе об этом рассказать, – он поднял на меня глаза и улыбнулся, не размыкая губ. – Хотя, видит небо, я хотел бы это сделать.
Квиты. Но я отметила, что он не стал мелко мстить и грубо ставить меня на место: мол, что тебе за дело? Черт, лучше бы он сказал какую-нибудь гадость, и все стало бы намного проще.
Мы помолчали, разглядывая друг друга. Глаза у Пепла были серые, с карими крапинками, а на радужке правого красовалось большое рыжее пятно. Белки имели желтоватый оттенок, подсказывающий, что у хозяина неприятности с печенью. Пепел вдруг покачал головой и отвернулся.
– Я не буду просить у тебя денег, госпожа, – тихо проговорил он, и я вздрогнула. – Не бойся.
– Я… не боюсь.
– Боишься. Вы все боитесь быть слишком щедрыми, слишком добрыми. Боитесь покормить бездомного пса, потому что он увяжется за вами и его придется бить, чтобы отстал. Я умею укрощать надежды, госпожа моя. И умею быть признательным за любое благо, будь то погожее утро, золотая монета в пыли или твоя, госпожа, улыбка. Я приму это с радостью, скажу спасибо и не потребую большего.
– Да ты философ, Пепел.
– Нет, – сказал он, – я поэт. Артист. И, похоже, аскетических форм. Но это не потому, что я не люблю роскоши. Просто… так получается…
– Откуда ты, Пепел?
– О! Издалека. У меня нет дома. Я брожу повсюду. А ты тоже не отсюда, госпожа моя.
Это было утверждение и я кивнула. Путешественника не обманешь.
– Я тоже издалека. Но теперь буду жить здесь, в Амалере.
– И я решил здесь пока остаться. Хороший город.
– Хороший. А скажи… – я немного замялась, – скажи, пение на улицах действительно может тебя прокормить?
Пепел чуть отодвинулся от стола вместе с табуретом, положил пальцы на край столешницы.
– Не знаю, – сказал он беспечно. – Надеюсь. Пока все было почти удачно. – Он снова продемонстрировал щербатую улыбку. – Вот, приоделся даже.
– Осень на носу.
– Может, мне повезет до холодов.
Он еще раз улыбнулся, ритмично застучал пальцами по столешнице, прикрыл глаза, выпрямился:
– Горстка битого стекла
Или – выходка природы,
Та, что в сумерках породы
Гранью неба расцвела?..
Словно вырвал из затылка
Боли ржавую иглу –
Руку в красном,
Позабыл как
Оказался на полу.
Пыль алмазная в углу и…
Разбитая бутылка…
Он оборвал себя, прикусив губу и хмурясь. Тонкие пальцы продолжали выстукивать неровный ритм.
Меня опять передернуло от его голоса. Самый звук его, шершавый, ломкий как сухая трава, отдающий дымом и старой гарью, со множеством изломов, зазубрин и заусенцев расцарапал мне слух. У меня запершило в горле, словно я вдохнула эту самую алмазную пыль. Я поспешно проглотила остатки молока.
Далеко, на стенах Бронзового замка ударил колокол. Третья четверть пошла. Полдень.
Я подумала о Амаргине, и о том, как буду выкручиваться, когда он обнаружит, что в гроте побывал чужак. Я не сомневалась, что он это обнаружит. Главная загвоздка – убедить его в необходимости моего союзника в городе. Однако, слышала я такую поговорку: то, что знают двое (то есть, мы с Амаргином) – тайна, а то, что знают трое – знают все на свете. Но мне ведь нужен кто-то, кому я могу довериться!
А почему не грим, вдруг пришла в голову мысль. Почему не грим? Разве не для этого Амаргин нас познакомил?
Ох, предчувствую, отберет он у меня свирельку…
Я протерла глаза и села. Ирисов плащ подо мною свалялся и был замусорен песком и палой листвой. Сквозь свисающие каскадом ивовые ветви просвечивала вода, ровного, бе с плотно-серебряного цвета, сплошь изузоре н ная звездами водяных лилий и желтым крапом кувшинок. Вокруг стеной стояла трава. Ко мне, в сумерки живого шатра, заглядывали т а волга и в о досбор. Воздух, неистово свежий, до предела насыщенный запахом воды и водных растений переполнял легкие. Я вздохнула поглубже – и захлебнулась. Меня не хватало чтобы полностью воспринять этот букет.
За спиной, на берегу, слышались голоса.
– Почему? – голос Ириса, тихий и летящий, словно шелест листвы. – Ты знаешь сам, я не могу, не умею этого делать. Я не делал этого никогда. Если это сделал кто-то иной, то я его не видел, и ничего о нем мне не и з вестно.
– А она что говорит? – спросил другой голос, погрубее и поглуше.
– Она говорит, что не помнит. Знаешь, я нашел ее на отмели, в тростниках, чуть выше по течению. Она была связана по рукам и ногам, и лицо у нее было замотано, а во рту торчала тряпка. Я очень долго ее размат ы вал, потому что мой нож не резал эти веревки. У нее рассечен лоб, разорв а ны губы. Спина исполосована, руки и плечи – сплошной синяк. Ты хочешь ск а зать, она сама себя изувечила и связала?
– Они на все способны, – заявил еще один голос, сдержанно-звучный, в нем отдаленно слышался металл.
– Ты не прав, Вран, – укорил его Ирис. – Зачем ты так говоришь?
– У меня есть на это причины.
– Все равно ты не прав. Случайность, стечение обстоятельств – вот где надо искать ответ. А потом – это же река. Водный путь открывается чаще, чем какой либо другой. Амаргин знает.
– Смертные! – с презрением бросил голос, в котором звенел металл. – Они ищут вс я кую мразь себе в подселенцы, потому что собственной силы и собственной воли у них хв а тает только на сглаз и порчу. А обретя паразита, ломятся без дороги, как слепой медведь, учуя в ший съестное. Не так давно мы в этом лишний раз убедились.
Я попыталась раздвинуть траву и ветви, чтобы разглядеть беседующих, но с этой стороны ивовый куст оказался совершенно непролазным. Тем более я побоялась трещать и шуршать ветками. Я закусила губу – п о хоже, не все здесь такие доброжелательные как Ирис…
– Ты опять за свое, Вран, – в глуховатом голосе прорезалась усталость. – Ненависть делает тебя каким-то ограниченным. Тебя послушать, так этим, как ты говоришь, пар а зитам, только и забот что досаждать тебе.
– Скажи спасибо, что в тебе не сидит эта дрянь, Геро. Иначе я бы с тобой не так разговаривал.
– Я слышал, как ты разговаривал с тем, в ком сидит эта дрянь, – как ни странно, но обладатель глуховатого голоса улыбался. – Вернее, с той…
– А вот это совершенно не твое дело!
– Брат, не надо, – попросил Ирис. – Мы все знаем, что ты их не те р пишь. Ты можешь проверить сам, но здесь совсем другое. Я чувствую такие вещи, я бы сразу тебе сказал.
– Ты не знаешь их коварства, Ирис. Тебя, мальчишку, любой демон обведет вокруг пальца. Они умудряются прятаться даже от меня.
– Ты частенько ищешь там, где ничего нет, – фыркнул глухой голос. – У тебя мания преследования, Вран.
Пауза, наполненная тонким плеском воды и перекличкой водяных к у рочек в камышах.
– Крови фолари в тебе не больше стакана, – заговорил тот, кого называли Враном. Голос у него опустился на полтона ниже, металл в нем гр о мыхнул более чем отчетливо. – Но только она и спасает тебя, дурак. Только благодаря ей ты на что-то способен. Все равно ты вожжаешься с полуночной мразью, и меня не удивляет что ты, как и твои соплеменн и ки, ищешь силу в этой проклятой пропасти.
– Может хватит ерунду пороть, Чернокрылый? – с некоторым раздражением бур к нул владелец глуховатого голоса. – Я равен тебе, и ты это знаешь. Или желаешь еще раз проверить, чего я стою? Нет? Тогда оставим этот спор. А что касается моих соплеменн и ков, то они находят союзников не только в Полночи, и это ты тоже прекрасно знаешь. Так что кончай передергивать.
– Не зли меня, Геро.
– Я тебя не злю, ты сам злишься. На пустом месте, похоже. Босоножка, давай-ка, покажи свою игрушку.
– Если у смертной нет союзника, – жестко заявил Вран. – значит путь открыл кто-то другой. В любом случае я хочу знать, чьих это рук д е ло.
Бесшумно раздвинулись кусты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Она сделала паузу, за время которой я успела подумать – надо же, какая кроха и какое несусветное трепло!
– Тока Боженька не допустил непотребства. Жаба у колдуна поперек глотки стала. Поперхнулся колдун жабой, оземь упал, и давай хрипеть да корчится. Ну, тут к нему уже рыцари королевские подбежали, зарубили поганого. А лорда деньговского с позором выгнали. Во какие дела! А еще что было… – девчонка споро скатала кукушоночий тюфяк, поставила его стоймя и присела сверху. – Приезжал к его Преосвященству Илару высокий чин аж из Южных Уст, от тамошнего епископа. Как на принцессу глянул – сразу сказал, мол бесы в ей сидят, от того она негодная такая. Отчитывал ее в храме трое суток, бесов изгонял. Сам с лица спал, оченьки с недосыпу как у совы, а принцесса – как с гуся вода: плюнула чину на туфлю и в загул пошла. Советовал королю чин этот сестру в паломничество отправить, к Техадскому Старцу, к мощам святого Вильдана, в Эрмиту Дальнюю, а то и к самому примасу. Да поди ж ее уговори! А силком ее везти сам король, добрая душа, не велит. Жалеет сестрицу-то. А чего тут жалеть? Дурь-то, как известно, дубьем выбивают, а не уговорами уговаривают. От уговоров дурь еще дурее делается. Ой, побегу я! Заболталась совсем. Так ты того, госпожа хорошая, от принцессы-то подале держись. Что ей забава – людям горе и ущерб. Себе дороже, госпожа.
Да уж. Выходит, мы вчера еще легко отделались…
Девочка ушла, а я спустилась вниз в поисках какой-нибудь еды. Зальчик оказался совершенно безлюден, если не считать одинокого посетителя, сидящего на лавке у пустого и темного очага. Я заглянула на кухню, где получила кружку молока, кусок хлеба и совет дождаться обеда, который уже начали готовить. Вернувшись в зал, я выбрала себе место у окна. Судя по теням на улице, до полудня оставалось не так уж и много.
– Не позволит ли добрая госпожа составить ей компанию?
Единственный в зале посетитель неслышно приблизился и теперь стоял передо мной с глиняной кружкой в руке. Я не сразу узнала его в новом чистом шерстяном плаще поверх новой же чистой рубахи. Пегие, свисающие жидкими косицами волосы носили следы парикмахерских усилий, в большинстве своем безуспешных.
– А, Пепел. Что же ты сапоги себе не купил?
Он поджал пальцы ног. Потоптался неловко, не дождавшись приглашения сел на табурет и попытался закопать босые ступни поглубже в солому.
– Добрый день, прекрасная госпожа. Рад нашей встрече. Вчера я не успел поблагодарить тебя за столь щедрое вознаграждение моего скромного искусства.
– Не стоит благодарности, – буркнула я не слишком приветливо.
Он что, решил выклянчить у меня еще пару-тройку золотых? Шиш получит. Я, конечно, люблю хорошие песни, но содержать какого-то замухрышку не собираюсь. Пусть продает свое искусство кому-нибудь другому.
– Чудесный денек, не правда ли?
Я поморщилась.
– У госпожи плохое настроение? – Я молчала. – Не я ли тому причиной?
Мне стало совестно. Чего, действительно, окрысилась? Он подошел, поприветствовал, поблагодарил вежливо, денег не канючил… будет канючить, тогда и рявкну, а сейчас-то чего?..
– Да нет, Пепел. Я просто немного голодна, потому что завтрак проспала.
Он тут же улыбнулся, сверкнув дыркой во рту. У него было бледное истрепанное лицо пьяницы, с рыхлой серой кожей, с воспаленными ноздрями и красными веками. Черты же этого лица, если внимательно приглядеться, оказались вовсе не простецкими. Похоже, он знал времена получше нынешних. Похоже, он или чей-нибудь бастард, или настоящий нобиль, хоть и опустившийся.
– Здесь готовят прекрасного гуся с капустой, – певец принюхался. – М-м! Я чувствую соответствующие колебания эфира. Тебе, добрая госпожа, в самом деле следует дождаться обеда, как, я слышал, рекомендовала хозяйка.
– Не знаю. Мне в полдень придется уйти.
– Неужели? И куда же моя госпожа пойдет в полдень по самой жаре?
– Какое тебе до этого дело, Пепел?
Он смешался. Отпрянул, и мне опять стало не по себе. В его присутствии я ощущала какое-то напряжение. Он не был мне симпатичен. Я ждала от него подвоха. Не знаю, почему. Я сама, своими руками, выдала ему золотой и теперь расплачивалась за собственную щедрость.
Он пошаркал по столу пустой кружкой.
– Прошу прощения, госпожа. Действительно, никакого дела…
Я попыталась загладить резкость:
– А почему ты поешь без сопровождения, Пепел? У тебя не было денег чтобы купить какой-нибудь музыкальный инструмент?
– Во-первых, с сопровождением, – сказал он, не поднимая глаз от кружки. – Это особая школа пения, называемая «сухая ветка». Ты, госпожа моя, заметила наверное ореховый прут у меня в руке? Им вышивается основной узор ритма, им метятся на земле мелодические вариации и расставляются ритмические акценты. Сухая ветка – единственное оружие для борьбы с песней. Певец сражается со своей песней, как с неким могущественным духом, коим одержим. А во вторых… во-вторых мне однажды пришлось дать слово, что я не буду играть ни на одном из музыкальных инструментов, до тех пор, пока… пока не произойдет некое событие.
– И что это за событие?
– Прошу прощения, госпожа моя, но я не могу тебе об этом рассказать, – он поднял на меня глаза и улыбнулся, не размыкая губ. – Хотя, видит небо, я хотел бы это сделать.
Квиты. Но я отметила, что он не стал мелко мстить и грубо ставить меня на место: мол, что тебе за дело? Черт, лучше бы он сказал какую-нибудь гадость, и все стало бы намного проще.
Мы помолчали, разглядывая друг друга. Глаза у Пепла были серые, с карими крапинками, а на радужке правого красовалось большое рыжее пятно. Белки имели желтоватый оттенок, подсказывающий, что у хозяина неприятности с печенью. Пепел вдруг покачал головой и отвернулся.
– Я не буду просить у тебя денег, госпожа, – тихо проговорил он, и я вздрогнула. – Не бойся.
– Я… не боюсь.
– Боишься. Вы все боитесь быть слишком щедрыми, слишком добрыми. Боитесь покормить бездомного пса, потому что он увяжется за вами и его придется бить, чтобы отстал. Я умею укрощать надежды, госпожа моя. И умею быть признательным за любое благо, будь то погожее утро, золотая монета в пыли или твоя, госпожа, улыбка. Я приму это с радостью, скажу спасибо и не потребую большего.
– Да ты философ, Пепел.
– Нет, – сказал он, – я поэт. Артист. И, похоже, аскетических форм. Но это не потому, что я не люблю роскоши. Просто… так получается…
– Откуда ты, Пепел?
– О! Издалека. У меня нет дома. Я брожу повсюду. А ты тоже не отсюда, госпожа моя.
Это было утверждение и я кивнула. Путешественника не обманешь.
– Я тоже издалека. Но теперь буду жить здесь, в Амалере.
– И я решил здесь пока остаться. Хороший город.
– Хороший. А скажи… – я немного замялась, – скажи, пение на улицах действительно может тебя прокормить?
Пепел чуть отодвинулся от стола вместе с табуретом, положил пальцы на край столешницы.
– Не знаю, – сказал он беспечно. – Надеюсь. Пока все было почти удачно. – Он снова продемонстрировал щербатую улыбку. – Вот, приоделся даже.
– Осень на носу.
– Может, мне повезет до холодов.
Он еще раз улыбнулся, ритмично застучал пальцами по столешнице, прикрыл глаза, выпрямился:
– Горстка битого стекла
Или – выходка природы,
Та, что в сумерках породы
Гранью неба расцвела?..
Словно вырвал из затылка
Боли ржавую иглу –
Руку в красном,
Позабыл как
Оказался на полу.
Пыль алмазная в углу и…
Разбитая бутылка…
Он оборвал себя, прикусив губу и хмурясь. Тонкие пальцы продолжали выстукивать неровный ритм.
Меня опять передернуло от его голоса. Самый звук его, шершавый, ломкий как сухая трава, отдающий дымом и старой гарью, со множеством изломов, зазубрин и заусенцев расцарапал мне слух. У меня запершило в горле, словно я вдохнула эту самую алмазную пыль. Я поспешно проглотила остатки молока.
Далеко, на стенах Бронзового замка ударил колокол. Третья четверть пошла. Полдень.
Я подумала о Амаргине, и о том, как буду выкручиваться, когда он обнаружит, что в гроте побывал чужак. Я не сомневалась, что он это обнаружит. Главная загвоздка – убедить его в необходимости моего союзника в городе. Однако, слышала я такую поговорку: то, что знают двое (то есть, мы с Амаргином) – тайна, а то, что знают трое – знают все на свете. Но мне ведь нужен кто-то, кому я могу довериться!
А почему не грим, вдруг пришла в голову мысль. Почему не грим? Разве не для этого Амаргин нас познакомил?
Ох, предчувствую, отберет он у меня свирельку…
Я протерла глаза и села. Ирисов плащ подо мною свалялся и был замусорен песком и палой листвой. Сквозь свисающие каскадом ивовые ветви просвечивала вода, ровного, бе с плотно-серебряного цвета, сплошь изузоре н ная звездами водяных лилий и желтым крапом кувшинок. Вокруг стеной стояла трава. Ко мне, в сумерки живого шатра, заглядывали т а волга и в о досбор. Воздух, неистово свежий, до предела насыщенный запахом воды и водных растений переполнял легкие. Я вздохнула поглубже – и захлебнулась. Меня не хватало чтобы полностью воспринять этот букет.
За спиной, на берегу, слышались голоса.
– Почему? – голос Ириса, тихий и летящий, словно шелест листвы. – Ты знаешь сам, я не могу, не умею этого делать. Я не делал этого никогда. Если это сделал кто-то иной, то я его не видел, и ничего о нем мне не и з вестно.
– А она что говорит? – спросил другой голос, погрубее и поглуше.
– Она говорит, что не помнит. Знаешь, я нашел ее на отмели, в тростниках, чуть выше по течению. Она была связана по рукам и ногам, и лицо у нее было замотано, а во рту торчала тряпка. Я очень долго ее размат ы вал, потому что мой нож не резал эти веревки. У нее рассечен лоб, разорв а ны губы. Спина исполосована, руки и плечи – сплошной синяк. Ты хочешь ск а зать, она сама себя изувечила и связала?
– Они на все способны, – заявил еще один голос, сдержанно-звучный, в нем отдаленно слышался металл.
– Ты не прав, Вран, – укорил его Ирис. – Зачем ты так говоришь?
– У меня есть на это причины.
– Все равно ты не прав. Случайность, стечение обстоятельств – вот где надо искать ответ. А потом – это же река. Водный путь открывается чаще, чем какой либо другой. Амаргин знает.
– Смертные! – с презрением бросил голос, в котором звенел металл. – Они ищут вс я кую мразь себе в подселенцы, потому что собственной силы и собственной воли у них хв а тает только на сглаз и порчу. А обретя паразита, ломятся без дороги, как слепой медведь, учуя в ший съестное. Не так давно мы в этом лишний раз убедились.
Я попыталась раздвинуть траву и ветви, чтобы разглядеть беседующих, но с этой стороны ивовый куст оказался совершенно непролазным. Тем более я побоялась трещать и шуршать ветками. Я закусила губу – п о хоже, не все здесь такие доброжелательные как Ирис…
– Ты опять за свое, Вран, – в глуховатом голосе прорезалась усталость. – Ненависть делает тебя каким-то ограниченным. Тебя послушать, так этим, как ты говоришь, пар а зитам, только и забот что досаждать тебе.
– Скажи спасибо, что в тебе не сидит эта дрянь, Геро. Иначе я бы с тобой не так разговаривал.
– Я слышал, как ты разговаривал с тем, в ком сидит эта дрянь, – как ни странно, но обладатель глуховатого голоса улыбался. – Вернее, с той…
– А вот это совершенно не твое дело!
– Брат, не надо, – попросил Ирис. – Мы все знаем, что ты их не те р пишь. Ты можешь проверить сам, но здесь совсем другое. Я чувствую такие вещи, я бы сразу тебе сказал.
– Ты не знаешь их коварства, Ирис. Тебя, мальчишку, любой демон обведет вокруг пальца. Они умудряются прятаться даже от меня.
– Ты частенько ищешь там, где ничего нет, – фыркнул глухой голос. – У тебя мания преследования, Вран.
Пауза, наполненная тонким плеском воды и перекличкой водяных к у рочек в камышах.
– Крови фолари в тебе не больше стакана, – заговорил тот, кого называли Враном. Голос у него опустился на полтона ниже, металл в нем гр о мыхнул более чем отчетливо. – Но только она и спасает тебя, дурак. Только благодаря ей ты на что-то способен. Все равно ты вожжаешься с полуночной мразью, и меня не удивляет что ты, как и твои соплеменн и ки, ищешь силу в этой проклятой пропасти.
– Может хватит ерунду пороть, Чернокрылый? – с некоторым раздражением бур к нул владелец глуховатого голоса. – Я равен тебе, и ты это знаешь. Или желаешь еще раз проверить, чего я стою? Нет? Тогда оставим этот спор. А что касается моих соплеменн и ков, то они находят союзников не только в Полночи, и это ты тоже прекрасно знаешь. Так что кончай передергивать.
– Не зли меня, Геро.
– Я тебя не злю, ты сам злишься. На пустом месте, похоже. Босоножка, давай-ка, покажи свою игрушку.
– Если у смертной нет союзника, – жестко заявил Вран. – значит путь открыл кто-то другой. В любом случае я хочу знать, чьих это рук д е ло.
Бесшумно раздвинулись кусты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104