Со вчерась его не видела. Где-то по городу рыскает, деньги добывает. Ему ж паренька выкупить надобно, а то ведь покалечат малого, а то вообче к веслу прикуют. И неизвестно, что хужее…
– Вот ведь незадача! А он мне нужен позарез!
– На это я тебе, матушка, вот что скажу, – добрая женщина обеими руками погладила живот. – Иди-ка ты к полудню прямиком в суд. Сегодня как раз дела, что за неделю скопились, разбираются. Хелд туда точно придет, никуда он не денется. Там и встретитесь.
Совет был разумен. Я попрощалась и пошла в город.
Собственно, а почему я была так уверена, что кукушоночий отец сидит сложа руки и ждет, когда над его сыном учинят расправу… то есть, простите, правосудие? Про меня Кукушонок ничего отцу не сказал, так что же тому – ждать у моря погоды? Он, бедняга, в отчаянии мечется, нужную сумму собрать пытается, но, судя по всему, вряд ли соберет…
И где же мне его искать? Эта милая женщина, жена нового паромщика, правильно сказала – надо идти прямиком в суд. Надеюсь, ратерово дело не первым разбирать будут, и я успею передать Хелду деньги.
До полудня оставалось чуть больше шестой четверти. Суд, наверное, это то самое длинное здание у рыночной площади, к которому примыкает тюрьма. Пойду-ка я, постою вон там, в арочке, в тени. Подожду, пока народ соберется. Может, встречу паромщика, тогда и внутрь заходить не надо будет.
(…– Левкоя, – я пододвинула табурет и уселась за стол напротив. – Левкоя. Никогда тебя об этом не просила, а теперь прошу. Расскажи про моего отца.
– Ну, малая! Ежели Ида не захотела говорить…
– А ты расскажи. Мать предпочла его забыть, это ее право. А мое право – все про него знать. Он ведь отец мне, не кто-нибудь. А тебе – сын родной. Как его имя, Левкоя?
Старуха задумалась. Почесала мундштуком в голове. Сказала: «о-хо-хо…» Пососала погасшую трубку. Поморщилась. Придвинула к себе миску и вытряхнула пепел прямо в о с татки вареной репы.
– Роном его звали, чертяку нашего. Рон, Ронар. Но он требовал, чтоб его кликали п о -тамошнему, по-ирейски – Ронайр. Ага. Недоучкой он оттедова приехал, из Иреи из своей. Хотя парень он у меня не дурак был… ба ш ковитый парень.
– Значит все-таки волшебник?
– Да какой он волшебник! Фокусник. Страдалец разнесчастный… паралик его заб е ри… все какой-то ключ искал.
– Какой ключ?
– А! Да это такая хретутень… – Левкоя неопределенно покрутила в воздухе заскору з лыми пальцами. – Я ж сама мало недопоняла, когда он енту мудрость мне втолковывал. Ну, вроде бы батька твой говорил, что он все знает, помнит и умеет, да только забыл начисто… Ага. Это у них там, в Ирее, вроде как таким манером волшбе учат. Сначала выучат, а п о том – чик, чик! – и запрут память в сундук железный. И отпускают ученичков обратно на волю, мол, г у ляй, живи как знаешь. А сундук, знаний полный, в голове своей таскай. Ключ ищи. Не найдешь – твоя вина, найдешь – всамд е лишным волшебником станешь.
– А что это за ключ, Левкоя?
– Да что угодно. Вещь кажная любая, слово любое… как это… обстоятельств стеч е ние… Вот парень и метался, из кожи вон выскакивал – и с кал… Ведь без ключа он не мажик, а так, фокусник балаганный. Ну, умел он там кое-что, кровь заговорить, корову потерявшуюся отыскать, карты кинуть… Да на то и я горазда, и ты тоже, без всяких там Иреев. Ага… Вот я и говорю, без толку он, чертяка, тогда в Ирею енту удрал. Я уж его и похоронила, и оплакала, и думать о ем забыла, а он возьми и заявись, без гроша в кармане, лоб здоровый. Ага… Д е сять лет – смекаешь? – волшбе учился. А толку – пшик. Десять лет коту под хвост.
– И он не нашел ключа?
– Да бес его знает. Может, и нашел. А может, косточки свои где сложил. Не видала я его с тех пор, как бросил он Иду из-за этих поисков своих. И тебя, малая, бросил. А Ида пр о стить его не смогла. Да и меня тож… не смогла.
Я почти не помнила отца. Ни лица его, ни рук… только рубаху его помнила, грубую, колючую, белесо-серую, черную в складках и подмышками, у ворота красными нитками в ы шитую – крестиком. И как пахло от этой рубахи помню. Хорошо пахло, пижмой и пол ы нью, пылью, солнцем, сухим знойным ветром. Мне тогда не больше трех лет было, когда он ушел. Ушел и не вернулся.
– Я Иде че говорила, – Левкоя пошарила в недрах передника и вытащила засаленный кисет. – Я ей говорила: подожди, мол, вернется бродяга, он уже уходил так на десять лет. А она мне – ты мать, тебе ждать легко. А я, г о ворит, невестой Господа нашего Единого стану. Ибо все человеки лживы, говорит, и только Господь Единый меня не бросит никогда. И м а лую с собой возьму, говорит, чтобы не знала душа невинная, что такое предательс т во.
А невинная душа, то есть я, первым делом, как только возникла такая возможность, предала ее. Наверное, наследственность дурная сказалась…)
Тени уже заметно укоротились, прижались узкими ленточками к стенам домов, заползли чернильными кляксами под навесы и в подворотни, а небо над городом приобрело какой-то неприятный белесый оттенок. Здорово парило. Черное суконное платье и черная же шаль оказались для меня серьезным испытанием. И как только старухи в таком ходят?
У ворот уже собралась большая толпа, но Хелда Черемного я в ней не нашла. Зато обнаружился Пепел. Он узнал меня моментально, несмотря на клюку, согбенную спину и замотанное лицо. Впрочем, и шаль и траурное платье он сам вчера разыскал в куче пыльного тряпья под лестницей заколоченного дома.
– Госпожа моя! А я тебя тут с раннего утра жду, я знал, что ты придешь.
– Лучше бы ты меня вчера дождался! – Не сдержав раздражения, я стукнула палкой о мостовую. – Вчера ты был мне нужен, ты бы мог мне помочь. Где тебя черти носили?
– Не сердись, госпожа. Давай отойдем на пару шагов и я тебе все объясню.
– Послушай, Пепел! Вчера мне показалось, что тебе стоит доверять, но ты как сквозь землю провалился именно в тот момент, когда твоя помощь была мне просто необходима. Теперь ты объявляешься и глядишь на меня честными голубыми глазами…
Он моргнул. До голубых его глазам было ой как далеко, хотя честности хватало на пятерых. Он состроил оскорбленную мину и заявил:
– Будь моя воля, госпожа, никуда бы я не ушел, и дождался бы, и помог. Но все препятствия прошлой ночи ты должна была преодолеть сама, одна, без посторонней помощи. Понимаешь ли, так было надо. Это испытание. Ты ведь прошла его? Да что я спрашиваю, конечно, прошла, иначе мы бы с тобой сейчас не разговаривали.
– Что? – Я оторопела. – Какое испытание? Откуда ты знаешь?
– Я не знаю. – Певец покачал головой. – Я предполагаю.
Он отшагнул назад и коснулся моего плеча кончиками пальцев. Болезненная улыбка смяла морщинами лоб, собрала множеством складочек истончившуюся кожу вокруг глаз. Редкие брови приподнялись домиком:
– Мне было страшно за тебя, госпожа.
– Опять твои холерные загадки? – взбеленилась я. – Надоело уже, честное слово. Или вообще держи язык за зубами или выкладывай, откуда тебе все известно. Иначе я с тобой вообще разговаривать перестану!
– Тише, тише… Не кричи. Давай отойдем…
Я позволила оттащить себя в сторону от толпы. Но требовательного взгляда не отвела.
– Ну?
– Погоди… – он замялся, облизывая губы. – Погоди. Мне надо подумать. Сейчас… я скажу. Да. Это можно сказать. Это не требуется хранить в тайне.
Пауза. Я заскрипела зубами. Остро захотелось огреть этого конспиратора палкой поперек хребта.
– Когда я вчера ждал тебя в подворотне… ко мне подошел один человек. Он велел мне уходить. И… я ушел. Он сказал – ты должна все сделать сама, и мне нельзя помогать тебе. Он сказал, очень важно, чтобы ты все сделала сама.
– Что за бред? Какой еще человек?
– О, удивительный человек. Властный, сильный… только не внешностью, а… духом сильный. Духом и волей. – Пепел пошевелил пальцами, с трудом подбирая слова. – Значимый человек. Значительный. Необыкновенный.
– Да уж, описание хоть куда… выглядит-то он как?
– Ну, внешне он странноват, конечно, но не слишком. Найл, как все найлы – высокий. Говорит без акцента. Средних лет, в длинной темной одежде.
У меня перехватило дыхание.
– Он… он назвался?
– Нет. Он просто велел уходить, потому что тебе необходимо справиться самой.
– Пропасть… – Я уронила узелок на ногу и схватилась за виски. – Ой, пропасть… – Неужели… неужели это Амаргин? Как он прознал? Черт, черт! – Пепел, голубчик, опиши мне его поподробнее!
– Я уже сказал – он высокий, на ладонь выше меня, у него длинное сухое лицо, нос крючком, тонкие губы, глаза прищуренные. Кожа такая землистая, очень бледная. Лоб высокий, волосы гладкие, черные, назад зачесаны…
Никаких сомнений. Я тупо уставилась себе под ноги.
Амаргин.
Он все знает.
Он знает, что свирель пропала. Он следил за каждым моим шагом. А я, дурочка, надеялась обмануть его! Я надеялась, надеялась…
Стоп. Он ничего не сказал мне сегодня утром. Он был здорово раздражен, он ругал меня за невымытую посуду – но это и все. Ни слова про свирель. Я так боялась, что Амаргин выставит меня из грота – но он ничего такого мне не говорил! Он позволил взять деньги и выпустил меня наружу как ни в чем не бывало – «наступи вон на тот камень»… Он знал, что я проникла в грот без свирели… и он ничего мне на этот счет не сказал. Высокое небо, голова пухнет!
Не сказал? Как бы не так!
Беспорядочный сумбур мыслей перекрыл вдруг ровный, немного насмешливый амаргинов голос: «Маг выбирает дорогу по силам своим и умению, а так же по смелости своей, ежели таковая у него найдется…»
Я зажмурилась. Что там было дальше…
«…надо помнить, выбирая путь, что не дорога ведет тебя, а ты идешь по ней, и не единственная верная тропа приведет тебя к твоей цели, а все тропы, все буераки и колдобины, все дебри непроходимые и мертвые пустоши – все они ведут к желанной цели, и лишь потому, что таковой была твоя воля.»
А это значит… это значит, что я могу входить в грот без свирели. Сей факт Амаргин пытался донести до меня в том… то ли сне, то ли уроке. Именно это я и должна была сделать «сама, одна, без посторонней помощи». И то, что мне это удалось, оправдало потерю свирели. А мне это удалось, без сомнения. Я не застревала в подводных лабиринтах, я прошла этот лабиринт насквозь и вынырнула в мертвом озере.
Точно. Амаргин ясно дал мне это понять.
Для него ведь не свирель важна. Амаргин к свирели вообще никакого отношения не имеет, просто так оказалось, что ирисов подарок способен открывать скрытое и находить спрятанное. Сам Амаргин входит и выходит из пещеры просто раздвигая камень руками, словно это не камень, а шатровая ткань. Неужели и я так могу? Или мне каждый раз придется нырять в подводную нору?
«Не дорога ведет тебя, а ты идешь по ней»…
Нет. Подводная нора – это только дорога. Одна из дорог. И свирелька моя золотая, бесценная, пропавшая – тоже только одна из дорог. И раздвинуть скалу руками, словно шатер, без заклинаний и других волшебных подпорок – это тоже дорога, просто самая короткая. Почему бы и нет?
Почему бы и нет, черт побери?!
Бомм! Бомм! Бомммм….
Дин-дилин, дилин… дилин…
С высоких серо-розовых башен замка потек медлительный полуденный звон – вниз, через перекаты крыш, через ступени улиц, через пеструю рыночную площадь, по пути подхватывая чаячьи голоса разбуженных колоколен – вниз, вниз, разливаясь по кварталам Козыреи, горячим маслом стекая сквозь бойницы стен, выплескиваясь из распахнутых ворот в порт, на длинные причалы, на корабли и лодки, в зеленую, запертую приливом воду Нержеля.
Белесое слепящее небо подернулось пепельной дымкой. Концом шали я вытерла вспотевший лоб.
– Гроза идет, – сказал Пепел, глядя в мутную даль за громадой Бронзового замка.
– Гроза?
– А ты разве не чуешь? Вон оттуда идет, с юго-востока. До ночи здесь будет.
– Смотри, народ уже впускают. Пора.
С последним ударом толпа загомонила и заволновалась. Большие, усаженные бронзовыми бляхами двери в здание суда неспешно разошлись на две половины – толпа потоком хлынула внутрь.
– Пепел! – Я схватила певца за рукав. – Для тебя осталось одно доброе дело. В этом узелке деньги, передай их ратерову отцу. А если не сможешь передать – заплати за мальчишку сам, хорошо?
Пепел взвесил узелок в руке:
– Ого! Сколько же здесь?
– Шут его знает… не считала. Вообще-то ты прав, Ратер говорил, нужно пятьдесят авр, а здесь значительно больше. Давай-ка отсчитаем, а остальное Хелду отдельно отдадим, чтобы он потом свой паром обратно выкупил.
Мы отошли еще дальше за угол, где развязали узел и Пепел отсчитал в свой тощий кошель столько, сколько требовалось. Полегчавший узелок я оставила при себе.
После ослепительного полдня зал суда показался мне мрачным темным подземельем. Народу внутрь понабилось – не протолкнуться, люди копошились и ворочались в полумраке, и все это напомнило мне миску, полную свежевыкопанных садовых червей, готовых для рыбалки. От такого зрелища кому угодно дурно сделается.
– Отсюда ничего не видно, – пожаловалась я.
– Держись за мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
– Вот ведь незадача! А он мне нужен позарез!
– На это я тебе, матушка, вот что скажу, – добрая женщина обеими руками погладила живот. – Иди-ка ты к полудню прямиком в суд. Сегодня как раз дела, что за неделю скопились, разбираются. Хелд туда точно придет, никуда он не денется. Там и встретитесь.
Совет был разумен. Я попрощалась и пошла в город.
Собственно, а почему я была так уверена, что кукушоночий отец сидит сложа руки и ждет, когда над его сыном учинят расправу… то есть, простите, правосудие? Про меня Кукушонок ничего отцу не сказал, так что же тому – ждать у моря погоды? Он, бедняга, в отчаянии мечется, нужную сумму собрать пытается, но, судя по всему, вряд ли соберет…
И где же мне его искать? Эта милая женщина, жена нового паромщика, правильно сказала – надо идти прямиком в суд. Надеюсь, ратерово дело не первым разбирать будут, и я успею передать Хелду деньги.
До полудня оставалось чуть больше шестой четверти. Суд, наверное, это то самое длинное здание у рыночной площади, к которому примыкает тюрьма. Пойду-ка я, постою вон там, в арочке, в тени. Подожду, пока народ соберется. Может, встречу паромщика, тогда и внутрь заходить не надо будет.
(…– Левкоя, – я пододвинула табурет и уселась за стол напротив. – Левкоя. Никогда тебя об этом не просила, а теперь прошу. Расскажи про моего отца.
– Ну, малая! Ежели Ида не захотела говорить…
– А ты расскажи. Мать предпочла его забыть, это ее право. А мое право – все про него знать. Он ведь отец мне, не кто-нибудь. А тебе – сын родной. Как его имя, Левкоя?
Старуха задумалась. Почесала мундштуком в голове. Сказала: «о-хо-хо…» Пососала погасшую трубку. Поморщилась. Придвинула к себе миску и вытряхнула пепел прямо в о с татки вареной репы.
– Роном его звали, чертяку нашего. Рон, Ронар. Но он требовал, чтоб его кликали п о -тамошнему, по-ирейски – Ронайр. Ага. Недоучкой он оттедова приехал, из Иреи из своей. Хотя парень он у меня не дурак был… ба ш ковитый парень.
– Значит все-таки волшебник?
– Да какой он волшебник! Фокусник. Страдалец разнесчастный… паралик его заб е ри… все какой-то ключ искал.
– Какой ключ?
– А! Да это такая хретутень… – Левкоя неопределенно покрутила в воздухе заскору з лыми пальцами. – Я ж сама мало недопоняла, когда он енту мудрость мне втолковывал. Ну, вроде бы батька твой говорил, что он все знает, помнит и умеет, да только забыл начисто… Ага. Это у них там, в Ирее, вроде как таким манером волшбе учат. Сначала выучат, а п о том – чик, чик! – и запрут память в сундук железный. И отпускают ученичков обратно на волю, мол, г у ляй, живи как знаешь. А сундук, знаний полный, в голове своей таскай. Ключ ищи. Не найдешь – твоя вина, найдешь – всамд е лишным волшебником станешь.
– А что это за ключ, Левкоя?
– Да что угодно. Вещь кажная любая, слово любое… как это… обстоятельств стеч е ние… Вот парень и метался, из кожи вон выскакивал – и с кал… Ведь без ключа он не мажик, а так, фокусник балаганный. Ну, умел он там кое-что, кровь заговорить, корову потерявшуюся отыскать, карты кинуть… Да на то и я горазда, и ты тоже, без всяких там Иреев. Ага… Вот я и говорю, без толку он, чертяка, тогда в Ирею енту удрал. Я уж его и похоронила, и оплакала, и думать о ем забыла, а он возьми и заявись, без гроша в кармане, лоб здоровый. Ага… Д е сять лет – смекаешь? – волшбе учился. А толку – пшик. Десять лет коту под хвост.
– И он не нашел ключа?
– Да бес его знает. Может, и нашел. А может, косточки свои где сложил. Не видала я его с тех пор, как бросил он Иду из-за этих поисков своих. И тебя, малая, бросил. А Ида пр о стить его не смогла. Да и меня тож… не смогла.
Я почти не помнила отца. Ни лица его, ни рук… только рубаху его помнила, грубую, колючую, белесо-серую, черную в складках и подмышками, у ворота красными нитками в ы шитую – крестиком. И как пахло от этой рубахи помню. Хорошо пахло, пижмой и пол ы нью, пылью, солнцем, сухим знойным ветром. Мне тогда не больше трех лет было, когда он ушел. Ушел и не вернулся.
– Я Иде че говорила, – Левкоя пошарила в недрах передника и вытащила засаленный кисет. – Я ей говорила: подожди, мол, вернется бродяга, он уже уходил так на десять лет. А она мне – ты мать, тебе ждать легко. А я, г о ворит, невестой Господа нашего Единого стану. Ибо все человеки лживы, говорит, и только Господь Единый меня не бросит никогда. И м а лую с собой возьму, говорит, чтобы не знала душа невинная, что такое предательс т во.
А невинная душа, то есть я, первым делом, как только возникла такая возможность, предала ее. Наверное, наследственность дурная сказалась…)
Тени уже заметно укоротились, прижались узкими ленточками к стенам домов, заползли чернильными кляксами под навесы и в подворотни, а небо над городом приобрело какой-то неприятный белесый оттенок. Здорово парило. Черное суконное платье и черная же шаль оказались для меня серьезным испытанием. И как только старухи в таком ходят?
У ворот уже собралась большая толпа, но Хелда Черемного я в ней не нашла. Зато обнаружился Пепел. Он узнал меня моментально, несмотря на клюку, согбенную спину и замотанное лицо. Впрочем, и шаль и траурное платье он сам вчера разыскал в куче пыльного тряпья под лестницей заколоченного дома.
– Госпожа моя! А я тебя тут с раннего утра жду, я знал, что ты придешь.
– Лучше бы ты меня вчера дождался! – Не сдержав раздражения, я стукнула палкой о мостовую. – Вчера ты был мне нужен, ты бы мог мне помочь. Где тебя черти носили?
– Не сердись, госпожа. Давай отойдем на пару шагов и я тебе все объясню.
– Послушай, Пепел! Вчера мне показалось, что тебе стоит доверять, но ты как сквозь землю провалился именно в тот момент, когда твоя помощь была мне просто необходима. Теперь ты объявляешься и глядишь на меня честными голубыми глазами…
Он моргнул. До голубых его глазам было ой как далеко, хотя честности хватало на пятерых. Он состроил оскорбленную мину и заявил:
– Будь моя воля, госпожа, никуда бы я не ушел, и дождался бы, и помог. Но все препятствия прошлой ночи ты должна была преодолеть сама, одна, без посторонней помощи. Понимаешь ли, так было надо. Это испытание. Ты ведь прошла его? Да что я спрашиваю, конечно, прошла, иначе мы бы с тобой сейчас не разговаривали.
– Что? – Я оторопела. – Какое испытание? Откуда ты знаешь?
– Я не знаю. – Певец покачал головой. – Я предполагаю.
Он отшагнул назад и коснулся моего плеча кончиками пальцев. Болезненная улыбка смяла морщинами лоб, собрала множеством складочек истончившуюся кожу вокруг глаз. Редкие брови приподнялись домиком:
– Мне было страшно за тебя, госпожа.
– Опять твои холерные загадки? – взбеленилась я. – Надоело уже, честное слово. Или вообще держи язык за зубами или выкладывай, откуда тебе все известно. Иначе я с тобой вообще разговаривать перестану!
– Тише, тише… Не кричи. Давай отойдем…
Я позволила оттащить себя в сторону от толпы. Но требовательного взгляда не отвела.
– Ну?
– Погоди… – он замялся, облизывая губы. – Погоди. Мне надо подумать. Сейчас… я скажу. Да. Это можно сказать. Это не требуется хранить в тайне.
Пауза. Я заскрипела зубами. Остро захотелось огреть этого конспиратора палкой поперек хребта.
– Когда я вчера ждал тебя в подворотне… ко мне подошел один человек. Он велел мне уходить. И… я ушел. Он сказал – ты должна все сделать сама, и мне нельзя помогать тебе. Он сказал, очень важно, чтобы ты все сделала сама.
– Что за бред? Какой еще человек?
– О, удивительный человек. Властный, сильный… только не внешностью, а… духом сильный. Духом и волей. – Пепел пошевелил пальцами, с трудом подбирая слова. – Значимый человек. Значительный. Необыкновенный.
– Да уж, описание хоть куда… выглядит-то он как?
– Ну, внешне он странноват, конечно, но не слишком. Найл, как все найлы – высокий. Говорит без акцента. Средних лет, в длинной темной одежде.
У меня перехватило дыхание.
– Он… он назвался?
– Нет. Он просто велел уходить, потому что тебе необходимо справиться самой.
– Пропасть… – Я уронила узелок на ногу и схватилась за виски. – Ой, пропасть… – Неужели… неужели это Амаргин? Как он прознал? Черт, черт! – Пепел, голубчик, опиши мне его поподробнее!
– Я уже сказал – он высокий, на ладонь выше меня, у него длинное сухое лицо, нос крючком, тонкие губы, глаза прищуренные. Кожа такая землистая, очень бледная. Лоб высокий, волосы гладкие, черные, назад зачесаны…
Никаких сомнений. Я тупо уставилась себе под ноги.
Амаргин.
Он все знает.
Он знает, что свирель пропала. Он следил за каждым моим шагом. А я, дурочка, надеялась обмануть его! Я надеялась, надеялась…
Стоп. Он ничего не сказал мне сегодня утром. Он был здорово раздражен, он ругал меня за невымытую посуду – но это и все. Ни слова про свирель. Я так боялась, что Амаргин выставит меня из грота – но он ничего такого мне не говорил! Он позволил взять деньги и выпустил меня наружу как ни в чем не бывало – «наступи вон на тот камень»… Он знал, что я проникла в грот без свирели… и он ничего мне на этот счет не сказал. Высокое небо, голова пухнет!
Не сказал? Как бы не так!
Беспорядочный сумбур мыслей перекрыл вдруг ровный, немного насмешливый амаргинов голос: «Маг выбирает дорогу по силам своим и умению, а так же по смелости своей, ежели таковая у него найдется…»
Я зажмурилась. Что там было дальше…
«…надо помнить, выбирая путь, что не дорога ведет тебя, а ты идешь по ней, и не единственная верная тропа приведет тебя к твоей цели, а все тропы, все буераки и колдобины, все дебри непроходимые и мертвые пустоши – все они ведут к желанной цели, и лишь потому, что таковой была твоя воля.»
А это значит… это значит, что я могу входить в грот без свирели. Сей факт Амаргин пытался донести до меня в том… то ли сне, то ли уроке. Именно это я и должна была сделать «сама, одна, без посторонней помощи». И то, что мне это удалось, оправдало потерю свирели. А мне это удалось, без сомнения. Я не застревала в подводных лабиринтах, я прошла этот лабиринт насквозь и вынырнула в мертвом озере.
Точно. Амаргин ясно дал мне это понять.
Для него ведь не свирель важна. Амаргин к свирели вообще никакого отношения не имеет, просто так оказалось, что ирисов подарок способен открывать скрытое и находить спрятанное. Сам Амаргин входит и выходит из пещеры просто раздвигая камень руками, словно это не камень, а шатровая ткань. Неужели и я так могу? Или мне каждый раз придется нырять в подводную нору?
«Не дорога ведет тебя, а ты идешь по ней»…
Нет. Подводная нора – это только дорога. Одна из дорог. И свирелька моя золотая, бесценная, пропавшая – тоже только одна из дорог. И раздвинуть скалу руками, словно шатер, без заклинаний и других волшебных подпорок – это тоже дорога, просто самая короткая. Почему бы и нет?
Почему бы и нет, черт побери?!
Бомм! Бомм! Бомммм….
Дин-дилин, дилин… дилин…
С высоких серо-розовых башен замка потек медлительный полуденный звон – вниз, через перекаты крыш, через ступени улиц, через пеструю рыночную площадь, по пути подхватывая чаячьи голоса разбуженных колоколен – вниз, вниз, разливаясь по кварталам Козыреи, горячим маслом стекая сквозь бойницы стен, выплескиваясь из распахнутых ворот в порт, на длинные причалы, на корабли и лодки, в зеленую, запертую приливом воду Нержеля.
Белесое слепящее небо подернулось пепельной дымкой. Концом шали я вытерла вспотевший лоб.
– Гроза идет, – сказал Пепел, глядя в мутную даль за громадой Бронзового замка.
– Гроза?
– А ты разве не чуешь? Вон оттуда идет, с юго-востока. До ночи здесь будет.
– Смотри, народ уже впускают. Пора.
С последним ударом толпа загомонила и заволновалась. Большие, усаженные бронзовыми бляхами двери в здание суда неспешно разошлись на две половины – толпа потоком хлынула внутрь.
– Пепел! – Я схватила певца за рукав. – Для тебя осталось одно доброе дело. В этом узелке деньги, передай их ратерову отцу. А если не сможешь передать – заплати за мальчишку сам, хорошо?
Пепел взвесил узелок в руке:
– Ого! Сколько же здесь?
– Шут его знает… не считала. Вообще-то ты прав, Ратер говорил, нужно пятьдесят авр, а здесь значительно больше. Давай-ка отсчитаем, а остальное Хелду отдельно отдадим, чтобы он потом свой паром обратно выкупил.
Мы отошли еще дальше за угол, где развязали узел и Пепел отсчитал в свой тощий кошель столько, сколько требовалось. Полегчавший узелок я оставила при себе.
После ослепительного полдня зал суда показался мне мрачным темным подземельем. Народу внутрь понабилось – не протолкнуться, люди копошились и ворочались в полумраке, и все это напомнило мне миску, полную свежевыкопанных садовых червей, готовых для рыбалки. От такого зрелища кому угодно дурно сделается.
– Отсюда ничего не видно, – пожаловалась я.
– Держись за мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104