В основном он слонялся из комнаты в комнату,
присаживался на короткое время, а затем снова начинал свое бесцельное
движение. Он натыкался повсюду на ноги Лиз, а еще чаще - дергал ее за
нервы. Она не очень строго комментировала его действия, хотя, как
догадывался Тад, ей приходилось не раз прикусывать язык, чтобы не выдать
ему устный эквивалент самых грубых выражений, которые старательно вырезают
редакторы из текста его романов.
Дважды он решал рассказать ей о втором звонке Джорджа Старка, о том
самом разговоре, в котором старый лис Джордж точно описал, что у него на
уме, полностью удостоверившись и застраховавшись от того, что их беседа
может быть записана на пленку, и что они разговаривают без свидетелей. Оба
раза Тад останавливался уже в начале, уверенный, что пересказ не поможет
ничему, а только опечалит Лиз в еще большей мере.
И дважды Тад обнаруживал себя в кабинете, действительно держащим один
из проклятых карандашей "Бэрол", которые он обещал никогда снова не
использовать в работе, и глядящим на новую стопку завернутых в целлофан
блокнотов, которые всегда применялись Старком для записи текстов своих
романов.
У тебя была идея... Та, насчет свадьбы и бронированного автомобиля.
И это было правдой. У Тада было даже придумано заглавие романа, очень
удачное: "Стальной Мэшин". Кое-что другое тоже было правдой: часть самого
Тада хотела писать роман. Какой-то зуд, словно у вас на спине есть место,
до которого вы никак не можете добраться, чтобы почесать его.
Джордж почешет его для вас.
О, да. Джордж будет просто счастлив сделать это. Но ведь тогда с
Тадом произойдет нечто, потому что все теперь уже изменилось. И что же
именно может произойти? Он не знал, видимо, и не мог этого знать, но
устрашающая картина вдруг ясно предстала перед его сознанием. Она была
навеяна чудесной детской сказкой "Маленький Черный Самбо". Когда Черный
Самбо залез на дерево, чтобы тигры не могли добраться до него, они так
разозлились, что схватили друг друга за хвосты и начали кружиться вокруг
дерева все быстрее и быстрее, пока не превратились в масло. Самбо тогда
слез в дерева, собрал это масло в глиняный кувшин и отнес домой маме.
Джордж - алхимик, пришло в голову Таду, когда он сидел в кабинете и
постукивал незаточенным карандашом "Бзрол" по краю стола. Солому в золото.
Тигров в масло. Книги в бестселлеры. А Тада... во что?
Он не знал. Ему было страшно узнать это. Но он будет превращен, Тад
будет превращен, он был уверен. Возможно в кого-то, кто живет поблизости и
выглядит совсем, как Тад, но за обликом того же Тада Бомонта будет
скрываться другое сознание. Страшное, сверкающее сознание.
Он подумал, что новый Тад Бомонт будет куда менее неуклюжим... н куда
более опасным.
Лиз и дети?
Оставит ли их Старк в покое?
Нет.
Он подумал также о побеге. Усаживает Лиз с близнецами в свой
"Субурбан" - и тут же укатывает. Но что хорошего это может принести? Что
здесь может быть хорошего, когда Старый Лис Джордж может видеть все вокруг
глазами старины Тада? Не поможет даже то, что они удерут на край земли,
они и там узреют Джорджа Старка, гонящегося за ними на упряжке ездовых
лаек со своей складной бритвой в руке.
Он также подумал было, но еще быстрее и решительнее отверг идею
обратиться к Алану Пэнборну. Алан рассказал им, где находится доктор
Притчард с женой - и его решение не пытаться связаться с нейрохирургом до
его возвращения из палаточного лагеря ясно показало Таду все, что он хотел
бы узнать относительно того, во что верит Алан... и, что главное, во что
не верит. Если он расскажет о звонке в магазин, шериф просто решит, что
это инсценировка. Даже если Розали подтвердит факт, что Таду звонил
кто-то, когда он был в ее магазине, Алан все равно будет склонен не
поверить. И он, и все прочие полицейские, участвующие в этой игре, сделали
слишком большие ставки на неверие.
Итак, дни шли медленно и абсолютно бесцельно. После полудня на второй
день Тад сделал единственную запись в своем дневнике: "Я чувствую, мой
разум имеет ту же свободу перемещений, что у запряженной лошади". Это было
единственной записью за всю неделю, и он начал сомневаться, сделает ли
когда-либо следующую. Его новый роман "Золотая собака" мертво ушел под
воду на дно. Это, он предполагал, было само собой разумеющейся вещью.
Слишком тяжело создавать романы, когда ты опасаешься преступного негодяя,
очень опасного, который собирается появиться со дня на день, чтобы
вырезать всю твою семью, а затем расправиться и с тобой.
Единственным периодом его жизни, когда он был столь же потерян для
самого себя, можно было считать дни его тяжелых запоев после выкидыша у
Лиз и до появления Старка. Тогда, как и теперь, у Тада было ощушение
стоящей перед ним проблемы, к которой невозможно подойти, словно это мираж
водяного оазиса в жаркий летний день. Чем больше он пытался догнать и
схватить эту проблему обеими руками, чтобы поломать ее на какие-то
кусочки, тем быстрее она ускользала перед самым его носом, пока наконец он
не рухнул, бездыханный и отчаявшийся, а мираж все так же насмешливо маячил
на горизонте.
Он плохо спал в эти ночи, и снившийся в кошмарных сновидениях Джордж
Старк снова показывал Таду его заброшенный дом, в котором вещи сами
взрывались, как только он к ним притрагивался, и где в последней, самой
дальней комнате его поджидали трупы жены и Клоусона. В тот момент. когда
Тад заходил туда, вверх взлетали все птицы со всех деревьев, телефонных
проводов и столбов линий электропередач, тысячами и миллионами, и их было
так много, что они закрывали собой солнце.
До падения Уэнди на лестнице Тад чувствовал очень ясно, что он сам
набит дурацкой начинкой, которая поджидает какого-либо злонамеренного
убийцу, а тот, наконец, появится, схватит его за ворот, вспорет брюхо и
начнет есть.
2
Близнецы еще некоторое время в основном ползали на четвереньках, но в
последний месяц они все чаще делали попытки встать вертикально, держась за
какую-нибудь опору (чаще неподвижную, но иногда и не очень стабильную) -
хороша здесь была ножка кресла или кофейного столика, но даже пустая
картонная коробка могла пригодиться, если только она выдерживала вес
ребенка и не переворачиваясь набок или не оседала книзу. Дети способны
приводить все в удивительный беспорядок в любом возрасте, но в восемь
месяцев у них, безусловно, наступает Золотая Эра в этой деятельности.
Лиз оставила их поиграть на полу, ярко озаренном солнцем, в четверть
пятого дня. Через десять минут уверенного ползания и шатающегося
вертикального или почти вертикального стояния на двух нижних конечностях
(под заботливым наблюдением обоих родителей и друг друга) Уильям добрался
до края кофейного столика. Он огляделся вокруг и сделал несколько
требовательных жестов правой рукой. Эти жесты напомнили Таду кадры старой
кинохроники, демонстрирующей вождя, обращающегося с балкона к своему
народу, Затем Уильяму удалось схватить чайную чашку Лиз и вылить все ее
содержимое на себя до того, как он опрокинулся на пятую точку. Чай, к
счастью, был холодным, но Уильям столь крепко держал чашку, что ударил ею
себя по рту и слегка поранил нижнюю губу. Он начал завывать от страха и
боли. Уэнди незамедлительно присоединилась к брату. Лиз схватила мальчика
и осмотрела ранение. Затем она выразительно взглянула на Тада, взяла
Уильяма на руки н понесла наверх, где его ждало утешение и переодевание. -
Береги принцессу, - сказала она Таду на прощание.
- Я постараюсь, - ответил Тад, но он уже открыл, а вскоре его ждали и
еще более крупные открытия, что в Золотую Эру создания беспорядка такие
обещания маловыполнимы. Если Уильяму удалось схватить чашку чуть ли не
перед самым носом у матери, то Уэнди уже начала падать с третьей ступеньки
лестницы, когда Тад заметил это, и потому уже поздно было предотвращать
этот кувырок вниз.
Тад увлекся просматриванием журналов - не чтением, а лишь бездумным
перевертыванием страниц с мимолетным глазением на цветные картинки. Когда
он заканчивал это занятие с одним журналом, он нес его к корзине с
мусором, отправляемым затем в камин, и доставал новый журнал. Уэнди
ползала по полу, давно забыв о своих безутешных слезах, еще до того даже,
как они высохли на ее щечках. Она при этом издавала пыхтение
"рум-рум-рум", удивительно напоминавшее Таду звуки легковых и грузовых
автомобилей, показываемых по телевизору. Он поднялся, положил очередной
журнал поверх целой их кипы в корзине и отправился выбирать следующую
жертву, почему-то остановившись в конце концов на "Харпере" месячной
давности. Его действия очень напоминали поведение читателей журналов,
ожидающих в коридоре вызова к дантисту.
Тад обернулся и увидел Уэнди уже на лестнице. Она заползла туда на
четвереньках, а теперь стояла, пошатываясь, держась лишь за тонкий столбик
ограждения между перилами и полом. Пока он смотрел на нее, Уэнди заметила
Тада и сделала особенно величавый приветственный жест рукой,
сопровождаемый улыбкой. Это мановение руки привело ее тело в наклонное
положение и ускорило неизбежно приближающееся падение.
- Иисус Христос, - с замиранием сердца прошептал Тад и вскочил на
ноги. Он видел, как Уэнди отпустила столбик ограждения и собирается
шагнуть вперед. - Уэнди, не делай этого!
Он почти пролетел через всю комнату, стремясь успеть к месту событий.
Но Тад никогда не был ловким, и одна из его ног зацепилась за ножку
кресла. Оно опрокинулось, а Тад растянулся на полу. Уэнди полетела вниз с
коротким испуганным восклицанием. Ее тело слегка перевернулось в воздухе.
Он пытался поймать ее, стоя на коленях, пока она еще не приземлилась. Но
ничего не вышло. Ее правая нога ударилась о нижнюю ступеньку, а голова - о
ковер на полу в гостиной, издав глухой звук.
Она завопила и Тад успел подумать, как ужасно звучит детский крик
боли, а затем он схватил ее на руки.
Сверху послышался тревожный возглас Лиз: "Тад?" и он услышал ее
торопливые шаги по холлу.
Уэнди пыталась плакать. Первый приступ боли почти закупорил ей
легкие, и сейчас наступил тот парализующий момент, когда она пыталась
освободить свою грудь, чтобы набрать побольше воздуха и издать новый
вопль. Он сможет повредить барабанные перепонки, когда, наконец,
раздастся.
Если раздастся.
Тад держал ее, с ужасом глядя в ее перекошенное и залитое кровью
лицо. Цвет его был красновато-коричневым, за исключением ярко-красной
отметины, похожей на очень большую запятую, на ее лбу.
Господи, что если она задохнется? Что если она умрет, не сумев
восстановить дыхание из-за заблокированных ужасом и болью маленьких
легких?
- Плачь, черт побери! - закричал Тад на Уэнди. Господи, ее залитое
кровью лицо! Ее помертвелые глаза! - Плачь!
- Тад! - Лиз очень встревоженно обращалась теперь к нему. В те
несколько секунд между первым воплем Уэнди и ее все еще безуспешной
попыткой повторить его и восстановить свое дыхание, Джордж Старк был
полностью изгнан из сознания Тада, впервые за эти последние восемь дней.
Уэнди наконец дернулась в глубоком вдохе и начала кричать. Тад, дрожа от
облегчения, начал нежно похлопывать ее по спине, издавая успокаивающие
звуки.
Лиз бегом спустилась вниз, таща упирающегося Уильяма. - Что
случилось? Тад, с ней все в порядке?
- Да. Она свалилась с третьей ступеньки. Но сейчас все нормально. Она
начала плакать. А то сперва это было... словно ее только что заклинило. -
Тад неуверенно засмеялся и показал Уэнди Уильяму, который был сейчас
обуреваем сочувствием к сестре.
- Ты что же, не следил за ней, - с укором произнесла подошедшая к ним
Лиз. Она теперь автоматически покачивалась вместе с взятой на руки Уэнди,
стараясь утешить ее горе.
- Да... нет. Я только подошел взять журнал. А уже в следующий миг она
оказалась на лестнице. Это почти так же, как Уильям с чашкой на столе. Они
так похожи во всем, чертовски... Как ты думаешь, у нее ничего не случилось
с головой? Она ударилась не о паркет, а о ковер, но ударилась сильно.
Лиз встревоженно осмотрела Уэнди, особенно эту красную отметину,
затем ласково поцеловала девочку. Рыдания Уэнди уже значительно утихли.
- Я думаю, все о'кей. У нее день-другой будет здоровая шишка, и
только. Спасибо Господу за ковер. Я не хочу набрасываться на тебя, Тад. Я
знаю сама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73