Лизелл часто вспоминала его. Она бы позволила Каслеру поцеловать ее той ночью, и он хотел этого, она была уверена, но не решился воспользоваться ее секундной слабостью. Ее ошибка сама собой не повторялась, она теперь была вполне готова дать отпор неблагопристойным наступлениям с железной недоступностью, которую бы наверняка всем сердцем одобрил Его честь. Но на ее честь никто не посягал. Каслер Сторнзоф не пытался ее поцеловать, он даже не пытался взять ее за руку.
Вначале она думала, что он руководствуется высокими моральными принципами, и восхищалась его силой, которая удерживала его в рамках этих принципов. Но потом сомнения стали донимать ее. А что, если ей это все показалось в призрачном лунном свете? А что, если его удерживают не принципы, а предпочтения? Вдруг ему показалось, что ее пухлые красные губы просто слишком вульгарны? Чушь, той ночью он совершенно ясно объяснился. Но, может быть, он просто пытался пощадить ее чувства?
Сомнения настойчиво лезли в голову и утомляли. Часто, когда он смотрел на нее, сомнения рассеивались, но ненадолго. Она начала мучиться вопросом, а сможет ли она, если постарается, заставить его поцеловать себя. Конечно же, она ему не позволит, она не уронит себя так низко. Ей просто нужно еще раз убедиться. Но не за счет Каслера Сторнзофа. Это было бы нечестно и даже непорядочно — играть его чувствами, поэтому она бы, наверное, позволила ему себя поцеловать. Наверное, это действительно было бы правильно…
Но она так и не нашла удобного случая для своего эксперимента: на землях О'Файских племен проводник был все время рядом, и днем и ночью, а она не выносила публики. Когда же они пересекли границу и оказались на территории Имменского Древата, ситуация вконец испортилась, поскольку Древат свирепо стоял за чистоту якторской морали, там женщину, обвиненную в нескромности — а нескромность имела очень широкую интерпретацию, — могли, раздев, публично выпороть. И поэтому все то время, что они двигались на север, углубляясь в холодный климат и гористую местность, она не позволяла себе никакого флирта.
Но сейчас они пересекали границу Имменского Древата, устремляясь в еще более холодный и суровый, но с более мягкими нравами Разауль, где Преподобный Яктор не имел особого влияния. Река Вежневка являлась границей между двумя странами, а новомодный ущельный планер, переносивший их с одного берега на другой, избавлял от двухдневного путешествия к ближайшей переправе, находившейся у подножия скал. Планер давал огромные преимущества, если не принимать во внимание возможность разбиться.
Сам полет, как ей сказали, продолжается около десяти минут, в зависимости от капризов ветра. Десять минут туда, десять минут обратно, плюс несколько минут на подготовку планера к запуску, — таким образом, хрупкая конструкция должна появиться из тумана максимум через полчаса, допуская, что все пройдет хорошо, а это немаловажное допущение.
Лизелл не спускала глаз с неба. Планера не было видно, а полчаса уже явно прошло. Она посмотрела на помощников пилота, которые, намотав на лебедку канат, чтобы заново согнуть рога огромного арбалета, бродили вокруг без дела, попыхивая своими деревянными трубками с широкими чашечками. В их поведении не ощущалось признаков тревоги, значит, все шло как надо. Но она все же не могла избавиться от картины, стоящей перед ее внутренним взором: крошечный планер теряет высоту и падает вниз, чтобы вдребезги разбиться о скалы.
Она содрогнулась от холода, несмотря на тяжелую, пахнущую плесенью парку и меховые перчатки, которые она выменяла у туземцев О'Файских племен за свой складной нож и коробок спичек. Она страшно не хотела расставаться с ножом и спичками, но еще больше ей не хотелось оставаться без теплой одежды — на этой высоте воздух был чистый, но всегда холодный, даже в преддверии долгожданной весны.
А в Вонаре сейчас весенняя свежесть сменилась томностью раннего лета. Но здесь, на северном хребте гор, которые в Имменском Древате называют Гал Новиз, а в Разауле — Брюжои, зима не собирается отступать. Зубчатые вершины покрыты льдом, и никакого намека на перемены.
Изо рта шел пар, она терла руки, притопывала ногами, обнимала себя за плечи, чтобы согреться. Имменцы, с завистью заметила она, разгуливали без перчаток, в длинных распахнутых безрукавках поверх свитеров домашней вязки, по-видимому, считая погоду весьма приятной. Казалось, они чувствовали себя комфортно, она слышала, как они смеялись над какой-то непонятной ей шуткой. Вначале она подумала, не над тем ли, как она мерзнет, но тут же отказалась от такого предположения. Они не могут над ней смеяться, потому что даже не замечают ее существования. Для них она — предмет багажа грейслендского главнокомандующего. Хотя такое отношение и унизительно, зато очень выгодно. Путешествуй она самостоятельно по Иммену — без вуали и сопровождения, — местные жители приняли бы ее за проститутку, за игрушку — удобную мишень для оскорблений, унижений и еще чего-нибудь похуже. Но собственность иностранного офицера — это совсем другое дело, и никто не осмеливался ей даже грубое слово сказать. Она и думать не хотела, что было бы с ней в Иммене, если бы Каслера Сторнзофа не было рядом.
Ну где же этот планер? Он ведь уже должен бы вернуться? Она нервно ходила взад и вперед. Имменцы ее не замечали. Как раз в тот момент, когда она собиралась с духом, чтобы обратиться к ним с расспросами, ущельный планер выплыл из тумана и мягко спланировал на заснеженную площадку на вершине скалы, проехал небольшое расстояние на своих полозьях и остановился. Пилот спрыгнул на землю.
Не успел планер приземлиться, помощники вскочили и с трудом по снегу бросились к нему. Пропустив веревки через пару ушек, прикрепленных к корпусу планера, они поволокли его к пусковому устройству и тщательно закрепили. Пилот вновь занял свое место и кивнул Лизелл.
— Ну, теперь ты, — скомандовал он.
Она медлила. Планер, взгроможденный на арбалет, выглядел хрупким и призрачным, похожим на гигантского мертвого мотылька, доверия он не внушал. Взмывать на нем в небо не хотелось.
— Садись, — настаивал пилот. — Это не опасно.
Бессознательно она отрицательно замотала головой.
— Ну, как знаешь. В любом случае деньги останутся мне. Они теперь мои. — Краем глаза она увидела ухмыляющихся помощников, и это заставило ее принять решение. Высоко вскинув голову, с суровой решимостью, которая только усилила веселость имменцев, она подошла к «дохлому мотыльку». Кто-то помог ей забраться на сиденье пассажира — хоть бы они успели запустить его до того, как она передумает лететь.
Они успели.
Пусковой крючок щелкнул, клешни лебедки разжались, канат отцепился и планер, вызвав у Лизелл приступ тошноты, взлетел ввысь. Сила неожиданного подъема вдавила Лизелл в сиденье. Унизительный визг был унесен порывом ветра. Зажмурив глаза, она вцепилась в хрупкий корпус планера.
Добрых две минуты она была в полной прострации, ничего не осознавая, кроме бьющего в лицо леденящего ветра, вызывающих тошноту воздушных ям и увеличения скорости планера. Затем любопытство взяло верх над ужасом, и она открыла глаза, чтобы посмотреть вниз. Сквозь туман, на расстоянии сотен футов внизу, она увидела Вежневку, стремительно несущуюся по дну узкого горного ущелья. Вокруг возвышались заметенные снегами горы, их суровое величие и торжественность были той картиной, которая навсегда остается в памяти. Вскоре она начала восхищаться тем, с каким умением и сноровкой пилот натягивал и отпускал вожжи, ловя воздушные потоки. Новая радость и робкое, но приятное возбуждение вернули ее к жизни, и к тому времени, когда планер начал снижаться, направляясь в сторону снежного поля на противоположном берегу реки, ей стало жалко, что полет подошел к концу.
Брюхо планера взметнуло снег по сторонам. Немного проехав вперед, планер остановился. И тут же подскочила пара бородатых рабочих, чтобы оттащить его назад, к ровной площадке на вершине горы, где стоял еще один арбалет, точно такой же, как и на Имменской стороне, а рядом с ним три крепких деревянных дома. Когда планер подтащили ближе, Лизелл рассмотрела на одном из домов большую вывеску, свидетельствующую о назначении деревянной постройки, но вывеска была на разаульском, который Лизелл не понимала. Наверное, это какая-нибудь конюшня или еще что-то в этом роде.
Планер вновь, уже окончательно, остановился. Пилот и пассажирка спрыгнули на скользкий, хорошо утоптанный снег. Лизелл увидела Каслера, идущего к ней, и приятное возбуждение, родившееся во время полета, усилилось. Он ее ждал. Он принес в жертву выигранные полчаса времени — не бог весть сколько, но все-таки — он ждал ее. Он улыбался ей, и она вынужденно подавила порыв — совершенно неуместный — побежать ему навстречу.
— Я рад видеть тебя целой и невредимой, — сообщил Каслер.
Она привыкла к такой формальности в их отношениях, и она ее больше не шокировала своей вычурностью и холодностью.
— Я беспокоился о тебе, — добавил Каслер.
— И я тоже, — ответила Лизелл, сдерживая желание протянуть руку и коснуться его, — беспокоюсь о тебе. И я рада видеть тебя, но тебе не следовало меня ждать. Мы — участники гонок, соперники. Помнишь, что ты сказал…
— Я не забыл, — заверил ее Каслер, — и убеждения мои не изменились. Однако, в этом случае я обязан был тебя дождаться. Похоже, что у хозяина этого предприятия, — он махнул рукой в сторону дома с непонятной вывеской, — остались только одни сани. И узнав, что ты скоро прилетишь, он отказался сдать эти сани в мое единоличное пользование, он желает получить двойную цену.
— Понятно, — кивнула Лизелл, чувствуя некоторое разочарование, и тут же ее пронзила мысль: А откуда хозяин узнал, что я прилечу? Конечно, пилот мог проболтаться. Но может быть, объяснение в другом? Она заглянула Каслеру в глаза, но вместо ответа нашла лишь сияние небесной голубизны.
— Нам придется ехать в санях вдвоем, — продолжал он. — Только на такое условие хозяин согласился.
— Вдвоем так вдвоем, — согласилась она философски.
— Он даст нам возницу.
— А-а, — снова их не оставляют наедине.
Подошел хозяин саней — дородный, бородатый горец, одетый, как пещерный житель, в кожу, отороченную лохматым мехом, и очень плохо говорящий по-вонарски. Сделка заключилась быстро, деньги перекочевали из одних рук в другие, появились сани и возница. Сани оказались старыми и побитыми, но полозья были острые и надраенные. Две лошади, запряженные в сани, тоже казались старыми и поношенными. Водитель, приземистый и лохматый, как-то загадочно посмотрел на Каслера, и Лизелл, слегка похолодев от волнения, вспомнив, что Грейсленд и Разауль сейчас находятся в состоянии войны. Согласно последним сообщениям газет, которые попадали ей в руки, грейслендская Северная Экспедиционная армия двигалась на север, к столице Разауля — Рильску, стараясь успеть до весенней оттепели, которая на несколько недель превратит земли в непроходимые болота. То, что местный предприниматель сдает свои сани грейслендскому офицеру в форме, предполагает две возможности: либо разаулец очень падок на деньги, либо этот участок Брюжоев уже оккупирован грейслендскими войсками. А может быть, и то и другое одновременно. Площадка, на которой приземлился ущельный планер, находилась на расстоянии одного дня пути от Брюжойского тракта — древней дороги, вьющейся между горными хребтами и соединяющей равнинную и горную части Разауля. Невозможно, чтобы войска захватчиков так стремительно продвинулись вглубь и успели овладеть этой жизненно важной артерией.
Скоро она все узнает. Она намеревалась спуститься с гор по Брюжойскому тракту — при условии, что дорога открыта для передвижения по ней гражданских лиц. Далее ее путь должен будет повернуть на северо-запад, к княжеству Юкиз, следующей остановке на маршруте Великого Эллипса. Юкиз — крошечная независимая территория, принадлежащая северным народностям, проживающим на северо-западном побережье Верхнего Разауля, придерживающаяся строжайшего нейтралитета, признанного всеми цивилизованными государствами, включая Грейсленд. В требования гонок не входило обязательное получение разаульского штампа в паспорте — таким образом проявился здравый смысл Безумного Мильцина, признавшего реальность войны. Но кратчайший путь в Юкиз лежал как раз через зону боевых действий.
Пассажиры забрались в сани, и Лизелл уютно устроилась под ветхими, но теплыми меховыми пологами, предназначенными укутывать ноги. Возница взмахнул кнутом, и сани, тронувшись, гладко заскользили по снегу. Лизелл обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на ущельный планер. К своему удивлению, она обнаружила, что ей хочется совершить еще один такой полет. Возможно, ей еще представится такая возможность.
Вежневское ущелье уплывало вдаль. Сани бежали вперед по узкой накатанной тропинке, которую с трудом можно было назвать дорогой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Вначале она думала, что он руководствуется высокими моральными принципами, и восхищалась его силой, которая удерживала его в рамках этих принципов. Но потом сомнения стали донимать ее. А что, если ей это все показалось в призрачном лунном свете? А что, если его удерживают не принципы, а предпочтения? Вдруг ему показалось, что ее пухлые красные губы просто слишком вульгарны? Чушь, той ночью он совершенно ясно объяснился. Но, может быть, он просто пытался пощадить ее чувства?
Сомнения настойчиво лезли в голову и утомляли. Часто, когда он смотрел на нее, сомнения рассеивались, но ненадолго. Она начала мучиться вопросом, а сможет ли она, если постарается, заставить его поцеловать себя. Конечно же, она ему не позволит, она не уронит себя так низко. Ей просто нужно еще раз убедиться. Но не за счет Каслера Сторнзофа. Это было бы нечестно и даже непорядочно — играть его чувствами, поэтому она бы, наверное, позволила ему себя поцеловать. Наверное, это действительно было бы правильно…
Но она так и не нашла удобного случая для своего эксперимента: на землях О'Файских племен проводник был все время рядом, и днем и ночью, а она не выносила публики. Когда же они пересекли границу и оказались на территории Имменского Древата, ситуация вконец испортилась, поскольку Древат свирепо стоял за чистоту якторской морали, там женщину, обвиненную в нескромности — а нескромность имела очень широкую интерпретацию, — могли, раздев, публично выпороть. И поэтому все то время, что они двигались на север, углубляясь в холодный климат и гористую местность, она не позволяла себе никакого флирта.
Но сейчас они пересекали границу Имменского Древата, устремляясь в еще более холодный и суровый, но с более мягкими нравами Разауль, где Преподобный Яктор не имел особого влияния. Река Вежневка являлась границей между двумя странами, а новомодный ущельный планер, переносивший их с одного берега на другой, избавлял от двухдневного путешествия к ближайшей переправе, находившейся у подножия скал. Планер давал огромные преимущества, если не принимать во внимание возможность разбиться.
Сам полет, как ей сказали, продолжается около десяти минут, в зависимости от капризов ветра. Десять минут туда, десять минут обратно, плюс несколько минут на подготовку планера к запуску, — таким образом, хрупкая конструкция должна появиться из тумана максимум через полчаса, допуская, что все пройдет хорошо, а это немаловажное допущение.
Лизелл не спускала глаз с неба. Планера не было видно, а полчаса уже явно прошло. Она посмотрела на помощников пилота, которые, намотав на лебедку канат, чтобы заново согнуть рога огромного арбалета, бродили вокруг без дела, попыхивая своими деревянными трубками с широкими чашечками. В их поведении не ощущалось признаков тревоги, значит, все шло как надо. Но она все же не могла избавиться от картины, стоящей перед ее внутренним взором: крошечный планер теряет высоту и падает вниз, чтобы вдребезги разбиться о скалы.
Она содрогнулась от холода, несмотря на тяжелую, пахнущую плесенью парку и меховые перчатки, которые она выменяла у туземцев О'Файских племен за свой складной нож и коробок спичек. Она страшно не хотела расставаться с ножом и спичками, но еще больше ей не хотелось оставаться без теплой одежды — на этой высоте воздух был чистый, но всегда холодный, даже в преддверии долгожданной весны.
А в Вонаре сейчас весенняя свежесть сменилась томностью раннего лета. Но здесь, на северном хребте гор, которые в Имменском Древате называют Гал Новиз, а в Разауле — Брюжои, зима не собирается отступать. Зубчатые вершины покрыты льдом, и никакого намека на перемены.
Изо рта шел пар, она терла руки, притопывала ногами, обнимала себя за плечи, чтобы согреться. Имменцы, с завистью заметила она, разгуливали без перчаток, в длинных распахнутых безрукавках поверх свитеров домашней вязки, по-видимому, считая погоду весьма приятной. Казалось, они чувствовали себя комфортно, она слышала, как они смеялись над какой-то непонятной ей шуткой. Вначале она подумала, не над тем ли, как она мерзнет, но тут же отказалась от такого предположения. Они не могут над ней смеяться, потому что даже не замечают ее существования. Для них она — предмет багажа грейслендского главнокомандующего. Хотя такое отношение и унизительно, зато очень выгодно. Путешествуй она самостоятельно по Иммену — без вуали и сопровождения, — местные жители приняли бы ее за проститутку, за игрушку — удобную мишень для оскорблений, унижений и еще чего-нибудь похуже. Но собственность иностранного офицера — это совсем другое дело, и никто не осмеливался ей даже грубое слово сказать. Она и думать не хотела, что было бы с ней в Иммене, если бы Каслера Сторнзофа не было рядом.
Ну где же этот планер? Он ведь уже должен бы вернуться? Она нервно ходила взад и вперед. Имменцы ее не замечали. Как раз в тот момент, когда она собиралась с духом, чтобы обратиться к ним с расспросами, ущельный планер выплыл из тумана и мягко спланировал на заснеженную площадку на вершине скалы, проехал небольшое расстояние на своих полозьях и остановился. Пилот спрыгнул на землю.
Не успел планер приземлиться, помощники вскочили и с трудом по снегу бросились к нему. Пропустив веревки через пару ушек, прикрепленных к корпусу планера, они поволокли его к пусковому устройству и тщательно закрепили. Пилот вновь занял свое место и кивнул Лизелл.
— Ну, теперь ты, — скомандовал он.
Она медлила. Планер, взгроможденный на арбалет, выглядел хрупким и призрачным, похожим на гигантского мертвого мотылька, доверия он не внушал. Взмывать на нем в небо не хотелось.
— Садись, — настаивал пилот. — Это не опасно.
Бессознательно она отрицательно замотала головой.
— Ну, как знаешь. В любом случае деньги останутся мне. Они теперь мои. — Краем глаза она увидела ухмыляющихся помощников, и это заставило ее принять решение. Высоко вскинув голову, с суровой решимостью, которая только усилила веселость имменцев, она подошла к «дохлому мотыльку». Кто-то помог ей забраться на сиденье пассажира — хоть бы они успели запустить его до того, как она передумает лететь.
Они успели.
Пусковой крючок щелкнул, клешни лебедки разжались, канат отцепился и планер, вызвав у Лизелл приступ тошноты, взлетел ввысь. Сила неожиданного подъема вдавила Лизелл в сиденье. Унизительный визг был унесен порывом ветра. Зажмурив глаза, она вцепилась в хрупкий корпус планера.
Добрых две минуты она была в полной прострации, ничего не осознавая, кроме бьющего в лицо леденящего ветра, вызывающих тошноту воздушных ям и увеличения скорости планера. Затем любопытство взяло верх над ужасом, и она открыла глаза, чтобы посмотреть вниз. Сквозь туман, на расстоянии сотен футов внизу, она увидела Вежневку, стремительно несущуюся по дну узкого горного ущелья. Вокруг возвышались заметенные снегами горы, их суровое величие и торжественность были той картиной, которая навсегда остается в памяти. Вскоре она начала восхищаться тем, с каким умением и сноровкой пилот натягивал и отпускал вожжи, ловя воздушные потоки. Новая радость и робкое, но приятное возбуждение вернули ее к жизни, и к тому времени, когда планер начал снижаться, направляясь в сторону снежного поля на противоположном берегу реки, ей стало жалко, что полет подошел к концу.
Брюхо планера взметнуло снег по сторонам. Немного проехав вперед, планер остановился. И тут же подскочила пара бородатых рабочих, чтобы оттащить его назад, к ровной площадке на вершине горы, где стоял еще один арбалет, точно такой же, как и на Имменской стороне, а рядом с ним три крепких деревянных дома. Когда планер подтащили ближе, Лизелл рассмотрела на одном из домов большую вывеску, свидетельствующую о назначении деревянной постройки, но вывеска была на разаульском, который Лизелл не понимала. Наверное, это какая-нибудь конюшня или еще что-то в этом роде.
Планер вновь, уже окончательно, остановился. Пилот и пассажирка спрыгнули на скользкий, хорошо утоптанный снег. Лизелл увидела Каслера, идущего к ней, и приятное возбуждение, родившееся во время полета, усилилось. Он ее ждал. Он принес в жертву выигранные полчаса времени — не бог весть сколько, но все-таки — он ждал ее. Он улыбался ей, и она вынужденно подавила порыв — совершенно неуместный — побежать ему навстречу.
— Я рад видеть тебя целой и невредимой, — сообщил Каслер.
Она привыкла к такой формальности в их отношениях, и она ее больше не шокировала своей вычурностью и холодностью.
— Я беспокоился о тебе, — добавил Каслер.
— И я тоже, — ответила Лизелл, сдерживая желание протянуть руку и коснуться его, — беспокоюсь о тебе. И я рада видеть тебя, но тебе не следовало меня ждать. Мы — участники гонок, соперники. Помнишь, что ты сказал…
— Я не забыл, — заверил ее Каслер, — и убеждения мои не изменились. Однако, в этом случае я обязан был тебя дождаться. Похоже, что у хозяина этого предприятия, — он махнул рукой в сторону дома с непонятной вывеской, — остались только одни сани. И узнав, что ты скоро прилетишь, он отказался сдать эти сани в мое единоличное пользование, он желает получить двойную цену.
— Понятно, — кивнула Лизелл, чувствуя некоторое разочарование, и тут же ее пронзила мысль: А откуда хозяин узнал, что я прилечу? Конечно, пилот мог проболтаться. Но может быть, объяснение в другом? Она заглянула Каслеру в глаза, но вместо ответа нашла лишь сияние небесной голубизны.
— Нам придется ехать в санях вдвоем, — продолжал он. — Только на такое условие хозяин согласился.
— Вдвоем так вдвоем, — согласилась она философски.
— Он даст нам возницу.
— А-а, — снова их не оставляют наедине.
Подошел хозяин саней — дородный, бородатый горец, одетый, как пещерный житель, в кожу, отороченную лохматым мехом, и очень плохо говорящий по-вонарски. Сделка заключилась быстро, деньги перекочевали из одних рук в другие, появились сани и возница. Сани оказались старыми и побитыми, но полозья были острые и надраенные. Две лошади, запряженные в сани, тоже казались старыми и поношенными. Водитель, приземистый и лохматый, как-то загадочно посмотрел на Каслера, и Лизелл, слегка похолодев от волнения, вспомнив, что Грейсленд и Разауль сейчас находятся в состоянии войны. Согласно последним сообщениям газет, которые попадали ей в руки, грейслендская Северная Экспедиционная армия двигалась на север, к столице Разауля — Рильску, стараясь успеть до весенней оттепели, которая на несколько недель превратит земли в непроходимые болота. То, что местный предприниматель сдает свои сани грейслендскому офицеру в форме, предполагает две возможности: либо разаулец очень падок на деньги, либо этот участок Брюжоев уже оккупирован грейслендскими войсками. А может быть, и то и другое одновременно. Площадка, на которой приземлился ущельный планер, находилась на расстоянии одного дня пути от Брюжойского тракта — древней дороги, вьющейся между горными хребтами и соединяющей равнинную и горную части Разауля. Невозможно, чтобы войска захватчиков так стремительно продвинулись вглубь и успели овладеть этой жизненно важной артерией.
Скоро она все узнает. Она намеревалась спуститься с гор по Брюжойскому тракту — при условии, что дорога открыта для передвижения по ней гражданских лиц. Далее ее путь должен будет повернуть на северо-запад, к княжеству Юкиз, следующей остановке на маршруте Великого Эллипса. Юкиз — крошечная независимая территория, принадлежащая северным народностям, проживающим на северо-западном побережье Верхнего Разауля, придерживающаяся строжайшего нейтралитета, признанного всеми цивилизованными государствами, включая Грейсленд. В требования гонок не входило обязательное получение разаульского штампа в паспорте — таким образом проявился здравый смысл Безумного Мильцина, признавшего реальность войны. Но кратчайший путь в Юкиз лежал как раз через зону боевых действий.
Пассажиры забрались в сани, и Лизелл уютно устроилась под ветхими, но теплыми меховыми пологами, предназначенными укутывать ноги. Возница взмахнул кнутом, и сани, тронувшись, гладко заскользили по снегу. Лизелл обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на ущельный планер. К своему удивлению, она обнаружила, что ей хочется совершить еще один такой полет. Возможно, ей еще представится такая возможность.
Вежневское ущелье уплывало вдаль. Сани бежали вперед по узкой накатанной тропинке, которую с трудом можно было назвать дорогой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103