— Очень хорошо, ты и не услышишь, — развернувшись, она мгновенно скрылась в темноте ближайшего переулка.
Она слышала, как он окликнул ее по имени, но только один раз: он не мог позволить себе тревожить тишину спящего Юмо Тауна. Он не осмелился кричать на всю улицу, но и не отступился. Он последовал за ней, она слышала его поспешные шаги, и, если бы он поймал ее, она вынуждена была бы тихо ему подчиниться, так как ее сопротивление привлекло бы губительное внимание.
Она ускорила шаг, в сознании промелькнуло — как нелепо, безумно неправильно, что она должна убегать и прятаться от Гирайза в'Ализанте от всех людей на свете. Но это нужно ради его блага, и ради ее собственного, и где-то в глубине, под спудом его кодекса чести бывшего Благородного, он должен понимать это. Она надеялась, что он не очень разозлится на нее за этот поступок.
Переулок кончился, и она оказалась на перекрестке пяти углов. Открылось четыре новых направления, она выбрала первое попавшееся, пробежала несколько футов и остановилась, спрятавшись в тени проема чьих-то дверей. Из своего укрытия, оставаясь невидимой, она видела всю площадь.
Гирайз выбежал из переулка и остановился, внимательно прислушиваясь. Звука шагов до него не долетало. Он заглянул во все четыре улицы, разбегавшиеся от него в разные стороны. Он постоял, раздумывая, и выбрал одну — неверную.
Она слушала, как затихали, удаляясь, его шаги. Вскоре они совсем стихли. Она осталась одна, совершенно одна, впервые за последние несколько недель, и тропическая ночь неожиданно показалась темнее, чем была на самом деле, и давила на нее, как ничто и никогда раньше.
Еще не поздно было изменить решение, она еще могла броситься за ним следом.
Нет.
Покинув свое убежище, она послала ему вдогонку мысленное послание: «Удачи. Береги себя. Я принесу тебе свои извинения, когда мы встретимся в следующий раз».
Где и когда это случится?
XVIII
Слабая вспышка озарила небо на востоке. Наступил рассвет, и Юмо Таун зашевелился, просыпаясь. Появились первые прохожие, по улицам загромыхали первые коляски. Наверное, в караульном участке на Западной улице утренней смене доложили о сбежавших вонарских арестантах. Если так, то за ними уже отправили погоню.
Глаза Лизелл метались по сторонам. Констеблей видно не было, но сколько времени пройдет, пока она не натолкнется на первого из них? И как сделать так, чтобы констебль не узнал ее по описаниям? Ей нужно замаскироваться, как можно быстрее. Но как? Несколько далеких от жизни вариантов молнией пронеслось в голове, и каждый последующий отрицал предыдущий. Мысли кружились вихрем, и только один факт оставался незыблемым: в самом захудалом районе Юмо Тауна ее нынешний ужасающий вид привлечет меньше внимания, нежели в любом другом месте.
Она шла, стараясь не торопиться, становилось все светлее и светлее, и улицы наполнялись жизнью. Мимо прокатило несколько невзрачных экипажей, попался на глаза юноша на красном велосипеде, эмаль велосипеда блеснула в лучах восходящего солнца, и она повернула голову, глядя ему вслед. Развернувшись, она натолкнулась на неприкрытое любопытство утреннего продавца цветов. Он смотрел на ее лицо, явно заинтригованный свежими синяками и ссадинами. Слегка отвернувшись, Лизелл поспешила удалиться. Но от этого любопытства ей не удастся скрыться, и оно будет нарастать с поднимающимся над горизонтом солнцем.
Ей нужно в буквальном смысле спрятать лицо, жаль, что маски с козырьками вышли из моды. Современные актрисы красят свое лицо только для того, чтобы скрыть слишком уж вопиющие несовершенства своей кожи. Но где в Юмо Тауне она найдет театральный грим? Или вдовий траур, чтобы им прикрыться? У нее портмоне набито деньгами, а Юмо Таун набит продавцами; должен быть выход. Мозг работал как бешеный, и она ускорила шаг.
Вокруг стояли дома из белого мрамора, принадлежавшие богатым торговцам бриллиантами. Туземцы, работавшие в садах, провожали ее косыми, подозрительными взглядами, и было ясно почему.
Она мчалась по широким красивым бульварам, вдоль которых тянулись роскошные здания, и страдала — неужели это великолепие никогда не кончится? Но вскоре она вышла на более скромную улицу, где белый мрамор заменила белая штукатурка, далее появились относительно скромные дома и магазины из белесого кирпича. Улицы уже не были такими чистыми, попадался песок, кучи мусора, на которых возвышались птицы-мусорщики на длинных ногах, помет животных и тучи мух, похожих на позолоченных фениксов. Приободрившись духом, она продолжала устало тащиться вперед, и наконец респектабельные здания и экипажи исчезли и в воздухе повис тошнотворный сладковатый запах гниющих отходов. На источенных термитами деревянных тротуарах светлые фигуры колонизаторов в равной пропорции смешивались с медными лицами ягарцев. На полуподвальных магазинчиках красовались энорвийские вывески, казалось, здесь Грейслендская империя еще не успела оставить видимых знаков своего присутствия.
Она не могла прочитать ни одного энорвийского слова, но на многих вывесках были рисунки, которые доходчиво объясняли, что здесь продается или какие услуги предлагаются, и очень быстро она разобрала, где винный магазин, где мастерская слесаря, где торгуют табаком, а где шьют обувь. И вот ей попалась маленькая лавочка мануфактурного товара: с вывески на нее смотрел испытующий глаз Преподобного Яктора. И она тут же вспомнила тот деревенский магазинчик на юге Аэннорве, где ее так враждебно встретили якторы. Как живая предстала перед ней разъяренная жена хозяина магазинчика, орущая и швыряющая ей в спину пригоршню сухой белой фасоли. Типичная якторская матрона, одетая в бесформенный балахон шафранового цвета, черные перчатки без большого пальца и черный головной убор с льняными складками, которые скрывали все волосы до последней пряди. Из всех частей тела миру были явлены только большие пальцы и глуповатое лицо. И Лизелл вспомнила, что ортодоксальные якторки в знак траура по погибшим мужчинам закрывали даже лицо…
Особенно лицо.
И она вошла внутрь мануфактурной лавчонки. Она оказалась крошечной, но безупречно чистой, предлагался небольшой выбор тканей и готового якторского платья. Хозяином был сморщенный старичок в традиционном одеянии своей секты, отороченном тончайшим черным кантом. При ее появлении у старичка от удивления широко распахнулись глаза. Он взглянул на ее лицо с синяком под глазом, и на его лице появилось выражение печали, смешанной с жалостью. Он ласково обратился к ней по-энорвийски…
Приготовившись к неприязни и порицанию, Лизелл была поражена таким приемом. Она сморгнула несколько неожиданных глупых слезинок. Она заговорила на вонарском, и глубокое чувство благодарности переполнило ее, когда оказалось, что торговец ее понял.
Она объяснила, что ей нужно, и он не задал ей ни одного вопроса, а просто выложил перед ней свободного кроя платье, перчатки без большого пальца, черный головной убор со складками, черную траурную вуаль и еще пару факвериши — крошечных брошек, чтобы прикалывать вуаль. Он также предложил ей кожаный пояс с кошельком, который надевался под платье, возле аккуратного разреза в боковом шве.
Она, не торгуясь, купила традиционный якторский костюм, затем прошла в крошечную нишу в дальнем углу магазинчика, задернула шторку и переоделась. Сшитая для людей, ценящих практичность и скромность, одежда была легкой в обращении, удобной и совершенно не шла ей. Но это и к лучшему — броский внешний вид ей сейчас был абсолютно не нужен. Крошечное зеркало на стене — обычная полированная жестянка — отразило ее лицо, чопорно обрамленное тканью, скрывшей ее огненно-рыжие кудри. Она набросила вуаль и пришпилила ее. Тончайший газ позволял видеть, но хорошо скрывал лицо. Из зеркала на нее смотрело привидение в черном. Она улыбнулась, и улыбка осталась невидимой.
Ее бизакскому костюму, грязному и рваному, место было разве что на помойке. Выйдя из ниши, она тут же выбросила истерзанную одежду в мусорную корзину не без некоторого сожаления — юбка-брюки сослужила ей хорошую службу. Лизелл простилась с хозяином и ушла.
Солнце сияло, улицы кипели жизнью, но ей уже не было так страшно. Ее преследователям пришлось бы постараться, чтобы разглядеть ее под этой новой маскировкой.
Она шла по приподнятым над землей деревянным тротуарам, и никому не было до нее дела, очевидно, якторки здесь — обычное явление. К ней вернулась уверенность и боевой дух, и когда она натолкнулась на городского уборщика, который шваброй драил тротуар, у нее достало смелости, спотыкаясь на грейслендских словах, расспросить его о дороге.
Уборщик не выказал ни малейших признаков подозрения, рассказывая ей, как быстрее добраться до Юмо-Дасунского Кольца — почтовой станции, откуда путешественники отправляются в Дасанвиль. Расстояние до Кольца не такое уж маленькое, и уважаемая матрона могла бы воспользоваться двухколесным экипажем. Они, конечно, редко заглядывают в этот район, но уважаемая матрона могла бы дойти до улицы Орхидей, где много общественного транспорта.
Она поблагодарила и пошла дальше. Через пятнадцать минут ноги сами вынесли ее на улицу Орхидей, где пара двухколесных экипажей ждала клиентов. Она подошла к одному из них, объяснила, куда ей надо, и забралась на сиденье. Экипаж тронулся, и Лизелл со вздохом облегчения откинулась назад. Спасена. Относительно.
Минуты шли, мимо плыли белые улицы. Наконец экипаж доставил ее к Юмо-Дасунскому Кольцу. Здесь начинался оживленный Юмо-Дасунский тракт. На кольце было много различного транспорта. Прямо впереди возвышалась почтовая станция, ее фасад украшен был украшен по-новому — символом Вечного Огня. Толпились люди, среди них многие были в элегантной серой форме, но повода для тревоги не было. Куда опаснее констебли в хаки, патрулирующие Кольцо: двое из них стояли у входа в почтовую станцию. Может быть, их присутствие ничего не означает, может быть, они всегда стоят здесь. А может быть, и нет.
Ее экипаж остановился. Лизелл высадилась и расплатилась с возницей. Экипаж уехал. Секунду она провожала его взглядом, затем склонила голову в благочестивой печали, опустила плечи и направилась к почтовой станции.
Констебли у входа едва взглянули на нее, когда она проскользнула внутрь небольшого зала ожидания, где на неудобных скамейках, как куры на насесте, восседали трое путешественников. На грифельной доске, прибитой к стене, мелом было написано расписание. Дилижанс отправлялся в Дасанвиль через десять минут. На сегодня это — последний дилижанс.
Она успела как раз вовремя. Задержись она на какие-нибудь пятнадцать минут в поисках Кольца, и она застряла бы в Юмо Тауне еще на сутки. Усевшись на край свободной скамейки, она сцепила руки и с угрюмой сосредоточенностью стала ждать.
Прошло четверть часа, и она начала нетерпеливо притоптывать ногой под своей длинной хламидой. Южные территории Ягаро контролируют грейслендцы, и скоро они сделают так, чтобы все дилижансы отправлялись вовремя, но пока у них до этого не дошли руки. Отправление дасанвильского дилижанса может задержаться на несколько часов, а может, его и вовсе отменят…
Как раз в тот момент, когда внутри у нее все стало сжиматься от отчаяния, дилижанс, запряженный четверкой лошадей местной породы с крепкими ногами, въехал в боковые ворота. Пассажиры поднялись со своих мест и начали покидать зал ожидания под скучающим взглядом стоявшего на выходе констебля. Лизелл, полная отваги, проходя мимо него, чинно склонила закрытую вуалью голову, и он ответил ей достаточно любезным кивком.
Гору сумок и коробок погрузили на крышу дилижанса и надежно привязали. Трудно было не заметить якторскую матрону в трауре, да еще и без багажа, но никто даже слова не сказал. Пассажиры платили за проезд прямо вознице, и новые вонарские рекко были приняты от якторки без возражений. Пассажиры расселись, дверь за ними закрылась, возница забрался на козлы, свистнул хлыст, и дилижанс тронулся в путь.
Лизелл напряглась, она ждала, что вот-вот раздастся непременный свисток констебля. Но ничего не происходило, и она начала расслабляться по мере того, как дилижанс, обогнув Кольцо, выезжал в направлении Юмо-Дасунского тракта. Дорога под колесами была чистой и гладкой. Стук колес и дрожь дилижанса прекратились, когда крепконогие лошади выровняли шаг.
Лизелл, упираясь спиной в бугорчатую обивку сиденья, украдкой изучала троих своих попутчиков. Это были мужчины, белые, с запада. Двое — бледные, малокровные юноши с каштановыми, зализанными назад волосами, одетые в дешевые костюмы из льняной ткани в полоску; на ногах — хорошо начищенные недорогие туфли. Ничем не примечательные, стремящиеся к респектабельности. Наверное, начинающие торговцы. Третий мужчина старше их — бедно одетый, с большими натруженными руками, с угрюмым лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103