— Мне не нужно ничего из того, что вы можете мне дать.
— Ты слишком льстишь себе. — Судья держался с привычным самообладанием, но по ледяному тону можно было судить, до какой степени он раздражен. — Ты вообразила, я полагаю, что тетушка по матери оставит тебе наследство, которое обеспечит тебе комфорт и безопасность.
И свободу, добавила про себя Лизелл.
— Возможно, так оно и будет, но хватит ли у тебя благоразумия и бережливости, чтобы правильно распорядиться этими деньгами? Ты тратила и продолжаешь тратить громадные суммы на свои бесполезные и бессмысленные мытарства по всему свету. При той скорости, с которой ты тратишь, твоих капиталов надолго не хватит. И как только они закончатся, ты приползешь домой, вымаливая у меня прощения и помощи. Не хочешь ли ты избавить нас от всех этих унизительных моментов?
У Лизелл забилось сердце. Снова ее папаша продемонстрировал свою отвратительную способность озвучивать ее самые худшие опасения, но ни в коем случае нельзя дать ему понять, что его стрела попала в цель. С напускным безразличием она ответила:
— Заграничные поездки необходимы, так как они дают подтверждение тем фактам, которые я излагаю в своих книгах, статьях и лекциях, а последними я зарабатываю на жизнь.
— Ты хочешь, чтобы я признал, что получаемый таким образом доход покрывает не только расходы на поездки, но и годовые издержки? Жилье, питание, стоимость одежды, бензин, ну и все прочее?
Лизелл чувствовала, как предательский румянец вопреки загару пробивается наружу. Казалось, все лицо пылает. Губы отца искривились, выражая крайнее презрение. Она ненавидела отца, когда он надевал эту маску каменной неприступности, но и лгать ему она не могла.
— Балансовый отчет пока убыточен, — призналась она, — но гонорары за мои публичные выступления растут, постоянно увеличивается объем продаж моей книги, и есть основания полагать, что в скором будущем, возможно, в ближайшие полгода — именно на этот срок мне хватит оставшихся денег — мой доход будет равен или даже превысит мои…
— Ты проматываешь свое наследство, ты совершенно не способна контролировать свои дурацкие, пустые затеи, — констатировал Эдонс. — Ты уже не маленькая девочка, тебе пора признать печальную реальность: способности твои ограничены, талантов минимум, так что все твои усилия обречены на провал. Ты обанкротишься, тебя выселят на улицу, ты вынуждена будешь признать свое поражение, и не на кого будет его списать. И что потом? Ты выберешь более доходную профессию, сделавшись в действительности тем, кем ты и должна быть, что очевидно многим уже сейчас?
— Возможно! — вновь вспыхнула Лизелл, и скрытые в глубине демоны подстрекнули добавить: — Под доходной профессией вы полагаете жизнь под вашей крышей, папа?!
Слезы текли по щекам Гилен Дивер, она беззвучно плакала. Раскаяние охватило Лизелл:
— Прости, мама, — пыталась она ее успокоить, — я не хотела тебя огорчить…
— Ты огорчаешь нас обоих с того самого дня, когда ты появилась на свет, — отчеканил судья. — А сейчас ты нас просто позоришь.
Гилен в знак несогласия слабо качнула головой, но не рискнула ему перечить.
— Мама, пожалуйста, не плачь. Глупо было с моей стороны так выйти из себя, и…
— Оставь ее, — приказал его честь. — Тебе мало того, что ты довела ее до слез? Все свои высказывания адресуй мне.
— У меня много высказываний, которые я могла бы вам адресовать, но они должны подождать пока. — Лизелл сдерживала себя титаническими усилиями. — Как я уже сказала, у меня назначена встреча, и я не могу пропустить ее. Сэр, мадам, всего хорошего. — И, сделав маленький неловкий реверанс, направилась к выходу.
— Секундочку, — остановил ее судья.
Она непроизвольно остановилась и готова была убить себя за такое автоматическое повиновение.
— Если ты решила отделить себя от своей семьи, то я должен потребовать от тебя отказаться от фамилии, носить которую у тебя больше нет законного права, — бросил ей вслед Эдонс. — Ты должна понять, что я не позволю позору или скандалу коснуться имени Дивер.
Невыносимо. Лизелл опрометчиво на секунду расслабилась.
— Имя Дивер, — выкрикнула она, — будет на первых полосах всех газет мира, когда я выиграю Великий Эллипс. — И высоко вскинув голову, она покинула аудиторию. Прикажи ей отец остаться, в этот момент у нее бы достало сил не подчиниться, но он не дал ей шанса одержать победу.
Лизелл вышла в фойе; оно было пусто, и лишь одинокая фигура по-птичьи примостилась на высоком вращающемся кресле с плюшевой обивкой, их несколько стояло вдоль стены. Это был мужчина, одетый в неприметную темную одежду без единой отличительной черты, которая могла бы привлечь к нему внимание. Его склоненная над книгой голова, уже начавшая местами седеть, поднялась, когда Лизелл показалась в дверях. Ее взгляд скользнул по длинному носу, отметил старательное выражение на бледном лице — человек мало бывает на свежем воздухе — и столкнулся с поблескиванием стекол его очков в тонкой металлической оправе. Человек тотчас сунул книгу в карман пальто и сполз с кресла. Тут она увидела, что он среднего роста, с узкими плечами и тощий. Больше всего он напоминал стареющего академика в привычной домашней обстановке. Он сделал шаг ей навстречу, и она вдруг испугалась, а не слышал ли он ее пикировки с судьей.
— Мисс Дивер, — он слегка поклонился. — Позвольте мне выразить восхищение вашей лекцией, одновременно блестящей, информативной и увлекательной.
— Вы очень любезны, сэр, — щеки ее все еще пылали, а сердце выпрыгивало из груди. Слышал ли он? По его лицу ничего нельзя было прочесть. — Замминистра во Рувиньяк, я не ошиблась?
— Да, он самый. Я так понимаю, вы получили и прочитали мое письмо.
Она кивнула.
— Могли бы мы поговорить?
— Да, но только не здесь, — в любой момент ее родители могли выйти из аудитории, и она не хотела повторной стычки. — Подождите минуту.
Не успел он ответить, как она уже нырнула в гардероб, Отыскала там свою ротонду и шляпу, быстро нацепила их и, проверяя полученный результат, на секунду задержалась у зеркала, висевшего у двери.
Как всегда, отвратительно. «…Вульгарная внешность…» Слова отца звенели в ушах. Конечно, он прав. Даже сейчас ее злость не остыла, несмотря на возраст, она никак не могла научиться управлять своим взрывным темпераментом. Губы слишком красные, как будто полтюбика помады на них извела, слишком заметные. Большие глаза цвета чистого аквамарина, отражая пережитые эмоции, сверкали на ее бронзовом лице. Густые длинные ресницы и четко очерченные дуги бровей были чуть темнее ее волос, и оттого нежелательный контраст делался еще очевиднее. Общее впечатление, несмотря на консервативного вида синий костюм, — вызывающе кричащее. Снова она услышала голос отца.
Она не хотела ни слышать его голос, ни думать о том, что он сказал ей. Хотелось быстрее оказаться на свежем воздухе. Она выскочила из гардероба и оказалась перед замминистра во Рувиньяком, он окинул ее взглядом, лукаво приподняв бровь.
— Готова, — бросила она и понеслась к выходу. Не оборачиваясь, она знала, что он идет следом.
Они вышли в университетский сквер; седина древних каменных стен здания сливалась с серостью затянутого облаками неба. Дождь не то чтобы моросил, а густой влагой висел в воздухе и, брызгая крошечными каплями в лицо Лизелл, охлаждал ее пыл. Жадно глотнув свежего воздуха, Лизелл оглядела сквер. Как всегда, здесь после занятий толпились студенты: небритые юнцы щеголяли в кепи и длинных шерстяных шарфах, модных сейчас в столице. Оживленные, чем-то очень занятые, отделенные от мира живой изгородью, вот-вот готовой брызнуть молодой зеленью. На расстоянии нескольких ярдов просматривались очертания старинной Нириенской колокольни — раньше она называлась Королевской башней. Это название было утрачено после великой революции, свершившейся в прошлом столетии. Вместе с утраченным именем исчезли и статуи Десяти монархов, когда-то стоявшие в ряд перед входом. Запечатленные в полный рост монархи были превращены в мраморную крошку разъяренной толпой лет шестьдесят пять тому назад. Сегодня их место занимала бронзовая статуя Шорви Нириенна — Отца Республики, чьи трактаты раздули пожар революции, испепеливший монархию.
Последний из законных королей Вонара умер на руках своих подданных, в то время как аристократический класс, некогда называемый «Благородные», подвергся радикальной чистке. Те из бывших Благородных, которым удалось счастливо уцелеть во время революции, после нее лишились всех привилегий, дворянских титулов, фамильной собственности и богатств, оказались ободранными до нитки, сохранив в первозданном виде лишь свое высокомерие. Врожденное чувство превосходства продолжало жить, отражая все атаки здравого смысла и изменившейся реальности. Как ни странно, новый мир оказался полон простаков, готовых изничтожить вконец само понятие уважения, к которому стремились многие поколения истребленных сеньоров, возведя это уважение в ранг титула.
Лизелл не принадлежала к таким простакам. Сбоку она бросила взгляд на своего попутчика. Замминистра во Рувиньяк, чье имя выдавало в нем бывшего Благородного, не имел и капли традиционного высокомерия, некогда присущего его классу. У него был вид смиренного профессора. Ну совсем не похож на господина Гирайза в'Ализанте.
Он должен был бы быть маркиз в'Ализанте, но помешала самая малость, а именно — Вонарская Революция, которая лишила его дедушку титула, а заодно и жизни. Если бы не это, он был бы сеньором. Претенциозный, самодовольный, нетерпимый к окружающим осел. Снова в городе. Женщины толпами за ним гоняются…
И пусть себе. А у нее есть куда более интересные занятия.
— Я знаю хорошее кафе на Сидровой аллее, — ворвался в поток ее мыслей голос во Рувиньяка. — Давайте посидим там и выпьем чаю? Или просто пешком пройдемся?
— Ведь где-то здесь недалеко Министерство иностранных дел? — резко перебила она. — Это, наверное, самое подходящее место для обычного делового разговора?
— Мероприятие, о котором речь, не совсем обычное. — Она обратила внимание, что во Рувиньяк никогда не мигает. — Здесь нужна крайняя осторожность.
— Почему? — спросила Лизелл, стараясь не выдать своих подозрений. Увертки во Рувиньяка подтверждали наихудшие опасения ее отца.
— Потому, мисс Дивер, что если вы согласитесь принять предложение о финансовой поддержке, то будет в интересах всех сторон, чтобы министерство в этом деле никак не фигурировало. Это одинаково важно для вашей и нашей безопасности.
— А что нам угрожает?
— Внимание недоброжелателей.
— Мне к этому не привыкать. Спасибо за предостережение, боюсь только, оно немного запоздало. В вашем письме не значилось «конфиденциально», поэтому я его уже показала своему отцу и тем самым вызвала внимание недоброжелателей.
— Я не то имел в виду, — во Рувиньяк чуть заметно улыбнулся. — В течение всей своей жизни судья Эдонс Дивер демонстрировал неизменную преданность интересам Вонара. Его лояльность не подвергается сомнению. Я говорил не о членах вашей семьи, а…
— О них, сэр, — перебила Лизелл. — Именно о них. Откуда вам знать, что думает и делает мой отец?
— Полагаю, вас не удивит, что ваша биография была тщательно проверена.
— Моя? Проверена? Кто дал вам право?
— Уверяю вас, это обычные меры предосторожности…
— Оскорбительное вторжение в частную жизнь!
— Женщина, которая находится на виду, как вы, мисс Дивер, в отличие от любого простого гражданина, вряд ли может остаться не вывернутой наизнанку.
Простого? Он имел в виду порядочного? Ладно, все равно, решила Лизелл. Теперь она способна дать отпор критике по поводу порядочности. Она вскинула голову и набрала полную грудь воздуха.
— Поймите, пожалуйста, — предвосхитил ее атаку во Рувиньяк, — я не имел в виду ничего оскорбительного. Со временем вы поймете, зачем нам такие меры предосторожности, вы даже начнете ценить то, чему сейчас так сопротивляетесь.
— Вы предлагаете финансировать мое участие в гецианском королевском Великом Эллипсе. В чем конкретно заключается щекотливость этого финансирования?
— На первый взгляд ни в чем, все во благо. Однако вы не задумывались над тем, почему Министерство иностранных дел сочло нужным побеспокоиться на сей счет?
— Ради престижа Вонара, — тут же выпалила Лизелл. — Великий Эллипс — событие международного масштаба. Все газеты и спортивные журналы вот уже несколько недель только о гонках и пишут. Поднялся большой ажиотаж, я читала, что делаются очень большие ставки на победителя. Победитель, кто бы он ни был, принесет огромную славу своей стране. И себя не обидит.
— Совершенно верно. Но вначале довольно значительные средства потребуются на подготовку участника, да и само мероприятие можно назвать легкомысленной безделицей. Во время нынешнего национального кризиса весьма трудно обосновать и оправдать такие большие затраты на сомнительные проекты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
— Ты слишком льстишь себе. — Судья держался с привычным самообладанием, но по ледяному тону можно было судить, до какой степени он раздражен. — Ты вообразила, я полагаю, что тетушка по матери оставит тебе наследство, которое обеспечит тебе комфорт и безопасность.
И свободу, добавила про себя Лизелл.
— Возможно, так оно и будет, но хватит ли у тебя благоразумия и бережливости, чтобы правильно распорядиться этими деньгами? Ты тратила и продолжаешь тратить громадные суммы на свои бесполезные и бессмысленные мытарства по всему свету. При той скорости, с которой ты тратишь, твоих капиталов надолго не хватит. И как только они закончатся, ты приползешь домой, вымаливая у меня прощения и помощи. Не хочешь ли ты избавить нас от всех этих унизительных моментов?
У Лизелл забилось сердце. Снова ее папаша продемонстрировал свою отвратительную способность озвучивать ее самые худшие опасения, но ни в коем случае нельзя дать ему понять, что его стрела попала в цель. С напускным безразличием она ответила:
— Заграничные поездки необходимы, так как они дают подтверждение тем фактам, которые я излагаю в своих книгах, статьях и лекциях, а последними я зарабатываю на жизнь.
— Ты хочешь, чтобы я признал, что получаемый таким образом доход покрывает не только расходы на поездки, но и годовые издержки? Жилье, питание, стоимость одежды, бензин, ну и все прочее?
Лизелл чувствовала, как предательский румянец вопреки загару пробивается наружу. Казалось, все лицо пылает. Губы отца искривились, выражая крайнее презрение. Она ненавидела отца, когда он надевал эту маску каменной неприступности, но и лгать ему она не могла.
— Балансовый отчет пока убыточен, — призналась она, — но гонорары за мои публичные выступления растут, постоянно увеличивается объем продаж моей книги, и есть основания полагать, что в скором будущем, возможно, в ближайшие полгода — именно на этот срок мне хватит оставшихся денег — мой доход будет равен или даже превысит мои…
— Ты проматываешь свое наследство, ты совершенно не способна контролировать свои дурацкие, пустые затеи, — констатировал Эдонс. — Ты уже не маленькая девочка, тебе пора признать печальную реальность: способности твои ограничены, талантов минимум, так что все твои усилия обречены на провал. Ты обанкротишься, тебя выселят на улицу, ты вынуждена будешь признать свое поражение, и не на кого будет его списать. И что потом? Ты выберешь более доходную профессию, сделавшись в действительности тем, кем ты и должна быть, что очевидно многим уже сейчас?
— Возможно! — вновь вспыхнула Лизелл, и скрытые в глубине демоны подстрекнули добавить: — Под доходной профессией вы полагаете жизнь под вашей крышей, папа?!
Слезы текли по щекам Гилен Дивер, она беззвучно плакала. Раскаяние охватило Лизелл:
— Прости, мама, — пыталась она ее успокоить, — я не хотела тебя огорчить…
— Ты огорчаешь нас обоих с того самого дня, когда ты появилась на свет, — отчеканил судья. — А сейчас ты нас просто позоришь.
Гилен в знак несогласия слабо качнула головой, но не рискнула ему перечить.
— Мама, пожалуйста, не плачь. Глупо было с моей стороны так выйти из себя, и…
— Оставь ее, — приказал его честь. — Тебе мало того, что ты довела ее до слез? Все свои высказывания адресуй мне.
— У меня много высказываний, которые я могла бы вам адресовать, но они должны подождать пока. — Лизелл сдерживала себя титаническими усилиями. — Как я уже сказала, у меня назначена встреча, и я не могу пропустить ее. Сэр, мадам, всего хорошего. — И, сделав маленький неловкий реверанс, направилась к выходу.
— Секундочку, — остановил ее судья.
Она непроизвольно остановилась и готова была убить себя за такое автоматическое повиновение.
— Если ты решила отделить себя от своей семьи, то я должен потребовать от тебя отказаться от фамилии, носить которую у тебя больше нет законного права, — бросил ей вслед Эдонс. — Ты должна понять, что я не позволю позору или скандалу коснуться имени Дивер.
Невыносимо. Лизелл опрометчиво на секунду расслабилась.
— Имя Дивер, — выкрикнула она, — будет на первых полосах всех газет мира, когда я выиграю Великий Эллипс. — И высоко вскинув голову, она покинула аудиторию. Прикажи ей отец остаться, в этот момент у нее бы достало сил не подчиниться, но он не дал ей шанса одержать победу.
Лизелл вышла в фойе; оно было пусто, и лишь одинокая фигура по-птичьи примостилась на высоком вращающемся кресле с плюшевой обивкой, их несколько стояло вдоль стены. Это был мужчина, одетый в неприметную темную одежду без единой отличительной черты, которая могла бы привлечь к нему внимание. Его склоненная над книгой голова, уже начавшая местами седеть, поднялась, когда Лизелл показалась в дверях. Ее взгляд скользнул по длинному носу, отметил старательное выражение на бледном лице — человек мало бывает на свежем воздухе — и столкнулся с поблескиванием стекол его очков в тонкой металлической оправе. Человек тотчас сунул книгу в карман пальто и сполз с кресла. Тут она увидела, что он среднего роста, с узкими плечами и тощий. Больше всего он напоминал стареющего академика в привычной домашней обстановке. Он сделал шаг ей навстречу, и она вдруг испугалась, а не слышал ли он ее пикировки с судьей.
— Мисс Дивер, — он слегка поклонился. — Позвольте мне выразить восхищение вашей лекцией, одновременно блестящей, информативной и увлекательной.
— Вы очень любезны, сэр, — щеки ее все еще пылали, а сердце выпрыгивало из груди. Слышал ли он? По его лицу ничего нельзя было прочесть. — Замминистра во Рувиньяк, я не ошиблась?
— Да, он самый. Я так понимаю, вы получили и прочитали мое письмо.
Она кивнула.
— Могли бы мы поговорить?
— Да, но только не здесь, — в любой момент ее родители могли выйти из аудитории, и она не хотела повторной стычки. — Подождите минуту.
Не успел он ответить, как она уже нырнула в гардероб, Отыскала там свою ротонду и шляпу, быстро нацепила их и, проверяя полученный результат, на секунду задержалась у зеркала, висевшего у двери.
Как всегда, отвратительно. «…Вульгарная внешность…» Слова отца звенели в ушах. Конечно, он прав. Даже сейчас ее злость не остыла, несмотря на возраст, она никак не могла научиться управлять своим взрывным темпераментом. Губы слишком красные, как будто полтюбика помады на них извела, слишком заметные. Большие глаза цвета чистого аквамарина, отражая пережитые эмоции, сверкали на ее бронзовом лице. Густые длинные ресницы и четко очерченные дуги бровей были чуть темнее ее волос, и оттого нежелательный контраст делался еще очевиднее. Общее впечатление, несмотря на консервативного вида синий костюм, — вызывающе кричащее. Снова она услышала голос отца.
Она не хотела ни слышать его голос, ни думать о том, что он сказал ей. Хотелось быстрее оказаться на свежем воздухе. Она выскочила из гардероба и оказалась перед замминистра во Рувиньяком, он окинул ее взглядом, лукаво приподняв бровь.
— Готова, — бросила она и понеслась к выходу. Не оборачиваясь, она знала, что он идет следом.
Они вышли в университетский сквер; седина древних каменных стен здания сливалась с серостью затянутого облаками неба. Дождь не то чтобы моросил, а густой влагой висел в воздухе и, брызгая крошечными каплями в лицо Лизелл, охлаждал ее пыл. Жадно глотнув свежего воздуха, Лизелл оглядела сквер. Как всегда, здесь после занятий толпились студенты: небритые юнцы щеголяли в кепи и длинных шерстяных шарфах, модных сейчас в столице. Оживленные, чем-то очень занятые, отделенные от мира живой изгородью, вот-вот готовой брызнуть молодой зеленью. На расстоянии нескольких ярдов просматривались очертания старинной Нириенской колокольни — раньше она называлась Королевской башней. Это название было утрачено после великой революции, свершившейся в прошлом столетии. Вместе с утраченным именем исчезли и статуи Десяти монархов, когда-то стоявшие в ряд перед входом. Запечатленные в полный рост монархи были превращены в мраморную крошку разъяренной толпой лет шестьдесят пять тому назад. Сегодня их место занимала бронзовая статуя Шорви Нириенна — Отца Республики, чьи трактаты раздули пожар революции, испепеливший монархию.
Последний из законных королей Вонара умер на руках своих подданных, в то время как аристократический класс, некогда называемый «Благородные», подвергся радикальной чистке. Те из бывших Благородных, которым удалось счастливо уцелеть во время революции, после нее лишились всех привилегий, дворянских титулов, фамильной собственности и богатств, оказались ободранными до нитки, сохранив в первозданном виде лишь свое высокомерие. Врожденное чувство превосходства продолжало жить, отражая все атаки здравого смысла и изменившейся реальности. Как ни странно, новый мир оказался полон простаков, готовых изничтожить вконец само понятие уважения, к которому стремились многие поколения истребленных сеньоров, возведя это уважение в ранг титула.
Лизелл не принадлежала к таким простакам. Сбоку она бросила взгляд на своего попутчика. Замминистра во Рувиньяк, чье имя выдавало в нем бывшего Благородного, не имел и капли традиционного высокомерия, некогда присущего его классу. У него был вид смиренного профессора. Ну совсем не похож на господина Гирайза в'Ализанте.
Он должен был бы быть маркиз в'Ализанте, но помешала самая малость, а именно — Вонарская Революция, которая лишила его дедушку титула, а заодно и жизни. Если бы не это, он был бы сеньором. Претенциозный, самодовольный, нетерпимый к окружающим осел. Снова в городе. Женщины толпами за ним гоняются…
И пусть себе. А у нее есть куда более интересные занятия.
— Я знаю хорошее кафе на Сидровой аллее, — ворвался в поток ее мыслей голос во Рувиньяка. — Давайте посидим там и выпьем чаю? Или просто пешком пройдемся?
— Ведь где-то здесь недалеко Министерство иностранных дел? — резко перебила она. — Это, наверное, самое подходящее место для обычного делового разговора?
— Мероприятие, о котором речь, не совсем обычное. — Она обратила внимание, что во Рувиньяк никогда не мигает. — Здесь нужна крайняя осторожность.
— Почему? — спросила Лизелл, стараясь не выдать своих подозрений. Увертки во Рувиньяка подтверждали наихудшие опасения ее отца.
— Потому, мисс Дивер, что если вы согласитесь принять предложение о финансовой поддержке, то будет в интересах всех сторон, чтобы министерство в этом деле никак не фигурировало. Это одинаково важно для вашей и нашей безопасности.
— А что нам угрожает?
— Внимание недоброжелателей.
— Мне к этому не привыкать. Спасибо за предостережение, боюсь только, оно немного запоздало. В вашем письме не значилось «конфиденциально», поэтому я его уже показала своему отцу и тем самым вызвала внимание недоброжелателей.
— Я не то имел в виду, — во Рувиньяк чуть заметно улыбнулся. — В течение всей своей жизни судья Эдонс Дивер демонстрировал неизменную преданность интересам Вонара. Его лояльность не подвергается сомнению. Я говорил не о членах вашей семьи, а…
— О них, сэр, — перебила Лизелл. — Именно о них. Откуда вам знать, что думает и делает мой отец?
— Полагаю, вас не удивит, что ваша биография была тщательно проверена.
— Моя? Проверена? Кто дал вам право?
— Уверяю вас, это обычные меры предосторожности…
— Оскорбительное вторжение в частную жизнь!
— Женщина, которая находится на виду, как вы, мисс Дивер, в отличие от любого простого гражданина, вряд ли может остаться не вывернутой наизнанку.
Простого? Он имел в виду порядочного? Ладно, все равно, решила Лизелл. Теперь она способна дать отпор критике по поводу порядочности. Она вскинула голову и набрала полную грудь воздуха.
— Поймите, пожалуйста, — предвосхитил ее атаку во Рувиньяк, — я не имел в виду ничего оскорбительного. Со временем вы поймете, зачем нам такие меры предосторожности, вы даже начнете ценить то, чему сейчас так сопротивляетесь.
— Вы предлагаете финансировать мое участие в гецианском королевском Великом Эллипсе. В чем конкретно заключается щекотливость этого финансирования?
— На первый взгляд ни в чем, все во благо. Однако вы не задумывались над тем, почему Министерство иностранных дел сочло нужным побеспокоиться на сей счет?
— Ради престижа Вонара, — тут же выпалила Лизелл. — Великий Эллипс — событие международного масштаба. Все газеты и спортивные журналы вот уже несколько недель только о гонках и пишут. Поднялся большой ажиотаж, я читала, что делаются очень большие ставки на победителя. Победитель, кто бы он ни был, принесет огромную славу своей стране. И себя не обидит.
— Совершенно верно. Но вначале довольно значительные средства потребуются на подготовку участника, да и само мероприятие можно назвать легкомысленной безделицей. Во время нынешнего национального кризиса весьма трудно обосновать и оправдать такие большие затраты на сомнительные проекты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103