Новая эра приближалась, и храмовые часы не могли этого не почувствовать.
- Нам сюда, - шепнула Маггара. - Есть один человек… вернее, бог, которого надо бы прихватить с собой.
Зашелестели тростниковые циновки. Хоакин сдвинул их в сторону, безжалостно сминая нарисованные Урболкские горы, шишки и ворон. Охотники на чудовищ вошли в помещение за алтарем.
Комната, скрывавшаяся за циновками, богатством обстановки порадовать не могла. В центре находился бассейн, весь в изразцах, изукрашенный сюрреалистическими цветами цикория. На противоположном его берегу темным золотом блистала тележка, вся заставленная кувшинчиками и тарелочками. Фуоко бы узнала эти кувшинчики. Да и Маггаре они не показались бы чужими.
Рядом с тележкой с пищей богов возлежали Квинтэссенций и брат Версус. То один, то другой протягивал руку и зачерпывал из миски нечто похожее на шоколадный крем.
- Ну и дурак же ты, первобатерий, замечу как другу, - сообщил Версус, облизывая пальцы. - Поднял ты бунт беспощадный - и что, скажешь, стало всем лучше? Что за манера восстанием множить народное горе?
- У-у, батенька, как вы кисло вопрос ставите. - Квинтэссенций поболтал ручкой в опустевшей миске. - А вот попрошу! Не лезьте немытыми, извините, лапами в святейшие мои права и свободы.
Брат Версус усмехнулся:
- Скажешь, свободою можно назвать это пошлое чванство? Бегство, гнилой эскапизм, я уж не говорю о дурацкой манере…
- Что, пожалуйста? Я не ослышался?
Версус поперхнулся. Испуганно огляделся, словно выискивая взглядом его преосвященство. И вновь продолжил, но уже размеренным жреческим речитативом:
- …не скажу о манере бесчестной - фразой жонглировать, смысл извращая изрядно. Как может бог в демагогии грязнуть бесстыдной?
Философский камень затряс головой. Слова жреца действовали гипнотически, не давая сосредоточиться. Наконец он пробормотал:
- Вы повторяетесь, уважаемый Версус. На личности переходите. Прошу прощения, но я не способен продолжать полемику в подобном ключе.
Завидев Ланселота, Квинтэссенций очень обрадовался. Подпрыгнул, засеменил к краю бассейна:
- Ох, батюшки! Истессо? Да. Это вы. Хотя конечно же я могу быть неправ.
- Это он, - подтвердила Маггара. - Что ты там делаешь? Иди к нам.
- Не могу. Меня держит этот гнусный жрец.
Версус поднялся на одном локте и осмотрел компанию придирчивым взглядом.
- Кто вы такие, хочу допросить вас пристрастно и грозно? Кто вам позволил тревожить покой утомленного бога? Или же вам, дерзновенным, плевать на чужие святыни? С чем заявились, мерзавцы, в сии благодатные стены?
Дамаэнур грозно ощерил пасть:
- За моей невестой мы пришли! А ты кто?
- Ну что ты молчишь, Хоакин? - Маггара толкнула стрелка в плечо. - Скажи что-нибудь!
Хоакин не ответил. Он пошел к жрецу - нарочито медленно, без злобы. Версус беспомощно заозирался. Отхлебнул из крохотного кувшинчика и заголосил:
- Горе, о горе! Захватчики злобные в храме! Где вы, жрецы, где дубинки, где храмовый зверь Катаблефас?
- Идем! Идем с нами, Квинтэссенций! - крикнула Маггара.
- Не могу. Фигурально выражаясь, я повязан по рукам и ногам демагогической аргументацией. Я же все-таки философствующий камень.
Он поднял руки, и все увидели золоченые цепи на запястьях. Кто не знает, как тяжело рвать эти путы? Свободнейшие из свободных, сильнейшие, умнейшие… Как часто оказывались вы не в состоянии заниматься своими делами лишь потому, что кто-то втянул вас в спор? Уж и причина давно забыта, а вы все кричите, ругаетесь и не в силах покинуть друг друга. Иллюзия, будто вы совместно рождаете истину, держит крепче брачных уз, любовного ложа.
- Наплюй, - хрипло предложил сильф. - Давай, так двинем… вместе. Там с тебя цепочки и снимем, а?
- Ну как я брошу столь важную дискуссию? Мы тут беседуем об ответственности творца. О священном, неотъемлемом, прошу прощения… О персонификациях идей.
Дамаэнур с удивлением уставился на брата Версуса.
- Ответственность творца? - хмыкнул он. - Да что этот сморчок в творцах понимает?
Квинтэссенций растерянно переводил взгляд с Дамаэнура на Версуса.
- Доводы ваши, увы, безупречностью слога не блещ…
- Он ведь жрец. Смотри - пузо выкатил. И морда красная!
- При чем тут моя морда? - враз забыл о гекзаметрах Версус.
- При том! Похожа на жо…
- Сам жопа! - заорал жрец. - Ты вообще мерзавец! И негодяй!
- А что я сказал? Мы, огненные элементали, всегда отличались прямотой и откровенностью.
- Благодарю вас, - раскланялся камень. - Вы раскрыли мне глаза. Никакой культуры дискуссий.
Цепи на руках и ногах Квинтэссенция рассыпались.
- Я бессилен противостоять жреческим гекзаметрам, - сконфуженно произнес он. - Извините. Когда их слышу, теряю волю… Но теперь я свободен и помогу вам.
Океан огня. Волны плещут в пещере, наполняя ее от края до края.
Давно уж никто не рисковал приблизиться к Инцери с линейкой. Элементаль стала зверем великим - если не по духу, то по размерам.
Глаза саламандры подозрительно поблескивали. Шестнадцатилетнюю девчонку легко довести до слез… шестнадцативековую саламандру - тоже. И до слез, и до уныния Достаточно изо дня в день твердить ей, что она - ничтожество. Глупая, никчемная, безобразная.
Эрастофен увлекался традиционными методами психотерапии. Но если та предназначена, чтобы лечить пациента, у бледнокожего философа была совершенно иная задача. Поэтому истории, притчи и басни, которые он рассказывал элементали, несли привкус безумия.
- …А потом Золушка съела подряд двадцать порций мороженого, - доносился из-за камней голос Эрастофена. - С фисташками, ромовое, земляничное, пять крем-брюле, пять шоколадных, три ананасовых и четыре пломбира. Она охрипла и, когда принц пригласил ее танцевать, лишь беспомощно каркала и пыхтела. Лицо ее покраснело, волосы растрепались.
- Не надо! - жалобно просила Инцери. - Пусть эта сказка окончится хорошо.
Демон был непреклонен:
- Хорошо? - Он взобрался на обломок колонны, чтобы оказаться повыше и заорал: - Хорошо?! Принц танцевал все танцы с шахинпадской принцессой! А потом утащил шахинпадку в свои покои! Разорвал на ней платье! Золушка все это видела, она хотела утопиться, но поскользнулась на лестнице! Расколошматила хрустальные башмачки! В кровь порезала пятку!
- Не надо! Прошу вас.
- Ах, не надо?! Так, да?! Слушай же, тварь. - Бледное лицо Эры посинело; в уголках рта клокотала пена. - Пробило двенадцать часов, и волшебное золушкино платье превратилось в тыкву.
Эрастофен с шумом втянул слюну. Одежда его была мокра от пота - слишком тяжело дались ему мгновения экзальтации. В логове Инцери стояла порядочная жара.
- А хочешь знать, что было дальше?! - прошептал он, тяжело дыша. - Когда Золушку нашли в углу подметальщики? Хочешь?
- Не-э-эт! - завизжала элементаль. Она пыталась зарыться головой в пылающую лаву, но не могла. Огненные волны едва доставали до ноздрей Инцери.
В пещере послышалось:
- Эй, господин Эрастофен? Где жертву вешать?
- Кто там? А? Не слышу!…
Счетовод заозирался. Брат Люций терпеливо выждал, когда сумасшедшие глаза сфокусируются на нем, а затем пояснил:
- Жертва. Лиза. Куда ее?
- Лиза что?… - Эрастофен рассеянно вытер лоб. Безумие понемногу отпускало его. - Ах, Лиза! Что, брат Люций, разве уже время?
- Вы сами просили принести жертву перед обедней.
- Точно… Просил… Ну тогда привяжи к той скале.
Монахи в линялых хитонах вывели Фуоко. Девушка извивалась, мычала, пыталась пнуть Эрастофена - все тщетно.
- Постарайтесь придать ей сорок шестую позу отчаяния. Что, его преосвященство еще не появился?
- Не, - помотал головой тот из рабочих, кто вбивал в скалу бронзовое кольцо. - Гуляет.
- Сказал, задержится у варваров, - не поднимая глаз от плана логова, подтвердил Люций, - Финдир прибудет пораньше… Да куда ж ты цепь вешаешь, придурок! - заорал он на рабочего. - Это же сорок шестая поза!
Грохот, который подняли рабочие, заглушил звуки шагов на лестнице. Один лишь Эрастофен мог сообразить, кто спускается в пещеру, но он чересчур увлекся своей - сказкой.
- …и когда Золушка - нищая, оборванная, слепенькая - просила подаяния, ей бросали пуговицы и щепки. А все потому, что замарашкам нечего думать о принцах.
- Ты уверен?
Огненный шар выкатился к ногам Эрастофена. Демон с удивлением посмотрел вниз:
- Ты кто, чучело?
- Сейчас узнаешь. Какую ногу тебе откусить первой?
- А, ты… - В голосе Казначея скользнуло разочарование.-Дамаэнур. Вот уж не думал, что ты настолько неразборчив в подборе невест. И что ты в ней нашел? - Он махнул рукой в сторону пылающей горы-Инцери. - Ляжки как у коровы, глаза на мокром месте. Впрочем, у каждого свои вкусы.
Он отвернулся и словно бы заметил Истессо:
- Ба! И Ланселот здесь! Какими судьбами? Дай хоть обниму тебя, негодник. Тоже за девицей?
Ланселот придержал философа:
- Не стоит, Эра. То Финдир на шею кидается, то ты… Так и устать можно.
- Чудак-человек! - добродушно прогудел Эрастофен. - Обижаешь, ей-богу. Куда ж ты?
Истессо отодвинул философа в сторону и пошел к скале, к которой была прикована Лиза. Служки окончательно заклепали цепи. Собрали стремянки, молоты, клинья и отправились восвояси. Ланселот дождался, пока мимо пройдет первый из них, и поставил ему подножку.
- Обижаете, сударь-господин, - пробасил тот, вставая. - Рабочего человека всяк рад обидеть.
- Ничего, утрешься. Назад давай. И молоток не забудь.
- Чего это?
- Цепи снимешь. Ну? Чего глазами лупаешь?
Рабочий тупо моргал, не понимая, чего от него хотят.
- Зря ты это, Хоакин. - Эрастофен неслышно подошел сзади и стал за плечом Истессо. - Ребята старались, камень буравили. Да и рабочий день уже закончился.
Жаркое марево вскипало в воздухе, разделяя Лизу и Хоакина. Стрелок отобрал у рабочего молот и зубило и пошел сквозь колеблющуюся стену. Чадное масляное пламя взлетело к потолку, обжигая. Ланселот не удержался, рухнул на колени. Лицо и руки его покрылись волдырями, одежда дымилась. Обожженные ноги не держали.
- Да кто она тебе? - донеслось, словно сквозь толщу раскаленного песка.-Любишь ее? Да? Ну тогда ползи.
Хоакин попытался встать. По обожженному лицу текли слезы. Кровь вскипала, в ушах бились тонкие голоса из снов:
«Кто ты?! Кто?»
Огромная саламандра ворочалась в своем пылающем ложе. Огонь, жар, свет… снова пламя. Багровые языки, оранжевые протуберанцы, золотые искры, фиолетовая кайма. Горестная складка в уголках губ Инцери. Лоснящаяся шкура - черная в огнистых трещинах, - словно магма проглядывает сквозь корку шлаков.
«Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!»
Вот он - барьер, отделяющий Инцери от зверя великого. Вскипающая клубами раскаленного воздуха стена. Испепеляющая все и вся ненависть. Ненависть к себе.
- Дамаэнур, что же ты?! - отчаянно закричала Маггара. - Ты один можешь помочь. Спаси ее! Не стой!
Дамаэнур бросился на Эрастофена. Атаковал со всей яростью огненного властителя - грациозно, мощно. Свились плети пламени, камень вскипел от жара.
Вот только бесполезно это - пытаться сокрушить того, кто живет за счет ненависти. Чем больше ярится принц элементалей, тем сильнее становится демон. Кому нужна месть вместо любви? Уж явно не девчонке, запутавшейся в самой себе.
- Дуралей! Не ожидал, да? Ах-ха-ха! Как тебе невестушка?
Стена пламени наливается мощью. Вскрикивает Лиза, но крик гаснет в жарком мороке. Раскалеиный воздух колеблется, свивается голубоватым покрывалом.
- Вставай, Хоакин! Вставай!
Маггара заметалась над стрелком, не в силах приблизиться. От ее крыльев веял нестерпимый жар. Истессо закрыл обожженное лицо руками. Волна кипящего воздуха смела Маггару, отбросила в объятия Гилтамаса.
- Если не ошибаюсь, вполне возможно, что мы проиграли… - пробормотал Квинтэссенций. - Такое ощущение намечается.
- Ну, ребята, - крикнул Эрастофен, спихивая Дамаэнура в огонь. - Что вы еще можете? Гилтамас, ты пырнешь меня ножичком? - Он повернулся к философствующему камню: - Или ты заговоришь меня до смерти, бог-неудачник?
- Если б вы знали, насколько все непрочно, - вздохнул Квинтэссенций. - Извините. Я слишком хорошо вижу все пути…
- Болтун! - Эрастофен присел перед маленьким богом на корточки. - Людям не нужно твое знание. Слышишь? Им нужны мессии. Те, что уверены в себе. Те, что втопчут своих последователей в грязь и по их плечам отыщут дорогу.
На лестнице загрохотали шаги. Финдир в сопровождении полудесятка старших бухгалтеров спускался в пещеру. Следом семенил его преосвященство.
- Привет, червяк, - добродушно помахал Эрастофену Золотой Чек. - Где тут мой зверь великий?
- А, новичок… Дюжинец очередной. - Альбинос усмехнулся. - Вот твоя зверюга. А вон жертва, к скале прикована.
- Заморенная какая-то. И выглядит неважно.
- Кто, Инцери? Побойся бога! Ты и на такую не наработал.
Золотой Чек оскорбился. Как и все короли, он не любил, когда вспоминали его ошибки. Да, Хоакина он упустил. Но вовремя же исправился!
- Я не о звере говорю, - надменно сообщил он. - Жертва ваша субтильная очень. К тому ж брюнетка, а я им с детства не доверяю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
- Нам сюда, - шепнула Маггара. - Есть один человек… вернее, бог, которого надо бы прихватить с собой.
Зашелестели тростниковые циновки. Хоакин сдвинул их в сторону, безжалостно сминая нарисованные Урболкские горы, шишки и ворон. Охотники на чудовищ вошли в помещение за алтарем.
Комната, скрывавшаяся за циновками, богатством обстановки порадовать не могла. В центре находился бассейн, весь в изразцах, изукрашенный сюрреалистическими цветами цикория. На противоположном его берегу темным золотом блистала тележка, вся заставленная кувшинчиками и тарелочками. Фуоко бы узнала эти кувшинчики. Да и Маггаре они не показались бы чужими.
Рядом с тележкой с пищей богов возлежали Квинтэссенций и брат Версус. То один, то другой протягивал руку и зачерпывал из миски нечто похожее на шоколадный крем.
- Ну и дурак же ты, первобатерий, замечу как другу, - сообщил Версус, облизывая пальцы. - Поднял ты бунт беспощадный - и что, скажешь, стало всем лучше? Что за манера восстанием множить народное горе?
- У-у, батенька, как вы кисло вопрос ставите. - Квинтэссенций поболтал ручкой в опустевшей миске. - А вот попрошу! Не лезьте немытыми, извините, лапами в святейшие мои права и свободы.
Брат Версус усмехнулся:
- Скажешь, свободою можно назвать это пошлое чванство? Бегство, гнилой эскапизм, я уж не говорю о дурацкой манере…
- Что, пожалуйста? Я не ослышался?
Версус поперхнулся. Испуганно огляделся, словно выискивая взглядом его преосвященство. И вновь продолжил, но уже размеренным жреческим речитативом:
- …не скажу о манере бесчестной - фразой жонглировать, смысл извращая изрядно. Как может бог в демагогии грязнуть бесстыдной?
Философский камень затряс головой. Слова жреца действовали гипнотически, не давая сосредоточиться. Наконец он пробормотал:
- Вы повторяетесь, уважаемый Версус. На личности переходите. Прошу прощения, но я не способен продолжать полемику в подобном ключе.
Завидев Ланселота, Квинтэссенций очень обрадовался. Подпрыгнул, засеменил к краю бассейна:
- Ох, батюшки! Истессо? Да. Это вы. Хотя конечно же я могу быть неправ.
- Это он, - подтвердила Маггара. - Что ты там делаешь? Иди к нам.
- Не могу. Меня держит этот гнусный жрец.
Версус поднялся на одном локте и осмотрел компанию придирчивым взглядом.
- Кто вы такие, хочу допросить вас пристрастно и грозно? Кто вам позволил тревожить покой утомленного бога? Или же вам, дерзновенным, плевать на чужие святыни? С чем заявились, мерзавцы, в сии благодатные стены?
Дамаэнур грозно ощерил пасть:
- За моей невестой мы пришли! А ты кто?
- Ну что ты молчишь, Хоакин? - Маггара толкнула стрелка в плечо. - Скажи что-нибудь!
Хоакин не ответил. Он пошел к жрецу - нарочито медленно, без злобы. Версус беспомощно заозирался. Отхлебнул из крохотного кувшинчика и заголосил:
- Горе, о горе! Захватчики злобные в храме! Где вы, жрецы, где дубинки, где храмовый зверь Катаблефас?
- Идем! Идем с нами, Квинтэссенций! - крикнула Маггара.
- Не могу. Фигурально выражаясь, я повязан по рукам и ногам демагогической аргументацией. Я же все-таки философствующий камень.
Он поднял руки, и все увидели золоченые цепи на запястьях. Кто не знает, как тяжело рвать эти путы? Свободнейшие из свободных, сильнейшие, умнейшие… Как часто оказывались вы не в состоянии заниматься своими делами лишь потому, что кто-то втянул вас в спор? Уж и причина давно забыта, а вы все кричите, ругаетесь и не в силах покинуть друг друга. Иллюзия, будто вы совместно рождаете истину, держит крепче брачных уз, любовного ложа.
- Наплюй, - хрипло предложил сильф. - Давай, так двинем… вместе. Там с тебя цепочки и снимем, а?
- Ну как я брошу столь важную дискуссию? Мы тут беседуем об ответственности творца. О священном, неотъемлемом, прошу прощения… О персонификациях идей.
Дамаэнур с удивлением уставился на брата Версуса.
- Ответственность творца? - хмыкнул он. - Да что этот сморчок в творцах понимает?
Квинтэссенций растерянно переводил взгляд с Дамаэнура на Версуса.
- Доводы ваши, увы, безупречностью слога не блещ…
- Он ведь жрец. Смотри - пузо выкатил. И морда красная!
- При чем тут моя морда? - враз забыл о гекзаметрах Версус.
- При том! Похожа на жо…
- Сам жопа! - заорал жрец. - Ты вообще мерзавец! И негодяй!
- А что я сказал? Мы, огненные элементали, всегда отличались прямотой и откровенностью.
- Благодарю вас, - раскланялся камень. - Вы раскрыли мне глаза. Никакой культуры дискуссий.
Цепи на руках и ногах Квинтэссенция рассыпались.
- Я бессилен противостоять жреческим гекзаметрам, - сконфуженно произнес он. - Извините. Когда их слышу, теряю волю… Но теперь я свободен и помогу вам.
Океан огня. Волны плещут в пещере, наполняя ее от края до края.
Давно уж никто не рисковал приблизиться к Инцери с линейкой. Элементаль стала зверем великим - если не по духу, то по размерам.
Глаза саламандры подозрительно поблескивали. Шестнадцатилетнюю девчонку легко довести до слез… шестнадцативековую саламандру - тоже. И до слез, и до уныния Достаточно изо дня в день твердить ей, что она - ничтожество. Глупая, никчемная, безобразная.
Эрастофен увлекался традиционными методами психотерапии. Но если та предназначена, чтобы лечить пациента, у бледнокожего философа была совершенно иная задача. Поэтому истории, притчи и басни, которые он рассказывал элементали, несли привкус безумия.
- …А потом Золушка съела подряд двадцать порций мороженого, - доносился из-за камней голос Эрастофена. - С фисташками, ромовое, земляничное, пять крем-брюле, пять шоколадных, три ананасовых и четыре пломбира. Она охрипла и, когда принц пригласил ее танцевать, лишь беспомощно каркала и пыхтела. Лицо ее покраснело, волосы растрепались.
- Не надо! - жалобно просила Инцери. - Пусть эта сказка окончится хорошо.
Демон был непреклонен:
- Хорошо? - Он взобрался на обломок колонны, чтобы оказаться повыше и заорал: - Хорошо?! Принц танцевал все танцы с шахинпадской принцессой! А потом утащил шахинпадку в свои покои! Разорвал на ней платье! Золушка все это видела, она хотела утопиться, но поскользнулась на лестнице! Расколошматила хрустальные башмачки! В кровь порезала пятку!
- Не надо! Прошу вас.
- Ах, не надо?! Так, да?! Слушай же, тварь. - Бледное лицо Эры посинело; в уголках рта клокотала пена. - Пробило двенадцать часов, и волшебное золушкино платье превратилось в тыкву.
Эрастофен с шумом втянул слюну. Одежда его была мокра от пота - слишком тяжело дались ему мгновения экзальтации. В логове Инцери стояла порядочная жара.
- А хочешь знать, что было дальше?! - прошептал он, тяжело дыша. - Когда Золушку нашли в углу подметальщики? Хочешь?
- Не-э-эт! - завизжала элементаль. Она пыталась зарыться головой в пылающую лаву, но не могла. Огненные волны едва доставали до ноздрей Инцери.
В пещере послышалось:
- Эй, господин Эрастофен? Где жертву вешать?
- Кто там? А? Не слышу!…
Счетовод заозирался. Брат Люций терпеливо выждал, когда сумасшедшие глаза сфокусируются на нем, а затем пояснил:
- Жертва. Лиза. Куда ее?
- Лиза что?… - Эрастофен рассеянно вытер лоб. Безумие понемногу отпускало его. - Ах, Лиза! Что, брат Люций, разве уже время?
- Вы сами просили принести жертву перед обедней.
- Точно… Просил… Ну тогда привяжи к той скале.
Монахи в линялых хитонах вывели Фуоко. Девушка извивалась, мычала, пыталась пнуть Эрастофена - все тщетно.
- Постарайтесь придать ей сорок шестую позу отчаяния. Что, его преосвященство еще не появился?
- Не, - помотал головой тот из рабочих, кто вбивал в скалу бронзовое кольцо. - Гуляет.
- Сказал, задержится у варваров, - не поднимая глаз от плана логова, подтвердил Люций, - Финдир прибудет пораньше… Да куда ж ты цепь вешаешь, придурок! - заорал он на рабочего. - Это же сорок шестая поза!
Грохот, который подняли рабочие, заглушил звуки шагов на лестнице. Один лишь Эрастофен мог сообразить, кто спускается в пещеру, но он чересчур увлекся своей - сказкой.
- …и когда Золушка - нищая, оборванная, слепенькая - просила подаяния, ей бросали пуговицы и щепки. А все потому, что замарашкам нечего думать о принцах.
- Ты уверен?
Огненный шар выкатился к ногам Эрастофена. Демон с удивлением посмотрел вниз:
- Ты кто, чучело?
- Сейчас узнаешь. Какую ногу тебе откусить первой?
- А, ты… - В голосе Казначея скользнуло разочарование.-Дамаэнур. Вот уж не думал, что ты настолько неразборчив в подборе невест. И что ты в ней нашел? - Он махнул рукой в сторону пылающей горы-Инцери. - Ляжки как у коровы, глаза на мокром месте. Впрочем, у каждого свои вкусы.
Он отвернулся и словно бы заметил Истессо:
- Ба! И Ланселот здесь! Какими судьбами? Дай хоть обниму тебя, негодник. Тоже за девицей?
Ланселот придержал философа:
- Не стоит, Эра. То Финдир на шею кидается, то ты… Так и устать можно.
- Чудак-человек! - добродушно прогудел Эрастофен. - Обижаешь, ей-богу. Куда ж ты?
Истессо отодвинул философа в сторону и пошел к скале, к которой была прикована Лиза. Служки окончательно заклепали цепи. Собрали стремянки, молоты, клинья и отправились восвояси. Ланселот дождался, пока мимо пройдет первый из них, и поставил ему подножку.
- Обижаете, сударь-господин, - пробасил тот, вставая. - Рабочего человека всяк рад обидеть.
- Ничего, утрешься. Назад давай. И молоток не забудь.
- Чего это?
- Цепи снимешь. Ну? Чего глазами лупаешь?
Рабочий тупо моргал, не понимая, чего от него хотят.
- Зря ты это, Хоакин. - Эрастофен неслышно подошел сзади и стал за плечом Истессо. - Ребята старались, камень буравили. Да и рабочий день уже закончился.
Жаркое марево вскипало в воздухе, разделяя Лизу и Хоакина. Стрелок отобрал у рабочего молот и зубило и пошел сквозь колеблющуюся стену. Чадное масляное пламя взлетело к потолку, обжигая. Ланселот не удержался, рухнул на колени. Лицо и руки его покрылись волдырями, одежда дымилась. Обожженные ноги не держали.
- Да кто она тебе? - донеслось, словно сквозь толщу раскаленного песка.-Любишь ее? Да? Ну тогда ползи.
Хоакин попытался встать. По обожженному лицу текли слезы. Кровь вскипала, в ушах бились тонкие голоса из снов:
«Кто ты?! Кто?»
Огромная саламандра ворочалась в своем пылающем ложе. Огонь, жар, свет… снова пламя. Багровые языки, оранжевые протуберанцы, золотые искры, фиолетовая кайма. Горестная складка в уголках губ Инцери. Лоснящаяся шкура - черная в огнистых трещинах, - словно магма проглядывает сквозь корку шлаков.
«Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!»
Вот он - барьер, отделяющий Инцери от зверя великого. Вскипающая клубами раскаленного воздуха стена. Испепеляющая все и вся ненависть. Ненависть к себе.
- Дамаэнур, что же ты?! - отчаянно закричала Маггара. - Ты один можешь помочь. Спаси ее! Не стой!
Дамаэнур бросился на Эрастофена. Атаковал со всей яростью огненного властителя - грациозно, мощно. Свились плети пламени, камень вскипел от жара.
Вот только бесполезно это - пытаться сокрушить того, кто живет за счет ненависти. Чем больше ярится принц элементалей, тем сильнее становится демон. Кому нужна месть вместо любви? Уж явно не девчонке, запутавшейся в самой себе.
- Дуралей! Не ожидал, да? Ах-ха-ха! Как тебе невестушка?
Стена пламени наливается мощью. Вскрикивает Лиза, но крик гаснет в жарком мороке. Раскалеиный воздух колеблется, свивается голубоватым покрывалом.
- Вставай, Хоакин! Вставай!
Маггара заметалась над стрелком, не в силах приблизиться. От ее крыльев веял нестерпимый жар. Истессо закрыл обожженное лицо руками. Волна кипящего воздуха смела Маггару, отбросила в объятия Гилтамаса.
- Если не ошибаюсь, вполне возможно, что мы проиграли… - пробормотал Квинтэссенций. - Такое ощущение намечается.
- Ну, ребята, - крикнул Эрастофен, спихивая Дамаэнура в огонь. - Что вы еще можете? Гилтамас, ты пырнешь меня ножичком? - Он повернулся к философствующему камню: - Или ты заговоришь меня до смерти, бог-неудачник?
- Если б вы знали, насколько все непрочно, - вздохнул Квинтэссенций. - Извините. Я слишком хорошо вижу все пути…
- Болтун! - Эрастофен присел перед маленьким богом на корточки. - Людям не нужно твое знание. Слышишь? Им нужны мессии. Те, что уверены в себе. Те, что втопчут своих последователей в грязь и по их плечам отыщут дорогу.
На лестнице загрохотали шаги. Финдир в сопровождении полудесятка старших бухгалтеров спускался в пещеру. Следом семенил его преосвященство.
- Привет, червяк, - добродушно помахал Эрастофену Золотой Чек. - Где тут мой зверь великий?
- А, новичок… Дюжинец очередной. - Альбинос усмехнулся. - Вот твоя зверюга. А вон жертва, к скале прикована.
- Заморенная какая-то. И выглядит неважно.
- Кто, Инцери? Побойся бога! Ты и на такую не наработал.
Золотой Чек оскорбился. Как и все короли, он не любил, когда вспоминали его ошибки. Да, Хоакина он упустил. Но вовремя же исправился!
- Я не о звере говорю, - надменно сообщил он. - Жертва ваша субтильная очень. К тому ж брюнетка, а я им с детства не доверяю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44