Председатель опомнился первым:
- Великий Счетовод! - Он рухнул на колени, - Хвалу тебе возносим! Ты явился на наш зов?
- Счетовод! Казначей Пыли! - нестройно заголосили дюжинны, опускаясь в снег.
- Как мило. - Казначей приблизился к королям. - Да, явился. Во внеурочный год. И знаете зачем?
- Увы, - развел руками председатель. По лицу его пробежало нечто вроде сияния. - Это сокрыто от нас.
- Глупцы.
- Именно, ваше счетоводчество, - подтвердил председатель. - Шваль народишко, если честно. Вы уж просветите нас. Будьте добры.
- Ладно. Знаешь ли ты мои имена?
- Конечно.
- Тогда назови их.
- Казначей Пыли, - начал председатель. - Господин Бухгалтер. Великий Счетовод…
- Еще.
- Других не помню. Извините.
Человек в шкуре вздохнул:
- У вас короткая память, людишки. Я - Эра Чудовищ, тот, кто дал вам силу и власть. Мнилось мне, что знамений достаточно… Но нет. Я ошибся.
Уголки губ мертвого лица разочарованно опустились. Лир и Махмуд, не сговариваясь, придвинулись к председателю. Расшитые рунами халаты придавали им праздничный вид. Словно рождественская открытка: снег, сосны и три волхва под медовой звездой.
- Воронье кричит, надрывается. В небе повисла комета. С ее появлением заканчивается Эра Чудовищ. Я заканчиваюсь, я! Неужели вы забыли собственные легенды?
- Легенды? - Председатель огляделся, ища поддержки. - Но это невозможно… это… это как бы противоестественно даже. Я бы сказал, наверное…
Вздох пронесся над полянкой.
- Да, господа, - объявил Казначей. - Вновь родился вечный бунтарь. Ланселот. Отныне ваши звери великие в опасности.
- Но это невозможно! - Графиня Исамродская заломила руки. - О боги!… Да как же это?… Без зверей?… Быть не может!… Вы врете!… Скажите ему, Лир. Да, и вы, Махмудик!
Дюжинцы загомонили, забубнили, как испуганные дети. Мужественней всех оказался председатель. Выждав, когда короли успокоятся, он объявил твердым голосом:
- Э-э-э… Значица, так, господин Казначей. Мы, конечно, не против неумолимой поступи прогресса…
- …но?
- Я сказал «но»?… - В лице старого жреца проступило удивление. - Разве?
- Ваше преосвященство!
- Ну хорошо, хорошо. Ладно. Не будем спорить. Эры действительно должны меняться. Это закон. Но спросим себя: готова ли наша общественность к переменам? Что скажет народ?
- Мой народ не готов.
- И мой.
- Мой тоже, - понеслось со всех сторон. - Очень консервативная нация, знаете ли.
- Итак, - подытожил председатель, - мы все видим. Рождение Ланселота - это знаменательное событие, без него невозможно развитие общества…
- …но?
Опять это проклятое «но»! Его преосвященство поморщился. Прямота и недвусмысленность нарушали его жизненное кредо. Старому жрецу больше по душе были пути обходные, неявные. Намеки, полунамеки, тени, полутени…
К сожалению, Казначей Пыли так не думал:
- Но, ваше преосвященство?
- Но на этот раз Ланселот родился преждевременно. Да, господа. Его надо убить. Или обезвредить.
- Браво, ваше преосвященство! Порадовал старика, порадовал… И вы согласны мне помочь?
- Несомненно, господин!
- Что ж… - Известковый палец вытянулся в сторону шарлатана: - Ты. Да, ты. Подойди сюда.
- Я?
- Ну не я же. Иди, не бойся. Не съем. Ха-ха. Шутка!
Когда Фортиссимо приблизился, Казначей сообщил:
- Бунтарь родился в твоих землях. Ты знал это?
- Нет, господин. В Тримегистии давно не переписывали население.
- Зря. Дело хорошее. Рекомендую. - Белая рука протянулась к небу. - Так вот, Ланселот родился в Тримегистии. Мы не знаем, под каким именем. Не знаем, где. Известно лишь время - сейчас.
Пальцы Казначея прикоснулись к комете. Они сомкнулись. Сжали комету и…
…медовое сияние погасло. На белой ладони лежала сверкающая жемчужина.
- Возьми это, Бизоатон. Найдешь Ланселота и погубишь. Иначе вашим зверям не жить. - Жемчужина упала в ладонь тримегистийца. - Я же присмотрю за вами. Облик Архитита мне нравится. Стану править Анатолаем. Временами буду гостить у вас - то у одного, то у другого. Нечасто, не бойтесь. Итак, до встречи, господа!
Эра Чудовищ исчез. О его присутствии напоминала лишь оленья шкура на снегу. Его преосвященство пошевелил шкуру носком башмака:
- Вот оно как… Ланселот, значит. И как на грех - в Тримегистии, - он укоризненно посмотрел на Бизоатона. - Не ожидали от тебя. Подвел, брат.
Коротышка поперхнулся:
- Клянусь, господа! В три… нет, в два дня все устрою. Не жить ему!
- Успокойтесь, ваше магичество. Мы вам верим, верим. Но и вы, уж будьте добры, не подведите.
В молчании дюжинцы вернулись обратно. Ударили лиловые вспышки порталов - числом одиннадцать. Правители возвращались по домам.
Вороны недоуменно посмотрели на опустевшее небо.
- Ну что? Значит, кар?
- Вот тебе и кар-р, дурра. Грошдества не будет. Спи, давай!
Ветка опустела.
Булькнула клепсидра в углу опустевшего зала. Стрелки на циферблате застыли, показывая без одной минуты двенадцать. Время Террокса остановилось на рубеже эр, и ни одна толком не была властна над этой землей.
Так прошло двадцать три года.
А потом еще сто лет.
Глава 1
КАПИТАН ДЕРЕВУДА
Июньский лес плыл в кипучем зеленом сиянии. Щебетали птицы; белки сварливо переругивались, деля шишки… а впрочем, Эра их знает, что они делили. В воздухе витали ароматы хвои, зверобоя, иван-чая; откуда-то тянуло дымком костра. Аппетитно пахло овсянкой и мясным бульоном.
Женщина в клетчатом переднике и неуклюжих деревянных башмаках возилась у грубого очага. На закопченных рогульках висел огромный котел; языки пламени лениво облизывали его черные бока.
Что-то бормоча себе под нос, женщина помешивала в котле кулеш. Из кустов за ней наблюдали внимательные глаза. Оленята, барсучата и зайчата собирались сюда каждый вечер. Восторженно хлопая ушами, они тянули к котлу любопытные носы. Еще бы! Ведь кашу варила сама принцесса.
Дженни Кислая Мордашка взмахнула половником. Зверята шарахнулись врассыпную.
- Морду убери! Ты, тупая тварюга!
И тут же:
- Пшел вон! По рогам захотел?
Олененок скакнул в сторону. На мордочке его появилось озадаченное выражение. В своей недолгой, но наполненной событиями жизни он твердо усвоил две вещи.
1. Заблудившись, следует бежать к яркому белому пятну. Мамы-оленихи носят под хвостиком белую шерстку, чтобы оленята всегда могли их найти.
2. Девицы, разгуливающие по лесам в бальных платьях и хрустальных туфельках, любят чесать зверей за ушком. Могут угостить пирожными.
Но жизнь полна разочарований. Чудом увернувшись от половника, олененок обиженно затрусил в лес. Вслед ему неслось:
- Пшел вон! Пшел вон, пшел вон, ска-а-атина-а-а!
Это было непонятно и обидно. Жизненные устои олененка рушились, душа преисполнялась горечью и цинизмом. А ведь каких-то двадцать лет назад ее высочество Дженнифер была совершенно иной. Воздушной, легкомысленной, звонкоголосой. Могла на спор перепеть любого соловья. В крайнем случае кукушку.
Но жизнь в компании разбойников согнет в бараний рог самую восторженную оптимистку. Сперва ты замечаешь, что шелк для леса как-то не подходит. Затем туфелек на ногах становится мало. Меньше двух.
Встречать восходы пением становится все сложней и сложней…
…голос хрипнет, а руки покрываются цыпками…
…волосы секутся, лицо обветривается - сущее безобразие!…
…и, наконец, овеянные легендами вольные стрелки оказываются обыкновенными мужчинами. Такими, как все, - не хуже, но и не лучше. Их надо кормить, обстирывать, им надо штопать носки.
Единственное исключение из правила - капитан. И это ранит больнее всего. Даже сейчас, после всех этих унылых, мокрых, холодных лет в лесу, ничего не изменилось. Сиди Дженни во дворце, как тогда, помани ее Хок - сбежала бы, не задумываясь. Ну, разве шерстяные носки бы захватила.
Каша сонно ворочалась в своем закопченном ложе. Дженни постучала о край котла половником. Порыв ветра качнул верхушки сосен, и в кулеш упало несколько чешуек коры.
- Кашеваришь, Дженни? Славно! Что у нас на ужин?
Принцесса подняла взгляд. Торопливый румянец залил ее щеки. Перед ней стоял Хоакин Истессо. Тот самый капитан разбойников, из-за которого она когда-то бежала из дворца.
- Да, сударь… Простите, сударь… я…
Она попыталась спрятать под передник огрубевшие от работы руки. Ей стало невыносимо стыдно. Стыдно своего потрепанного платья и деревянных башмаков, уродливого полотенца на голове.
Своих тридцати восьми.
Капитан принюхался:
- Диво-аромат! Да ты свой парень, Дженни, - он небрежно потрепал повариху по подбородку. - Молодчина. И ребята в тебе души не чают.
Сказал и умчался - длинноногий, высокий. Лицо загорелое, брови вразлет, подбородок решительный. Шпага на поясе - умереть не встать! Такой же молодой, как двадцать лет назад.
Нисколько не изменившийся.
- Я молодчина, - прошептала Дженни, опускаясь на траву. - Я свой парень…
Слезы полились из глаз. Олененок просунул мордочку под локоть бывшей принцессы. Дженни обняла зверька:
- Он совсем не помнит меня… Слышишь? Он забыл свою Дженни. Ну как, как такое может быть?!
Олененок сочувственно завилял хвостиком. Лизнул принцессину щеку - та оказалась соленой. Вот незадача… Легенда о пирожно-сахарных принцессах рушилась на глазах.
Тем временем над Деревудом сгустились сумерки.
Пламя костра стало ярче. Тени уползли в лес, притаившись среди деревьев; там, меж теней, притаился Хоакин Истессо. К костру он не спешил. Не то чтобы он ненавидел веселье и смех - о нет! В двадцать три нужно быть безумцем, чтобы бежать развлечений. Но встреча с Дженни растревожила его. Напомнила что-то давнее, основательно забытое.
У костра прозвучал женский смех. Ему ответил китарок Реми Дофадо.
- Для вас, сударыня! - заявил бард галантно. - Исключительно для вас аранжирую.
Он извлек из глубин китарка залихватский аккорд.
Брат Жак, известный огородник, -
запел Реми.
Жасмине не было с ним сладу:
Под рясой прятал он рассаду,
О, не подумайте плохого!
Рассаду золотого корня -
Ей засадил семь грядок кряду.
…Да, господа, жизнь разбойничья - сплошные песни и пляски. Ну, хорошо, хорошо… иногда приходится делать перерыв. Грабить виконтов, например. Когда дождь на улице, тоже не особо попляшешь. Физзборн иногда с облавами приходит, епископ из Неттамгора предает лесных язычников анафеме. Но по пятницам повеселиться - святое дело.
Радостные крики наполняли лес. Звенели бокалы, что-то жизнерадостно рассказывал брату Такуану Малютка Джон. Здоровяка ничто не выбивало из колеи: ни ворчание жены, ни однообразие лесной жизни. Он всегда и везде чувствовал себя в своей тарелке.
- Гостья! Гостья! - проревел он. - Спойте нам, сударыня. Просим.
- С удовольствием, - ответил незнакомый женский голос - Жаль, что я не вижу вашего капитана.
- Он подойдет, сударыня. Но позже. На него иногда накатывает это… пипетическое вздохновение…
- Поэтическое вдохновение? Как интересно. Но слушайте же…
- …и малахолия.
- Хорошо-хорошо.
Вновь зазвенели струны. Разбойники притихли.
Открою я тебе секрет один, -
запела незнакомка.
Ты не слуга себе, не господин,
Твоя душа тюрьма - решетки, камни, стены.
Когда ты плачешь, в небе плачет дождь,
Года идут, а ты чего-то ждешь,
С застывшим сердцем, все такой же неизменный.
Хоакин прислонился к сосне и закрыл глаза. Сегодня знаменательный день. В книге под иссиня-черной обложкой вот уже год не прибавлялось чужих записей.
Книга эта составляла великую тайну разбойничьего капитана. По сути, она содержала дневник его жизни. Едва выдавалась свободная минутка, Истессо дописывал несколько строчек, а то и страничек. Но удивительно! Временами в ней появлялись совершенно незнакомые записи; их можно было читать как авантюрный роман. Если верить книге, с Хоакином порой случались удивительнейшие вещи. Например, когда Дженни исполнилось восемнадцать, Хоакин похитил ее из дворца. Они едва не поженились.
Странное дело… Год-другой, и Дженни исполнится сорок. Она превратилась в сварливое создание с красным лицом и заплаканными глазами. Но раньше-то, раньше!…
- Прости меня, Дженни, - вздохнул разбойник. - Наверное, любовь не всесильна. И с моим заклятием ей не справиться.
А может, это вовсе и не любовь?…
Бело-голубая звезда запуталась в ветвях. Черничник под ногами шуршал укоризненно: куда ты, глупец? Постой! Не уходи!… Запахи багульника и хвои окутывали разбойника.
Впереди показались Две Сестры - сосны, что росли над хижиной Хоакина. Цвиркнула ночная птица; ей заливисто отозвался последний соловей. Через пару дней наступит День святого Петруччио, и соловьи умолкнут. Им будет не до песен - забота о потомстве отнимет все силы и все время. Но пока они еще поют.
Хоакин отвел в сторону тяжелую сосновую лапу. Вот и его хижина.
Хижина встретила разбойника сонным домашним уютом. Немножко назойливым, немножко наивным - словно объятия ласковой толстушки. На стенах радугой переливались гобелены. На них толстощекое солнце улыбалось полянкам и зайчикам, оленятам и марципановому печенью. Конечно же там нашлось место девушкам в бальных платьях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44