– Они хотят знать, смогут ли жить с нами в мире или в любом случае должны погибнуть, но вначале понять нас. Человеческое в человеке поражает их и ставит в тупик. Для них это то самое чудо, которое способна понять Аж, вот для чего и выдуманное детство. Но сколько же ей лет на самом деле?
– Прошло восемь месяцев с тех пор, как она уехала отсюда вместе с вашими коллегами, которых принимала за своих настоящих родителей. И немногим больше года минуло с тех пор, как ко мне обратился сарисин Бадрината. О, вы бы видели ее в тот день, когда она покидала мою клинику! Девочка так радовалась, все вокруг было ей в новинку. Так называемые родители должны были отвезти ее в Бангалор. У них было очень мало времени, уровни памяти разворачивались, и, если бы они затянули с отъездом, последствия могли принять катастрофические масштабы.
– И вы бросили девочку на произвол судьбы? – возмущенно произносит Лиза Дурнау.
Она постоянно напоминает себе, что находится в Индии. Цена человеческой жизни и индивидуальности здесь совсем иная, нежели в Канзасе или Санта-Барбаре. Тем не менее у Лизы голова кругом идет от одной мысли о том, что эти люди без зазрения совести сделали с несчастной девочкой.
– Таков был план. У нас была еще одна легенда. Якобы она решила после школы попутешествовать по Индии.
– Но неужели вам никогда не приходило в голову что-то помимо всех ваших планов, легенд, развертывания уровней памяти и всякой китайской медицины? Неужели не ясно: для того, чтобы сарисин мог жить, человеческая личность должна умереть? – взрывается Лалл.
Теперь Лиза Дурнау касается его ноги. Спокойнее… Тише… Возьми себя в руки…
Нанак улыбается светлой улыбкой раздающего благословения святого.
– Дело в том, сэр, что ребенок был имбецилом. У нее не было никакой индивидуальности, никакого «Я» в принципе. Вряд ли можно говорить даже о какой-то реальной жизни в человеческом смысле слова. Это являлось необходимым условием. Мы, конечно же, никогда, ни при каких условиях не стали бы использовать в качестве носителя нормального человека. Родители девочки безумно радовались, когда ваши коллеги купили у них девочку. Они думали, что у их ребенка появится хоть какой-то шанс на нормальную жизнь. Они были счастливы и благодарили господа Вишну…
С негодующим ревом Томас Лалл вскакивает на ноги, сжав кулаки. Нанак отскакивает в сторону от возмущенного профессора. Лиза Дурнау гладит кулак Томаса, пытаясь его успокоить.
– Оставь, успокойся, – шепчет она. – Сядь, Лалл, сядь.
– Будьте вы прокляты!.. – кричит Лалл творцу ньютов. – Будьте вы прокляты, будь проклят ваш Калки и будь прокляты Жан-Ив и Анджали!..
Лиза заставляет его сесть. Нанак немного приходит в себя, но не осмеливается подойти ближе.
– Я приношу извинения за поведение моего друга, – говорит Лиза. – Это следствие переутомления…
Она сжимает плечо Лалла.
– Я думаю, нам пора идти.
– Да, наверное, так будет лучше, – говорит Нанак, плотнее закутываясь в шали. – У меня очень деликатный бизнес. Я не могу допустить подобных криков у себя в доме.
Томас Лалл качает головой, чувствуя нестерпимое отвращение к самому к себе и ко всему, что здесь говорилось. Прощаясь, он протягивает руку, но ньют не принимает ее.
Чемоданы гремят маленькими колесиками по асфальту центральных улиц. Но тротуары здесь неровные, асфальт потрескавшийся и с выбоинами, а ручки у чемоданов сделаны из скрученного пластика.
Кришан с Парвати пытаются двигаться как можно быстрее, поэтому через каждые несколько метров чемоданы опрокидываются, а их содержимое рассыпается. Такси проезжают мимо, не обращая никакого внимания на поднятую руку Кришана. Рядом проносятся грузовики с солдатами. То с одной стороны, то с другой, то сзади, то впереди раздается пение карсеваков. Они уже совсем близко, поэтому Кришану и Парвати приходится спрятаться в подворотне. Парвати страшно утомлена, насквозь промокла, сари прилипает к телу, волосы свисают мокрыми прядями, а до вокзала еще целых пять километров.
– Слишком много одежды, – шутит Кришан. Парвати улыбается. Он берет оба чемодана, по одному в каждую руку, и идет дальше. Вдвоем они продвигаются по улицам, стараясь держаться поближе к дверям, в которых в случае чего можно было бы скрыться, съеживаются от страха при виде военных грузовиков, стремглав перебегают перекрестки, постоянно прислушиваясь к разным неожиданным и незнакомым звукам.
– Уже совсем недалеко, – лжет Кришан. У него ноют и горят мышцы рук. – Скоро уже будем на месте…
Чем ближе они подходят к вокзалу, тем больше народа становится вокруг. Люди идут, груженные разной поклажей, едут на рикшах, на телегах, на автомобилях. Человеческие ручейки сливаются в потоки, а те – в широкие реки из человеческих голов.
Парвати хватается за рукав Кришана. Стоит здесь потеряться – и все пропало. Кришан, сжав в кулаках пластиковые ручки, которые, как ему теперь кажется, сделаны из пылающих углей, упорно пробивается дальше. Он смотрит вперед, только вперед, мышцы шеи напряжены до предела, зубы сжаты. Кришан думает только о вокзале и о поезде, о поезде и о вокзале – и о том, что с каждым шагом они все ближе к желанной цели, и скоро он сможет наконец освободить свои исстрадавшиеся руки от невыносимого груза.
Теперь Кришану приходится немного замедлить шаг, чтобы войти в ритм движения толпы. Парвати прижимается к нему, боясь отойти даже на дюйм. Мимо протискивается женщина, у которой чадра полностью закрывает лицо.
– Что ты здесь делаешь? – шипит она. – Это ты навлекла на нас все беды!..
Кришан чемоданом отталкивает женщину, боясь, что ее слова могут распространиться по толпе и навлечь на них гнев окружающих. Он начинает понимать, что происходит: мусульмане покидают Варанаси.
– Как ты думаешь, мы сможем сесть на поезд? – шепчет Парвати.
И тут до Кришана доходит печальная истина: мир не изменит своего привычного движения из восторга перед их любовью, толпы не расступятся перед ними и не пропустят дальше, история не даст им прощения, которое она в конце концов дарует всем литературным любовникам. В их бегстве нет ничего романтического, ничего возвышенного. Они глупые, наивные молодые люди, запутавшиеся в собственных эгоистических иллюзиях. Сердце у него сжимается, когда улица поворачивает на привокзальную площадь, а потоки беженцев сливаются в такое грандиозное людское море, которое Кришану до сих пор никогда в жизни не приходилось видеть. Оно больше, чем любая из тех толп, что по окончании матча вы ходят со стадиона Сампурнананда.
Кришан уже видит сияющий купол входа в вокзал, громадные стеклянные холлы у билетных касс. Видит сверкающий под желтым светом фонарей поезд, стоящий у платформы. Поезд забит под самую крышу. Но в него все еще продолжают лезть люди. Кришан замечает силуэты солдат на бронетранспортерах на фоне предрассветного зарева. Единственное, чего он не видит, – это пути сквозь бескрайнюю толпу. А чемоданы, бессмысленные, идиотские чемоданы, тянут его вниз, вдавливая сквозь асфальт в почву и привязывая к ней, словно корнями.
Парвати тянет его за рукав.
– Сюда.
Она тащит Кришана ко входу в вестибюль. У края площади давление человеческой массы несколько меньше. Беженцы инстинктивно стараются держаться подальше от солдат. Парвати роется в сумочке, вытаскивает оттуда тюбик с губной помадой, на мгновение наклоняет голову, а когда поднимает ее снова, у нее на лбу оказывается красное бинди.
– Пожалуйста, ради господа Шивы, ради господа Шивы!.. – кричит она, обращаясь к солдатам и сложив руки в традиционном индийском жесте мольбы.
Выражение глаз джаванов невозможно разглядеть под зеркальными забралами боевых шлемов, покрытыми каплями дождя. Парвати кричит еще громче:
– Ради господа Шивы!..
Люди вокруг нее начинают поворачиваться, смотрят на молодую женщину и злобно ворчат. Они теснятся, толкаются, их гнев становится все более явным. Парвати умоляет солдат:
– Ради господа Шивы!..
И тут до солдат доходит звук ее голоса. Они видят ее до нитки промокшее, забрызганное сари. Замечают ее бинди. Джаваны спрыгивают с машин и разгоняют женщин и детей, оттесняют их, не обращая никакого внимания на проклятия, которые мусульманки бросают им в лицо.
Джемадар жестом подзывает к себе Парвати и Кришана. Солдаты расступаются, молодые люди проскальзывают мимо них, и шеренга вновь смыкается, становясь непреодолимой преградой. Женщина-офицер проводит Парвати и Кришана между бронетранспортерами и грузовиками, от которых даже в дождь исходит запах горячего биотоплива. В голосах, доносящихся из толпы у них за спиной, нарастает злоба и негодование. Оглянувшись, Парвати видит, как чьи-то руки хватают винтовку джавана. На какое-то мгновение силы двух противостоящих в этом столкновении сторон равны, но тут другой солдат поднимает приклад своей винтовки и с размаху опускает его на голову человека из толпы. Мусульманин падает, не проронив ни звука, только схватившись руками за лицо. Вместо него кричать начинает толпа. Крик растет, подобно шквалу. Но тут раздается свист пуль, и все находящиеся на площади падают на колени.
– Ну, – говорит джемадар. – Кажется, все в порядке. Пригнитесь. Что вы здесь делаете? Какой демон вселился в вас? Как вам могло прийти в голову отправиться в путь именно сегодня? – раздраженно произносит она.
Парвати и не предполагала, что бхаратские солдаты могут говорить с таким чисто женским раздражением.
– Моя мама, – отвечает Парвати. – Я должна к ней поехать, она совсем старенькая, у нее, кроме меня, никого нет…
Джемадар проводит их в здание вокзала с бокового входа. Душа Парвати леденеет при виде такого количества людей. Люди… люди… бесчисленная человеческая толпа… Сквозь нее невозможно пройти. Она даже не видит, где расположены билетные кассы. Но Кришан решительным жестом опускает чемоданы на черные пластиковые колесики и начинает пробиваться вперед.
Солнце поднимается над прозрачным куполом крыши. К платформам подходят поезда, и их штурмует невообразимое количество людей. Стоит отъехать одному составу, до отказа забитому беженцами, как с площади в зал ожидания вокзала вливается следующая волна народа. Тем не менее шаг за шагом Парвати и Кришан приближаются к кассам. Время от времени женщина бросает взгляд на свисающие с потолка телеэкраны. Что-то случилось с ее любимым «Завтраком с Бхарти». Вместо него снова и снова показывают выступление Ашока Раны, который ей никогда не нравился. Он сидит за каким-то столом, выглядит усталым и испуганным. И только увидев его в шестой раз, Парвати с ужасом начинает понимать то, что он говорит. Сестра Ашока убита. Саджида Рана мертва. И теперь все – улицы, выстрелы, толпы, беженцы, мусульмане и солдаты, стреляющие поверх их голов, – складывается в четкую и логически завершенную картину. Не ведая ничего и оттого невинные, они бежали с чемоданами в руках в те минуты, когда Мать Бхарата билась в предсмертной агонии.
Внезапно Парвати охватывает растерянность и чувство глубочайшей вины.
– Кришан. Мы должны вернуться. Я не могу уехать. Мы совершили ошибку…
Кришан бледнеет, он не может поверить ее словам. И в это мгновение перед ними образуется свободное пространство прямо до самой билетной кассы. Кассир смотрит на Парвати, прямо на Парвати, еще секунда – и толпа сомкнётся.
– Кришан, касса!..
Парвати подталкивает его к окошку. Кассир спрашивает Кришана, куда ему нужно ехать, а Кришан не может ответить, и кассир уже готов обратиться к следующему.
– Бубанешвар!.. – кричит Парвати. – Два билета! До Бубанешвара!..
Она никогда не бывала в Бубанешваре, никогда не пересекала границ древней Ориссы, но ее воображение полно волшебных образов: колесница Джаггернаута, развевающиеся оранжевые и алые шелковые полотнища…
Кассир впечатывает в билеты номер поезда, время отправления, номер платформы, номера мест и просовывает листочки в окошко.
Теперь им предстоит четырехчасовая поездка до Райпура, где они должны будут сделать пересадку на поезд до Бубанешвара. Человеческий конвейер несет их к дверям и на платформу, где они садятся на свои вещи, слишком усталые, чтобы о чем-то говорить, но больше всего страшащиеся того, что, если кто-то заговорит первым, они оба сразу же бросят здесь голубые пластиковые чемоданы и побегут назад к самообману прежней жизни…
Кришан покупает в киоске газеты. Из-за того, что Парвати видит в них, ей становится страшно находиться здесь, среди мусульман, даже несмотря на присутствие солдат, расхаживающих взад-вперед по платформе. Она чувствует на себе злобные взгляды магометан, слышит их мстительный шепот и бормотание.
На этой платформе среди толпы мусульманских женщин может оказаться и госпожа Хан из пригорода, столь искушенная во всех нюансах политики и войны, та самая, с которой она вместе сидела в ложе на крикетном матче. Нет, конечно, только не Бегум Хан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96