– Все должно умереть. Мой муж и я… мы дрались. И что ты думаешь? Было вовсе не так уж и страшно. О, он что-то кричал, но я не боялась, потому что в том, что он говорил, не было никакого смысла. Ты понимаешь? Все эти его причины и основания. Я их слышала много раз и поняла, что они совершенно бессмысленны. И теперь я должна уехать. Отсюда. Теперь для меня не существует «здесь». Я должна уехать отсюда, из Варанаси, отовсюду.
Кришан садится на деревянное ограждение клумбы. Порыв ветра приносит из города звуки нарастающей народной ярости.
– Уехать?..
Парвати сжимает его руки своими.
– Да! Но это совсем нетрудно. Уехать из Варанаси, уехать из Бхарата, уехать! Он ведь прогнал мою мать, ты знаешь? Она остановилась где-то в гостинице. Она звонит, и звонит, и звонит. Но я прекрасно знаю, что она может сказать. Здесь небезопасно, как я могу бросить мать посреди страшного города, я должна приехать и спасти ее, забрать назад. Я ведь даже не знаю, в какой она гостинице. – Парвати откидывает голову назад и громко смеется. – Мне не к чему возвращаться в Котхаи, и мне не с чем оставаться здесь, в Варанаси. Я вообще чужая здесь, на этой земле, я поняла это на крикетном матче, когда все вокруг меня смеялись. Куда мне идти? Куда угодно… Видишь ли, когда понимаешь, что идти некуда, становится так легко, потому что начинаешь чувствовать себя по-настоящему свободным. Можно пойти в любое место. На пример, в Мумбаи… Мы можем поехать в Мумбаи. Или в Карнатаку… Или в Кералу… Мы можем поехать в Кералу. О, как бы я хотела поехать в Кералу! Там пальмы, море, вода! Как мне хочется увидеть море!.. Мне хочется узнать, как оно пахнет. Ты понимаешь? Нам представляется шанс. Все вокруг сходят с ума. И посреди всего этого безумия мы можем сбежать, и никто ничего не заметит. Господин Нандха будет думать, что я уехала в Котхаи к матери, мать будет думать, что я все еще дома, а мы будем далеко от всех, Кришан. Далеко-далеко!
Кришан почти не чувствует дождя. Больше всего на свете ему сейчас хочется схватить Парвати в объятия и увести из умирающего сада вниз, на улицу, и бежать, не оглядываясь. Но он не может принять то, что ему даруется судьбой. Он всего лишь маленький садовник, все его имущество составляют трехколесная тачка и коробка с инструментами. Так случилось, что однажды он получил заказ от красивой женщины, живущей в большом пентхаусе. И маленький садовник создал сад на крыше высокого дома – для прекрасной одинокой женщины, лучшими друзьями которой были виртуальные герои сериалов. Занимаясь садом, маленький садовник влюбился в нее, хотя и знал, что она жена важного господина. И вот теперь, посреди сильнейшей грозы, она предлагает ему бежать с ней в другую страну, где они будут жить долго и счастливо. Это слишком неожиданно для него, слишком грандиозно. Но и слишком просто. Как в «Городе и деревне».
– А как мы будем зарабатывать деньги? И нам ведь потребуется получить паспорта, чтобы выехать из Бхарата. У тебя есть паспорт? У меня нет. А как его получить? И что мы будем делать, когда приедем туда, как мы будем жить?
– Что-нибудь придумаем, – отвечает Парвати, и ее слова все переворачивают в представлениях Кришана.
В отношениях между людьми не может быть раз и навсегда установленных правил. Нельзя строить планы, сходные с планами разбивки садов, высаживания плодовых деревьев, ухаживания за ними, обрезки и тому подобного. В человеческой жизни все по-другому, все непредсказуемо.
– Да, – отвечает он. – Да.
Какое-то мгновение ему кажется, что Парвати не расслышала то, что он сказал, или неправильно его поняла. Кришан зачерпывает две горсти белого порошка из мешка с гербицидом. Подбрасывает порошок вверх, и он, смешавшись с дождевой водой, падает вниз ядовитым ливнем.
– Пусть, пусть все погибнет! – кричит он. – Мы вырастим много других садов!..
На спине гигантского слона, летящего на высоте трех тысяч метров над Сиккимскими Гималаями, Эн Кей Дживанджи кланяется Наджье Аскарзаде. Он восседает на традиционном муснуде, простом куске черного мрамора, на котором разбросаны мягкие полдушки и диванные валики. Под ним за бронзовыми перилами на ослепительно ярком солнце сверкают снеговые вершины гор. Вокруг него нет ни тумана, ни дымки смога, ни «южно-азиатского коричневого облака», ни муссонного мрака.
– Мисс Аскарзада, приношу извинения за некоторую китчевость, но я подумал, что мне лучше принять ту форму, с которой вы уже знакомы.
Наджья чувствует прикосновение сильного высокогорного ветра, деревянный помост покачивается у нее под ногами, реагируя на движение летающего «слона». Полное ощущение реальности. Девушка сидит на подушке с кисточками, скрестив ноги. И сразу же задается вопросом: неужели и ее дизайн тоже разрабатывал Тал?
– Вот как? А какую же форму вы обычно принимаете?
Дживанджи взмахивает руками.
– Любую – и все одновременно. Все – и никакую. Не хочу показаться велеречивым, но в этом истина.
– Так кто же вы? Эн Кей Дживанджи или Лал Дарфан?
Дживанджи наклоняет голову, словно извиняясь за невольное оскорбление.
– Вы опять за свое, мисс Аскарзада. Я тот и другой и в то же время никто из них. Я Лал Дарфан. Я Апарна Чаула и Аджай Надьядвала. Вы даже представить себе не можете, с каким нетерпением я жду того момента, когда женюсь на себе самом. Я – все второстепенные персонажи, все эпизодические роли, все статисты. Я есть «Город и деревня». Дживанджи – не более чем еще одна роль, которую я начал играть помимо своей воли, роль, которая была мне навязана. Но ведь все в мире есть не более, чем роль.
– Кажется, я разгадала вашу загадку, – говорит Наджья Аскарзада, шевеля пальцами ног в кроссовках. – Вы – сарисин.
Дживанджи с восторгом хлопает в ладоши.
– Да! То, что вы называете сарисином третьего поколения. Вы совершенно правы!..
– В таком случае давайте расставим все точки над «i». Вы намекаете на то, что «Город и деревня», самая популярная индийская телепрограмма, по сути, является разумным существом?
– Вы брали интервью у моей ипостаси «Лал Дарфан». Вам кое-что, конечно, известно о сложности произведения, о котором идет речь, но это ведь даже не вершина айсберга. «Город и деревня» гораздо больше студии «Индиапендент», гораздо больше даже всего Бхарата. «Город и деревня» распределен на миллион компьютеров от мыса Коморин до предгорий Гималаев. – Он улыбается невинной улыбкой. – Есть сундарбаны в Варанаси, в Дели и в Хайдарабаде, занимающиеся разработкой актеров-сарисинов на тот случай, если они когда-нибудь понадобятся в сценарии. Мы повсюду, и имя нам легион.
– А Дживанджи?..
Но Наджье Аскарзаде нет нужды задавать подобный вопрос. Она уже поняла, насколько мал шаг от виртуальной знаменитости из «мыльной оперы» до иллюзорного политика. Политическое искусство всегда прежде всего заключалось в правильном управлении информацией. А в современном медиа– и компьютерном мире нетрудно выдать полностью выдуманную личность за реальную.
– Я понимаю сходство между «мыльной оперой» и политикой, – говорит Наджья Аскарзада, думая: перед тобой сидит Искусственный Интеллект Третьего Поколения, который в миллиарды и миллиарды раз умнее тебя, девчонки-репортера; он – бог. – И то, и другое строится на рассказывании историй с целенаправленным подавлением любого недоверия и рациональной критики, а также на самоотождествлении зрителей с персонажами. И сюжеты в обоих случаях невероятные.
– В политике декорации, как правило, лучше, – замечает сарисин. – Меня утомляет этот яркий и безвкусный вздор.
Он складывает пальцы в мудру, и вот он на своем муснуде и Наджья на подушке с кисточками оказываются в «Брампуре-Б», на занавешенном деревянном джхарока в хавели с видом на внутренний дворик. Ночь. Темно. Дождь стучит по деревянным ставням. Наджья чувствует, как на нее падают капельки дождя, проникшие сквозь неплотно прикрытые сандаловые ставни.
– Удовольствие состоит в том, чтобы узнать, к примеру, что так называемый реальный политик может оказаться гораздо менее реальным, чем виртуальная звезда сериала.
– Это вы отдали приказ убить Тала? Они обстреляли комнату Бернара. У них были автоматы. Ваш человек чуть не убил Тала на вокзале. Я спасла ньюта. Вы знали об этом?
– Эн Кей Дживанджи очень сожалеет о происшедшем и хочет вас заверить, что никакого приказа о том, чтобы кого-то заставить замолчать тем или иным способом, не исходило ни от него лично, ни от кого-либо из его подчиненных. Динамику человеческой толпы очень трудно предсказать. Увы, мисс Аскарзада, в данном отношении политика – не «мыльная опера». Мне бы очень хотелось гарантировать вашу безопасность, но, как только джинн человеческого хаоса выпущен на волю, его практически невозможно загнать обратно.
– Но это вы… он… стоял за заговором с целью обличения Шахина Бадур Хана?
– Эн Кей Дживанджи имел доступ к конфиденциальной информации.
– Конфиденциальной информации, поступавшей из правительства Раны?
– Непосредственно из семьи Хана. Информатор – собственная жена Шахина Бадур Хана. Она на протяжении многих лет была осведомлена о его сексуальных предпочтениях. Она также является одним из самых активных и способных членов моего «юридического кружка».
Ветер надувает шелковые занавеси, поднимая их над мраморным полом комнаты. Наджья чувствует легкий аромат ладана. Она готова запрыгать от чисто журналистского восторга. То, что сейчас услышала девушка, способно сделать из нее одного из самых знаменитых авторов мира.
– Она работала против собственного мужа?
– Вполне вероятно. Вы должны понимать, что у сарисинов взаимоотношения существенно отличаются от человеческих. У нас не существует аналога сексуальной страсти и измены. С другой стороны, для вас были бы просто непонятны иерархические взаимоотношения с нашими собственными ипостасями. Но это, как мне представляется, тот случай, когда «мыльная опера» может служить хорошим руководством к пониманию мотивов человеческого поведения.
У Наджьи Аскарзады уже готов следующий вопрос.
– Мусульманка, работающая на индуистскую фундаменталистскую партию? Какова же в таком случае политическая реальность партии «Шиваджи»?
Ни на минуту нельзя забывать, что ты находишься на вражеской территории, напоминает она себе.
– Это всегда была партия, строившаяся на том, чтобы дать людям возможность политического самовыражения. Дать голос лишенным голоса. Подать сильную руку помощи слабым. С момента основания Бхарата здесь были люди, практически лишенные гражданских прав. И Эн Кей Дживанджи явился как раз вовремя, чтобы стать катализатором здешнего варианта феминистского движения. Общество в Бхарате деформировано. В контексте такой культуры не так уж и сложно обрести настоящие политическое влияние и мощь. Моя ипостась просто не могла сопротивляться давлению надвигавшегося исторического будущего.
Но почему? Наджья открывает рот, чтобы задать следующий вопрос, но сарисин снова поднимает руку, и хавели в «Брампуре-Б» уносится прочь, подхваченный волной красно-оранжевых тканей, ароматов древесины, свежих красок и стекловолокна.
И вот перед ней ярко раскрашенные лица богов, беспорядочное нагромождение деви, гопи и апсар, развевающиеся шелковые знамена. Она переносится на рат ятру, вахану сущности, одно из имен которой – Эн Кей Дживанджи. Но – видимо, для того, чтобы Наджья Аскарзада могла по-настоящему оценить ту силу, с которой имеет дело, – ей является не ветхая бутафорская конструкция из студийных ангаров, которую она видела раньше. Перед ней настоящая колесница бога, возвышающаяся на сотни метров над пораженной засухой долиной Ганга. Сарисин перенес Наджью Аскарзаду на роскошный резной деревянный балкон где-то примерно в середине передней части рат ятры.
Наджья бросает взгляд вниз, перегнувшись через перила, и в ужасе отшатывается. Ее охватывает не головокружение, а страх при виде такого количества людей. Целые деревни, города, провинции… черная человеческая масса тащит эту чудовищную конструкцию из дерева и ткани, ухватившись за кожаные канаты, вдоль по высохшему руслу Ганга. Немыслимо тяжелая колесница оставляет за собой глубокие борозды. Пятьдесят параллельных канав тянутся за нею на восток. Позади остаются раздавленные и разрушенные леса, дороги, железнодорожные пути, храмы, деревни, поля. Наджья слышит рев людей, с благочестивым усердием тянущих чудовищную конструкцию по мягкому речному песку. С высоты своего наблюдательного пункта ей видна и цель их трудов. Белая, широкая, как горизонт, линия дамбы Кунда Кхадар.
– Превосходная притча, – саркастически замечает Наджья Аскарзада. – Но это ведь только игра, только фокус. Я задала вам вопрос, а вы вытащили кролика из шляпы.
Сарисин хлопает в ладоши от восторга.
– Я так рад, что вам понравилось. Но в одном вы ошибаетесь: то, что вы видели, совсем не игра. Все, что вы видели, – это мои реальности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Кришан садится на деревянное ограждение клумбы. Порыв ветра приносит из города звуки нарастающей народной ярости.
– Уехать?..
Парвати сжимает его руки своими.
– Да! Но это совсем нетрудно. Уехать из Варанаси, уехать из Бхарата, уехать! Он ведь прогнал мою мать, ты знаешь? Она остановилась где-то в гостинице. Она звонит, и звонит, и звонит. Но я прекрасно знаю, что она может сказать. Здесь небезопасно, как я могу бросить мать посреди страшного города, я должна приехать и спасти ее, забрать назад. Я ведь даже не знаю, в какой она гостинице. – Парвати откидывает голову назад и громко смеется. – Мне не к чему возвращаться в Котхаи, и мне не с чем оставаться здесь, в Варанаси. Я вообще чужая здесь, на этой земле, я поняла это на крикетном матче, когда все вокруг меня смеялись. Куда мне идти? Куда угодно… Видишь ли, когда понимаешь, что идти некуда, становится так легко, потому что начинаешь чувствовать себя по-настоящему свободным. Можно пойти в любое место. На пример, в Мумбаи… Мы можем поехать в Мумбаи. Или в Карнатаку… Или в Кералу… Мы можем поехать в Кералу. О, как бы я хотела поехать в Кералу! Там пальмы, море, вода! Как мне хочется увидеть море!.. Мне хочется узнать, как оно пахнет. Ты понимаешь? Нам представляется шанс. Все вокруг сходят с ума. И посреди всего этого безумия мы можем сбежать, и никто ничего не заметит. Господин Нандха будет думать, что я уехала в Котхаи к матери, мать будет думать, что я все еще дома, а мы будем далеко от всех, Кришан. Далеко-далеко!
Кришан почти не чувствует дождя. Больше всего на свете ему сейчас хочется схватить Парвати в объятия и увести из умирающего сада вниз, на улицу, и бежать, не оглядываясь. Но он не может принять то, что ему даруется судьбой. Он всего лишь маленький садовник, все его имущество составляют трехколесная тачка и коробка с инструментами. Так случилось, что однажды он получил заказ от красивой женщины, живущей в большом пентхаусе. И маленький садовник создал сад на крыше высокого дома – для прекрасной одинокой женщины, лучшими друзьями которой были виртуальные герои сериалов. Занимаясь садом, маленький садовник влюбился в нее, хотя и знал, что она жена важного господина. И вот теперь, посреди сильнейшей грозы, она предлагает ему бежать с ней в другую страну, где они будут жить долго и счастливо. Это слишком неожиданно для него, слишком грандиозно. Но и слишком просто. Как в «Городе и деревне».
– А как мы будем зарабатывать деньги? И нам ведь потребуется получить паспорта, чтобы выехать из Бхарата. У тебя есть паспорт? У меня нет. А как его получить? И что мы будем делать, когда приедем туда, как мы будем жить?
– Что-нибудь придумаем, – отвечает Парвати, и ее слова все переворачивают в представлениях Кришана.
В отношениях между людьми не может быть раз и навсегда установленных правил. Нельзя строить планы, сходные с планами разбивки садов, высаживания плодовых деревьев, ухаживания за ними, обрезки и тому подобного. В человеческой жизни все по-другому, все непредсказуемо.
– Да, – отвечает он. – Да.
Какое-то мгновение ему кажется, что Парвати не расслышала то, что он сказал, или неправильно его поняла. Кришан зачерпывает две горсти белого порошка из мешка с гербицидом. Подбрасывает порошок вверх, и он, смешавшись с дождевой водой, падает вниз ядовитым ливнем.
– Пусть, пусть все погибнет! – кричит он. – Мы вырастим много других садов!..
На спине гигантского слона, летящего на высоте трех тысяч метров над Сиккимскими Гималаями, Эн Кей Дживанджи кланяется Наджье Аскарзаде. Он восседает на традиционном муснуде, простом куске черного мрамора, на котором разбросаны мягкие полдушки и диванные валики. Под ним за бронзовыми перилами на ослепительно ярком солнце сверкают снеговые вершины гор. Вокруг него нет ни тумана, ни дымки смога, ни «южно-азиатского коричневого облака», ни муссонного мрака.
– Мисс Аскарзада, приношу извинения за некоторую китчевость, но я подумал, что мне лучше принять ту форму, с которой вы уже знакомы.
Наджья чувствует прикосновение сильного высокогорного ветра, деревянный помост покачивается у нее под ногами, реагируя на движение летающего «слона». Полное ощущение реальности. Девушка сидит на подушке с кисточками, скрестив ноги. И сразу же задается вопросом: неужели и ее дизайн тоже разрабатывал Тал?
– Вот как? А какую же форму вы обычно принимаете?
Дживанджи взмахивает руками.
– Любую – и все одновременно. Все – и никакую. Не хочу показаться велеречивым, но в этом истина.
– Так кто же вы? Эн Кей Дживанджи или Лал Дарфан?
Дживанджи наклоняет голову, словно извиняясь за невольное оскорбление.
– Вы опять за свое, мисс Аскарзада. Я тот и другой и в то же время никто из них. Я Лал Дарфан. Я Апарна Чаула и Аджай Надьядвала. Вы даже представить себе не можете, с каким нетерпением я жду того момента, когда женюсь на себе самом. Я – все второстепенные персонажи, все эпизодические роли, все статисты. Я есть «Город и деревня». Дживанджи – не более чем еще одна роль, которую я начал играть помимо своей воли, роль, которая была мне навязана. Но ведь все в мире есть не более, чем роль.
– Кажется, я разгадала вашу загадку, – говорит Наджья Аскарзада, шевеля пальцами ног в кроссовках. – Вы – сарисин.
Дживанджи с восторгом хлопает в ладоши.
– Да! То, что вы называете сарисином третьего поколения. Вы совершенно правы!..
– В таком случае давайте расставим все точки над «i». Вы намекаете на то, что «Город и деревня», самая популярная индийская телепрограмма, по сути, является разумным существом?
– Вы брали интервью у моей ипостаси «Лал Дарфан». Вам кое-что, конечно, известно о сложности произведения, о котором идет речь, но это ведь даже не вершина айсберга. «Город и деревня» гораздо больше студии «Индиапендент», гораздо больше даже всего Бхарата. «Город и деревня» распределен на миллион компьютеров от мыса Коморин до предгорий Гималаев. – Он улыбается невинной улыбкой. – Есть сундарбаны в Варанаси, в Дели и в Хайдарабаде, занимающиеся разработкой актеров-сарисинов на тот случай, если они когда-нибудь понадобятся в сценарии. Мы повсюду, и имя нам легион.
– А Дживанджи?..
Но Наджье Аскарзаде нет нужды задавать подобный вопрос. Она уже поняла, насколько мал шаг от виртуальной знаменитости из «мыльной оперы» до иллюзорного политика. Политическое искусство всегда прежде всего заключалось в правильном управлении информацией. А в современном медиа– и компьютерном мире нетрудно выдать полностью выдуманную личность за реальную.
– Я понимаю сходство между «мыльной оперой» и политикой, – говорит Наджья Аскарзада, думая: перед тобой сидит Искусственный Интеллект Третьего Поколения, который в миллиарды и миллиарды раз умнее тебя, девчонки-репортера; он – бог. – И то, и другое строится на рассказывании историй с целенаправленным подавлением любого недоверия и рациональной критики, а также на самоотождествлении зрителей с персонажами. И сюжеты в обоих случаях невероятные.
– В политике декорации, как правило, лучше, – замечает сарисин. – Меня утомляет этот яркий и безвкусный вздор.
Он складывает пальцы в мудру, и вот он на своем муснуде и Наджья на подушке с кисточками оказываются в «Брампуре-Б», на занавешенном деревянном джхарока в хавели с видом на внутренний дворик. Ночь. Темно. Дождь стучит по деревянным ставням. Наджья чувствует, как на нее падают капельки дождя, проникшие сквозь неплотно прикрытые сандаловые ставни.
– Удовольствие состоит в том, чтобы узнать, к примеру, что так называемый реальный политик может оказаться гораздо менее реальным, чем виртуальная звезда сериала.
– Это вы отдали приказ убить Тала? Они обстреляли комнату Бернара. У них были автоматы. Ваш человек чуть не убил Тала на вокзале. Я спасла ньюта. Вы знали об этом?
– Эн Кей Дживанджи очень сожалеет о происшедшем и хочет вас заверить, что никакого приказа о том, чтобы кого-то заставить замолчать тем или иным способом, не исходило ни от него лично, ни от кого-либо из его подчиненных. Динамику человеческой толпы очень трудно предсказать. Увы, мисс Аскарзада, в данном отношении политика – не «мыльная опера». Мне бы очень хотелось гарантировать вашу безопасность, но, как только джинн человеческого хаоса выпущен на волю, его практически невозможно загнать обратно.
– Но это вы… он… стоял за заговором с целью обличения Шахина Бадур Хана?
– Эн Кей Дживанджи имел доступ к конфиденциальной информации.
– Конфиденциальной информации, поступавшей из правительства Раны?
– Непосредственно из семьи Хана. Информатор – собственная жена Шахина Бадур Хана. Она на протяжении многих лет была осведомлена о его сексуальных предпочтениях. Она также является одним из самых активных и способных членов моего «юридического кружка».
Ветер надувает шелковые занавеси, поднимая их над мраморным полом комнаты. Наджья чувствует легкий аромат ладана. Она готова запрыгать от чисто журналистского восторга. То, что сейчас услышала девушка, способно сделать из нее одного из самых знаменитых авторов мира.
– Она работала против собственного мужа?
– Вполне вероятно. Вы должны понимать, что у сарисинов взаимоотношения существенно отличаются от человеческих. У нас не существует аналога сексуальной страсти и измены. С другой стороны, для вас были бы просто непонятны иерархические взаимоотношения с нашими собственными ипостасями. Но это, как мне представляется, тот случай, когда «мыльная опера» может служить хорошим руководством к пониманию мотивов человеческого поведения.
У Наджьи Аскарзады уже готов следующий вопрос.
– Мусульманка, работающая на индуистскую фундаменталистскую партию? Какова же в таком случае политическая реальность партии «Шиваджи»?
Ни на минуту нельзя забывать, что ты находишься на вражеской территории, напоминает она себе.
– Это всегда была партия, строившаяся на том, чтобы дать людям возможность политического самовыражения. Дать голос лишенным голоса. Подать сильную руку помощи слабым. С момента основания Бхарата здесь были люди, практически лишенные гражданских прав. И Эн Кей Дживанджи явился как раз вовремя, чтобы стать катализатором здешнего варианта феминистского движения. Общество в Бхарате деформировано. В контексте такой культуры не так уж и сложно обрести настоящие политическое влияние и мощь. Моя ипостась просто не могла сопротивляться давлению надвигавшегося исторического будущего.
Но почему? Наджья открывает рот, чтобы задать следующий вопрос, но сарисин снова поднимает руку, и хавели в «Брампуре-Б» уносится прочь, подхваченный волной красно-оранжевых тканей, ароматов древесины, свежих красок и стекловолокна.
И вот перед ней ярко раскрашенные лица богов, беспорядочное нагромождение деви, гопи и апсар, развевающиеся шелковые знамена. Она переносится на рат ятру, вахану сущности, одно из имен которой – Эн Кей Дживанджи. Но – видимо, для того, чтобы Наджья Аскарзада могла по-настоящему оценить ту силу, с которой имеет дело, – ей является не ветхая бутафорская конструкция из студийных ангаров, которую она видела раньше. Перед ней настоящая колесница бога, возвышающаяся на сотни метров над пораженной засухой долиной Ганга. Сарисин перенес Наджью Аскарзаду на роскошный резной деревянный балкон где-то примерно в середине передней части рат ятры.
Наджья бросает взгляд вниз, перегнувшись через перила, и в ужасе отшатывается. Ее охватывает не головокружение, а страх при виде такого количества людей. Целые деревни, города, провинции… черная человеческая масса тащит эту чудовищную конструкцию из дерева и ткани, ухватившись за кожаные канаты, вдоль по высохшему руслу Ганга. Немыслимо тяжелая колесница оставляет за собой глубокие борозды. Пятьдесят параллельных канав тянутся за нею на восток. Позади остаются раздавленные и разрушенные леса, дороги, железнодорожные пути, храмы, деревни, поля. Наджья слышит рев людей, с благочестивым усердием тянущих чудовищную конструкцию по мягкому речному песку. С высоты своего наблюдательного пункта ей видна и цель их трудов. Белая, широкая, как горизонт, линия дамбы Кунда Кхадар.
– Превосходная притча, – саркастически замечает Наджья Аскарзада. – Но это ведь только игра, только фокус. Я задала вам вопрос, а вы вытащили кролика из шляпы.
Сарисин хлопает в ладоши от восторга.
– Я так рад, что вам понравилось. Но в одном вы ошибаетесь: то, что вы видели, совсем не игра. Все, что вы видели, – это мои реальности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96