Вот он ныряет в туннель, освещенный сверху редкими зловещими вспышками света.
– Нет, это как раз правда. Они были туристами. Мы все были туристами… Но я знаю их, знал много лет. Мы вместе путешествовали по Индии и превосходно изучили друг друга. Их звали Жан-Ив и Анджали Трюдо. Они работали в лаборатории по исследованиям в области искусственного интеллекта в Страсбургском университете. Он француз, она индуска. Великолепные ученые. В последнем письме, которое я от них получил, сообщалось, что они собирались перебраться в Бхаратский университет, поближе к сундарбанам. По мнению супругов Трюдо, именно там находился передний край научных исследований в интересовавшей их области. Там ведь нет ни Актов Гамильтона, ни законов по лицензированию сарисинов. Кажется, они все-таки туда переехали… но Трюдо не ваши настоящие родители.
– Почему вы так уверены? – спрашивает Аж.
– По двум причинам. Во-первых, сколько вам лет? Восемнадцать? Девятнадцать? Когда я встречался с Трюдо четыре года назад, у них не было детей. Но даже не в этом дело. Анджали родилась без матки. Жан-Ив говорил мне… Она не могла иметь детей. Даже посредством искусственного оплодотворения. Ни при каких обстоятельствах она не могла быть вашей матерью.
Шатабди вылетает из подземелья. Широкая золотистая полоска света падает через окно на поверхность столика. Фотохимический смог Мумбаи благословляет их болливудским закатом. Постоянная коричневая дымка делает громадные зиккураты новых жилых кварталов отдаленно похожими на вершины священных гор. Мимо проносятся сигнальные железнодорожные огни.
Томас Лалл всматривается в лицо Аж, наблюдает за мельканием отсветов на нем, пытается понять, что чувствует девушка, о чем думает под этой золотистой маской. Она наклоняет голову. Закрывает глаза. Томас слышит, как Аж делает вдох.
Девушка поднимает на него глаза.
– Профессор Лалл, должна вам признаться, что я испытываю сильные и довольно неприятные ощущения. Могу их вам описать. Хотя в данный момент я нахожусь в состоянии относительного покоя, но чувствую сильное головокружение – так, словно падаю. Не в физическом смысле слова, а как бы внутри… У меня появилось ощущение тошноты и какой-то пустоты. Некое чувство нереальности происходящего, словно все происходит не со мной, а с кем-то другим, а я на самом деле лежу в постели в номере гостиницы Теккади и сплю. Ощущение столкновения с чем-то, словно что-то ударило меня, но не на физическом уровне… Мне все больше кажется, что материальная структура мира очень тонка, хрупка и неустойчива, и в любой момент я могу провалиться в пустоту, и в то же время у меня в голове рождаются тысячи самых разных идей. Профессор Лалл, вы можете объяснить, в чем причина моих столь странных и противоречивых ощущений?
Быстро заходящее индийское солнце делает лицо Аж красным, как у последовательницы Кали. Экспресс несется по бескрайним трущобам Мумбаи.
– Наверное, вы переживаете то, что испытывает практически каждый, кто сталкивается с ложью, – отвечает Лалл. – Гнев, понимание того, что вас предатели, смущение, чувство утраты, страх, боль… но все это только слова. У нас нет языка для выражения эмоций, кроме самих эмоций.
– Пожалуй, самое удивительное, что я чувствую, как слезы подступают к глазам.
Голос Аж обрывается. Лалл ведет ее к умывальнику, чтобы она смогла излить чуждые эмоции вдали от любопытных взоров пассажиров. Вернувшись в купе, он зовет проводника и просит принести бутылку воды. Наливает воду в стакан, бросает туда таблетку довольно сильного транквилизатора из своей маленькой, но очень хорошей дорожной аптечки и с удивлением созерцает нехитрую сложность узора колебаний воды на поверхности, вызванную ритмичным стуком колес. Когда девушка возвращается в купе, Томас молча пододвигает к ней сотрясаемый движением поезда стакан – прежде чем она успевает задать следующий вопрос, на который все равно не возможно дать ответа. Да с него хватает и своих собственных вопросов.
– Выпейте все до дна.
Транквилизатор начинает действовать очень быстро. Аж смотрит на Томаса, мигая, как пьяная сова, а затем сворачивается поудобнее в кресле и засыпает. Рука Лалла тянется к ее тилаку, но останавливается на полпути. Это будет поступок не менее вызывающий, чем если бы его рука сейчас скользнула вниз по ее узким облегающим серым брюкам… Томас почувствовал, что впервые за все время осознал и вербализировал подобное желание.
Странная девушка, свернувшаяся на сиденье подобно долговязой десятилетней школьнице. Он сообщил ей истины, способные напугать любого, а она восприняла их как начала какой-то философской системы. Так, словно они были совершенно ей незнакомы. Чужды. Но зачем он стал ей рассказывать? Чтобы разрушить иллюзии – или чтобы просто посмотреть, как девушка будет реагировать? Увидеть на ее лице то особое выражение, которое будет сопровождать попытку понять, что переживает тело? Лаллу известна жуткая растерянность на лицах ребят из пляжных клубов, когда ими овладевают эмоции, порожденные в матрицах белковых процессоров. Эмоции, в которых не нуждаются их тела, для которых нет аналогов. Эмоции, которые они испытывают, но не могут понять. Чужие и чуждые им эмоции.
Ему предстоит многое сделать. Пока экспресс пролетает мимо пустых ступенчатых резервуаров Нармады и мчится в ночь мимо деревень, городков и иссушенных засухой лесов, Томас Лалл удаляется в невозможное. Выражение, придуманное когда-то Лизой Дурнау и означавшее просто разрешение мыслям вырваться за все пределы вероятного. Это та самая работа, которую он больше всего любит, и тот вид деятельности, в котором старый язычник Лалл ближе всего подходит к религиозности. Здесь, как ему кажется, и заключена суть любой религии. Бог есть наша самость, наша истинная, досознательная самость. Йоги знали и исповедовали подобное на протяжении тысячелетий. Длительная проработка идеи никогда не бывает столь же волнующей, как жар мгновенного созидания, момент обжигающего проникновения в сущность, когда вы сразу же знаете все полностью.
Пока идеи всплывают в голове Томаса, сталкиваются, рассыпаются и вновь вовлекаются в круг размышлений силой интеллектуального притяжения, он внимательно рассматривает Аж. Со временем его мысли сольются и создадут новый, пока еще неведомый мир, но уже сейчас Лалл примерно представляет его грядущие очертания. И ему становится страшно. Поезд взрезает ночь, за каждый час покрывая по сто восемьдесят километров индийской территории. Утомление борется с интеллектуальным возбуждением – и через какое-то время все-таки побеждает. Томас засыпает. Просыпается он только во время короткой остановки в Джабалпуре, когда местная таможня проводит поверхностный досмотр. Два человека в остроконечных головных уборах бросают внимательный взгляд на Лалла. Аж спит, опустив голову на руки. Белый человек и западная женщина. Абсолютно безупречно. Томас Лалл вновь засыпает и просыпается лишь однажды, испытав детский восторг от стука колес внизу. После этого он впадает в долгий и безмятежный сон, который прерывает внезапная остановка. Грубый удар головой об стол вырывает Томаса из блаженного бессознательного состояния.
Багаж валится с верхних полок. Пассажиры, шедшие по проходу, падают на пол. Со всех сторон раздаются вопли, сливающиеся в невнятный панический хор. Экспресс сотрясается, затем еще раз вздрагивает, словно в агонии, и с металлическим визгом застывает. Шум достигает пика и вдруг затихает. Поезд неподвижен. В репродукторе раздается какой-то треск и тут же замолкает. Лалл приставляет руку козырьком ко лбу, вглядываясь в окно. Сельская темнота совершенно непроницаема, она облекает собой все и вся, словно первобытная утроба. Томасу кажется, что где-то вдали он видит автомобильные фары, вырывающиеся из темноты подобно свету факелов. И тут все почти одновременно задают один и тот же вопрос: что случилось?..
Аж что-то бормочет, ворочаясь. Транквилизатор оказался даже более действенным, чем думал Лалл. И тут он слышит, как по поезду несется нарастающая волна человеческих голосов, а вместе с ней из кондиционеров доносится вонь горящих полимеров. Одной рукой Томас хватает сумку Аж, другой поднимает ее саму. Девушка непонимающе моргает.
– Пошли, спящая красавица. У нас незапланированная высадка.
Он вытаскивает ее, все еще пребывающую в полубессознательном состоянии, в проход, хватает сумки и толкает Аж по направлению к задним раздвигающимся дверям. Темное окно за спиной у Лалла вдруг взрывается фонтаном мелких осколков – в него влетает большой бетонный блок, привязанный к веревке. Он грохается об стол, отскакивает и ударяет женщину, сидящую на противоположной стороне прохода. Та падает на пол, течет кровь. Толпа бегущих пассажиров наваливается на женщину, несколько человек тоже падают. Она обречена, думает Томас Лалл, и страшный пронизывающий холод пробегает по его телу. Эта женщина и все остальные, кому случится упасть во время паники.
– Ну, двигайся, двигайся, черт тебя подери! – Лалл с силой бьет Аж по спине и толкает вперед по проходу. Сквозь пустое окно становится видно пламя. Пламя и человеческие лица. – Ну иди же, иди, иди…
Давка у них за спиной делается поистине страшной. Из вентиляционных отверстий и из-под дверей начинают вырываться клубы дыма. Крики перерастают во всеобщий хор ужаса.
– Ко мне! Ко мне! Сюда!.. – кричит сикх-проводник в железнодорожной форме, стоя на столе у внутренней двери вагона. – Проходите, проходите, по одному… Еще много времени! Вы. Теперь вы. Вы…
– Что, черт возьми, происходит?! – спрашивает Томас Лалл, оказавшись во главе очереди.
– Бхаратские карсеваки взорвали поезд, – спокойно отвечает проводник. – Не болтайте. Проходите.
Лалл проталкивает Аж в дверь, а сам выглядывает в тем ноту.
– Черт возьми! Что же здесь творится?!
В кольце огня небольшая группа насмерть перепуганных пассажиров с вещами. Десятилетия работы с клеточными автоматами научили Томаса Лалла практически с первого взгляда определять примерное число людей в толпе. Их около пятисот. Они стоят, сжимая в руках зажженные фонарики. От передней части экспресса во все стороны разлетаются искры и всполохи пламени. Оранжевый дым, светящийся в полумраке – явное доказательство того, что горит пластик.
– Изменения в плане. Мы здесь не выходим.
– Что происходит, что случилось? – спрашивает Аж, когда Томас Лалл ударом открывает дверь в соседний вагон. Он уже наполовину пуст.
– Поезд остановили, какие-то экстремисты Шиваджи.
– Шиваджи?
– Я думал, вам все известно. Индусы-фундаменталисты. Уже успевшие обанкротиться из-за Авадха.
– Вашей лаконичности можно позавидовать, – говорит Аж, и Лалл не знает, то ли закончилось действие транквилизаторов, то ли вновь в девушке пробудились способности пифии.
Но зарево снаружи становится все ярче, слышен громкий звон разбивающегося стекла и стук каких-то предметов, которыми бросают по вагонам.
– Это потому, что я очень, очень напуган, – отвечает Томас Лалл.
Он толкает Аж мимо следующей двери, распахнутой в непроглядную ночь. Ему совсем не хочется, чтобы девушка услышала крики и звуки, в которых он узнает пистолетные выстрелы. Вагоны уже практически пусты, и они продолжают пробираться через один, затем второй и третий. Внезапно поезд сотрясается от сильнейшего взрыва, и Лалл с Аж падают.
– О боже! – восклицает Лалл.
Он понимает: скорее всего это взорвался локомотив. Вопль одобрения слышится со стороны толпы, собравшейся снаружи. Лалл и Аж бегут дальше. Пройдя четыре вагона, они сталкиваются с кондуктором-маратхи, который смотрит на них широко открытыми глазами.
– Дальше нельзя, сэр.
– Я пойду дальше. Во что бы то ни стало: потребуется ли мне для этого пройти мимо вас, через вас или сквозь вас.
– Сэр, сэр, вы меня не поняли. Они подожгли поезд и с противоположного конца…
Лалл внимательно смотрит на кондуктора в идеально отутюженном костюме. Внезапно Аж оттаскивает его в сторону. Они выходят в тамбур. Дым начинает проходить уже и сквозь внутренние двери. Свет гаснет. Лалл мигает, пытаясь приспособиться к полной темноте, затем у них под ногами загорается аварийный фонарь, отбрасывающий на человеческие лица зловещие мертвенные тени. Входная дверь не открывается. Запечатана. Закрыта наглухо. Томас видит, как дым наполняет вагон за внутренней дверью. Лалл пытается открыть ее.
– Сэр, сэр, у меня есть ключи…
Кондуктор вытаскивает из кармана тяжелый металлический ключ на цепочке, подгоняет его к шестигранной гайке и начинает с громким скрипом открывать дверь. Внутренняя дверь вагона почернела от сажи и уже заметно гнется и коробится.
– Еще немного, сэр…
Дверь со скрежетом приоткрывается. И уже шести рукам под силу сдвинуть ее дальше. Лалл швыряет вещи в темноту и прыгает за ними сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
– Нет, это как раз правда. Они были туристами. Мы все были туристами… Но я знаю их, знал много лет. Мы вместе путешествовали по Индии и превосходно изучили друг друга. Их звали Жан-Ив и Анджали Трюдо. Они работали в лаборатории по исследованиям в области искусственного интеллекта в Страсбургском университете. Он француз, она индуска. Великолепные ученые. В последнем письме, которое я от них получил, сообщалось, что они собирались перебраться в Бхаратский университет, поближе к сундарбанам. По мнению супругов Трюдо, именно там находился передний край научных исследований в интересовавшей их области. Там ведь нет ни Актов Гамильтона, ни законов по лицензированию сарисинов. Кажется, они все-таки туда переехали… но Трюдо не ваши настоящие родители.
– Почему вы так уверены? – спрашивает Аж.
– По двум причинам. Во-первых, сколько вам лет? Восемнадцать? Девятнадцать? Когда я встречался с Трюдо четыре года назад, у них не было детей. Но даже не в этом дело. Анджали родилась без матки. Жан-Ив говорил мне… Она не могла иметь детей. Даже посредством искусственного оплодотворения. Ни при каких обстоятельствах она не могла быть вашей матерью.
Шатабди вылетает из подземелья. Широкая золотистая полоска света падает через окно на поверхность столика. Фотохимический смог Мумбаи благословляет их болливудским закатом. Постоянная коричневая дымка делает громадные зиккураты новых жилых кварталов отдаленно похожими на вершины священных гор. Мимо проносятся сигнальные железнодорожные огни.
Томас Лалл всматривается в лицо Аж, наблюдает за мельканием отсветов на нем, пытается понять, что чувствует девушка, о чем думает под этой золотистой маской. Она наклоняет голову. Закрывает глаза. Томас слышит, как Аж делает вдох.
Девушка поднимает на него глаза.
– Профессор Лалл, должна вам признаться, что я испытываю сильные и довольно неприятные ощущения. Могу их вам описать. Хотя в данный момент я нахожусь в состоянии относительного покоя, но чувствую сильное головокружение – так, словно падаю. Не в физическом смысле слова, а как бы внутри… У меня появилось ощущение тошноты и какой-то пустоты. Некое чувство нереальности происходящего, словно все происходит не со мной, а с кем-то другим, а я на самом деле лежу в постели в номере гостиницы Теккади и сплю. Ощущение столкновения с чем-то, словно что-то ударило меня, но не на физическом уровне… Мне все больше кажется, что материальная структура мира очень тонка, хрупка и неустойчива, и в любой момент я могу провалиться в пустоту, и в то же время у меня в голове рождаются тысячи самых разных идей. Профессор Лалл, вы можете объяснить, в чем причина моих столь странных и противоречивых ощущений?
Быстро заходящее индийское солнце делает лицо Аж красным, как у последовательницы Кали. Экспресс несется по бескрайним трущобам Мумбаи.
– Наверное, вы переживаете то, что испытывает практически каждый, кто сталкивается с ложью, – отвечает Лалл. – Гнев, понимание того, что вас предатели, смущение, чувство утраты, страх, боль… но все это только слова. У нас нет языка для выражения эмоций, кроме самих эмоций.
– Пожалуй, самое удивительное, что я чувствую, как слезы подступают к глазам.
Голос Аж обрывается. Лалл ведет ее к умывальнику, чтобы она смогла излить чуждые эмоции вдали от любопытных взоров пассажиров. Вернувшись в купе, он зовет проводника и просит принести бутылку воды. Наливает воду в стакан, бросает туда таблетку довольно сильного транквилизатора из своей маленькой, но очень хорошей дорожной аптечки и с удивлением созерцает нехитрую сложность узора колебаний воды на поверхности, вызванную ритмичным стуком колес. Когда девушка возвращается в купе, Томас молча пододвигает к ней сотрясаемый движением поезда стакан – прежде чем она успевает задать следующий вопрос, на который все равно не возможно дать ответа. Да с него хватает и своих собственных вопросов.
– Выпейте все до дна.
Транквилизатор начинает действовать очень быстро. Аж смотрит на Томаса, мигая, как пьяная сова, а затем сворачивается поудобнее в кресле и засыпает. Рука Лалла тянется к ее тилаку, но останавливается на полпути. Это будет поступок не менее вызывающий, чем если бы его рука сейчас скользнула вниз по ее узким облегающим серым брюкам… Томас почувствовал, что впервые за все время осознал и вербализировал подобное желание.
Странная девушка, свернувшаяся на сиденье подобно долговязой десятилетней школьнице. Он сообщил ей истины, способные напугать любого, а она восприняла их как начала какой-то философской системы. Так, словно они были совершенно ей незнакомы. Чужды. Но зачем он стал ей рассказывать? Чтобы разрушить иллюзии – или чтобы просто посмотреть, как девушка будет реагировать? Увидеть на ее лице то особое выражение, которое будет сопровождать попытку понять, что переживает тело? Лаллу известна жуткая растерянность на лицах ребят из пляжных клубов, когда ими овладевают эмоции, порожденные в матрицах белковых процессоров. Эмоции, в которых не нуждаются их тела, для которых нет аналогов. Эмоции, которые они испытывают, но не могут понять. Чужие и чуждые им эмоции.
Ему предстоит многое сделать. Пока экспресс пролетает мимо пустых ступенчатых резервуаров Нармады и мчится в ночь мимо деревень, городков и иссушенных засухой лесов, Томас Лалл удаляется в невозможное. Выражение, придуманное когда-то Лизой Дурнау и означавшее просто разрешение мыслям вырваться за все пределы вероятного. Это та самая работа, которую он больше всего любит, и тот вид деятельности, в котором старый язычник Лалл ближе всего подходит к религиозности. Здесь, как ему кажется, и заключена суть любой религии. Бог есть наша самость, наша истинная, досознательная самость. Йоги знали и исповедовали подобное на протяжении тысячелетий. Длительная проработка идеи никогда не бывает столь же волнующей, как жар мгновенного созидания, момент обжигающего проникновения в сущность, когда вы сразу же знаете все полностью.
Пока идеи всплывают в голове Томаса, сталкиваются, рассыпаются и вновь вовлекаются в круг размышлений силой интеллектуального притяжения, он внимательно рассматривает Аж. Со временем его мысли сольются и создадут новый, пока еще неведомый мир, но уже сейчас Лалл примерно представляет его грядущие очертания. И ему становится страшно. Поезд взрезает ночь, за каждый час покрывая по сто восемьдесят километров индийской территории. Утомление борется с интеллектуальным возбуждением – и через какое-то время все-таки побеждает. Томас засыпает. Просыпается он только во время короткой остановки в Джабалпуре, когда местная таможня проводит поверхностный досмотр. Два человека в остроконечных головных уборах бросают внимательный взгляд на Лалла. Аж спит, опустив голову на руки. Белый человек и западная женщина. Абсолютно безупречно. Томас Лалл вновь засыпает и просыпается лишь однажды, испытав детский восторг от стука колес внизу. После этого он впадает в долгий и безмятежный сон, который прерывает внезапная остановка. Грубый удар головой об стол вырывает Томаса из блаженного бессознательного состояния.
Багаж валится с верхних полок. Пассажиры, шедшие по проходу, падают на пол. Со всех сторон раздаются вопли, сливающиеся в невнятный панический хор. Экспресс сотрясается, затем еще раз вздрагивает, словно в агонии, и с металлическим визгом застывает. Шум достигает пика и вдруг затихает. Поезд неподвижен. В репродукторе раздается какой-то треск и тут же замолкает. Лалл приставляет руку козырьком ко лбу, вглядываясь в окно. Сельская темнота совершенно непроницаема, она облекает собой все и вся, словно первобытная утроба. Томасу кажется, что где-то вдали он видит автомобильные фары, вырывающиеся из темноты подобно свету факелов. И тут все почти одновременно задают один и тот же вопрос: что случилось?..
Аж что-то бормочет, ворочаясь. Транквилизатор оказался даже более действенным, чем думал Лалл. И тут он слышит, как по поезду несется нарастающая волна человеческих голосов, а вместе с ней из кондиционеров доносится вонь горящих полимеров. Одной рукой Томас хватает сумку Аж, другой поднимает ее саму. Девушка непонимающе моргает.
– Пошли, спящая красавица. У нас незапланированная высадка.
Он вытаскивает ее, все еще пребывающую в полубессознательном состоянии, в проход, хватает сумки и толкает Аж по направлению к задним раздвигающимся дверям. Темное окно за спиной у Лалла вдруг взрывается фонтаном мелких осколков – в него влетает большой бетонный блок, привязанный к веревке. Он грохается об стол, отскакивает и ударяет женщину, сидящую на противоположной стороне прохода. Та падает на пол, течет кровь. Толпа бегущих пассажиров наваливается на женщину, несколько человек тоже падают. Она обречена, думает Томас Лалл, и страшный пронизывающий холод пробегает по его телу. Эта женщина и все остальные, кому случится упасть во время паники.
– Ну, двигайся, двигайся, черт тебя подери! – Лалл с силой бьет Аж по спине и толкает вперед по проходу. Сквозь пустое окно становится видно пламя. Пламя и человеческие лица. – Ну иди же, иди, иди…
Давка у них за спиной делается поистине страшной. Из вентиляционных отверстий и из-под дверей начинают вырываться клубы дыма. Крики перерастают во всеобщий хор ужаса.
– Ко мне! Ко мне! Сюда!.. – кричит сикх-проводник в железнодорожной форме, стоя на столе у внутренней двери вагона. – Проходите, проходите, по одному… Еще много времени! Вы. Теперь вы. Вы…
– Что, черт возьми, происходит?! – спрашивает Томас Лалл, оказавшись во главе очереди.
– Бхаратские карсеваки взорвали поезд, – спокойно отвечает проводник. – Не болтайте. Проходите.
Лалл проталкивает Аж в дверь, а сам выглядывает в тем ноту.
– Черт возьми! Что же здесь творится?!
В кольце огня небольшая группа насмерть перепуганных пассажиров с вещами. Десятилетия работы с клеточными автоматами научили Томаса Лалла практически с первого взгляда определять примерное число людей в толпе. Их около пятисот. Они стоят, сжимая в руках зажженные фонарики. От передней части экспресса во все стороны разлетаются искры и всполохи пламени. Оранжевый дым, светящийся в полумраке – явное доказательство того, что горит пластик.
– Изменения в плане. Мы здесь не выходим.
– Что происходит, что случилось? – спрашивает Аж, когда Томас Лалл ударом открывает дверь в соседний вагон. Он уже наполовину пуст.
– Поезд остановили, какие-то экстремисты Шиваджи.
– Шиваджи?
– Я думал, вам все известно. Индусы-фундаменталисты. Уже успевшие обанкротиться из-за Авадха.
– Вашей лаконичности можно позавидовать, – говорит Аж, и Лалл не знает, то ли закончилось действие транквилизаторов, то ли вновь в девушке пробудились способности пифии.
Но зарево снаружи становится все ярче, слышен громкий звон разбивающегося стекла и стук каких-то предметов, которыми бросают по вагонам.
– Это потому, что я очень, очень напуган, – отвечает Томас Лалл.
Он толкает Аж мимо следующей двери, распахнутой в непроглядную ночь. Ему совсем не хочется, чтобы девушка услышала крики и звуки, в которых он узнает пистолетные выстрелы. Вагоны уже практически пусты, и они продолжают пробираться через один, затем второй и третий. Внезапно поезд сотрясается от сильнейшего взрыва, и Лалл с Аж падают.
– О боже! – восклицает Лалл.
Он понимает: скорее всего это взорвался локомотив. Вопль одобрения слышится со стороны толпы, собравшейся снаружи. Лалл и Аж бегут дальше. Пройдя четыре вагона, они сталкиваются с кондуктором-маратхи, который смотрит на них широко открытыми глазами.
– Дальше нельзя, сэр.
– Я пойду дальше. Во что бы то ни стало: потребуется ли мне для этого пройти мимо вас, через вас или сквозь вас.
– Сэр, сэр, вы меня не поняли. Они подожгли поезд и с противоположного конца…
Лалл внимательно смотрит на кондуктора в идеально отутюженном костюме. Внезапно Аж оттаскивает его в сторону. Они выходят в тамбур. Дым начинает проходить уже и сквозь внутренние двери. Свет гаснет. Лалл мигает, пытаясь приспособиться к полной темноте, затем у них под ногами загорается аварийный фонарь, отбрасывающий на человеческие лица зловещие мертвенные тени. Входная дверь не открывается. Запечатана. Закрыта наглухо. Томас видит, как дым наполняет вагон за внутренней дверью. Лалл пытается открыть ее.
– Сэр, сэр, у меня есть ключи…
Кондуктор вытаскивает из кармана тяжелый металлический ключ на цепочке, подгоняет его к шестигранной гайке и начинает с громким скрипом открывать дверь. Внутренняя дверь вагона почернела от сажи и уже заметно гнется и коробится.
– Еще немного, сэр…
Дверь со скрежетом приоткрывается. И уже шести рукам под силу сдвинуть ее дальше. Лалл швыряет вещи в темноту и прыгает за ними сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96