Сура струйкой дыма завивается в памяти Шахина.
И только потому, что впервые за долгие-долгие годы он чувствует, что за ним никто не следит, Шахин Бадур Хан осмеливается на это… Он вытягивает руки в стороны и начинает вращаться. Вначале очень медленно, пытаясь сохранить равновесие. Танец суфиев, с помощью которого дервиши соединялись с сознанием Бога. У него на языке возникает дхикр – священное имя Бога. Яркое воспоминание пронзает мозг Хана – его дед, вращающийся на одном месте под звуки каввалов посередине пола иувана, выложенного плиткой с геометрическим узором. Мельвели приехал из Анкары, чтобы научить индийцев семе – великому танцу Бога.
Священный танец дервишей.
Уведи меня из этого мира, Господи. Мягкий коврик мнется под ногами Шахина. Концентрация достигает предела, все мысли сосредоточены на движении ног, на повороте рук: вниз – в благословляющем жесте, вверх – в жесте принятия благодати. Он вращается, уходя в глубины памяти.
В то безумное новоанглийское лето, когда повышенное давление на много дней установилось над пуританским Кембриджем, температура некоторое время росла, а затем как будто застряла на очень высокой отметке. Все распахнули настежь окна и двери, вышли на улицы, в парки и на лужайки или просто расселись у порогов домов, на балконах. Шахин Бадур Хан являлся в тот год второкурсником и забыл, что значит быть холодным и сдержанным. Он возвращался с друзьями с музыкального фестиваля в Бостоне. И тут из мягкой, бархатной, ароматной ночи появилось оно, и Шахин был мгновенно парализован, он застыл, словно Полярная звезда посреди небосклона, точно так же, как четверть века спустя в аэропорту Дхаки при виде неземной, совершенно чуждой, волшебной и абсолютно недостижимой красоты. Ньют раздраженно реагирует на стайку шумных студентов, пытаясь уступить им дорогу.
Так впервые в жизни Шахин Бадур Хан увидел ньюта. До этого он читал о них, видел фотографии, томился страстным желанием увидеть их воочию, воплощенную мечту своего детства. И вот теперь оно явилось перед ним во плоти, нечто вполне реальное, а не какое-нибудь фантастическое существо из сборника сказок и легенд. На гарвардской лужайке он впервые влюбился. Та любовь сопровождала его всю жизнь. В течение двадцати пяти лет Хан носил ее жало в своем сердце.
Ноги движутся, губы произносят мантру дхикра. Он вращается назад, в прошлое.
Обертка была идеальная, простая и элегантная. Бумага с красно-черно-белым узором, одна целлофановая ленточка золотистого цвета. Минимум всего. Индийцы придали бы подарку еще массу всяких украшений, могли разукрасить, разрисовать сердечками, стрелами и Ганешами, сделали бы так, чтобы он наигрывал мелодии, а потом разбрасывал конфетти. В тринадцать лет Шахин Бадур Хан знал, видя пакет из Японии, что он никогда не будет в индийском стиле. Отец привез из командировки в Токио подарки для всей семьи. Младшие братья Хана получили воздушных змеев, которых они потом запускали с балконов хавели. Старший сын – «Нихон» в коробке. Манга преобразила его жизнь так же, как часто преображает ее подаренный мотоцикл, превращающийся в орудие борьбы и мести. Поначалу ему не нравилось свойственное манга легкомысленное смешение насилия, секса и подросткового невротизма. Оно казалось ему дешевым и чуждым по менталитету. Но постепенно Хана начали привлекать персонажи, эти вытянутые фигурки бесполых подростков с оленьими глазами, вздернутыми носами и постоянно приоткрытым ртом. Чем они только не занимались! Спасали мир, решали проблемы с родителями, носили потрясающие фантастические костюмы, похвалялись самыми невероятными прическами и обувью, беспокоились за дружков-подружек, когда на Токио совершали налет зловещие «черные ангелы», то есть враждебные роботы, но чаще всего просто демонстрировали независимость, отстраненность, сказочную привлекательность, свои стройные длинные ноги и свою загадочную андрогинность. И Хану так сильно захотелось жить той же жизнью, которой жили они, увлекательной, непредсказуемой и полной страсти, что он даже заплакал. Шахин завидовал им во всем, их красоте, их сексуальной асексуальности, тому, что все знали, любили и восхищались ими. Он хотел стать одним из них, быть с ними в жизни и смерти. Ночью, лежа в постели, Шахин придумывал новые истории. Что произойдет после того, как они разгромят «черных ангелов», рвущихся сквозь трещину в небесах, – он выдумывал новые истории об их любви и играх. И андрогинные бойцы вселенной затягивали его в свое гнездо, и там они все вместе предавались любви – по-детски нерешительной, но страстной и бесконечной любви. После той ночи, когда его произвели в маги-предводители «Грассен Элементой», Шахин проснулся в пижамных штанах, насквозь пропитанных спермой.
Прошло много лет, но он по-прежнему время от времени заглядывал в пожелтевшие и помявшиеся страницы старых комиксов, теперь сложенных в коробку из-под обуви. Вечно юные, вечно стройные, всегда прекрасные, с неутолимой жаждой приключений андрогины-пилоты «Грассен Элементой», скрестив на груди руки, взирали на него с вызовом, неудержимо влекли к себе высокими скулами, оленьими глазами и такими страстными губами.
Шахин Бадур Хан вращается на границе с трансцендентным и чувствует, как глаза его наполняются слезами. Сема влечет его еще дальше в прошлое, на пляж.
Мать жалуется на высокую влажность, на социализм и на то, что рыбаки испражняются на песок рядом с бунгало Ханов. Отец раздражается, сердится и явно тоскует по дому на севере. Он нервно ходит взад-вперед в мятых штанах, поплиновой рубашке с короткими рукавами и шлепанцах. Стоит удушающая керальская жара. А для Шахина Бадур Хана эта поездка становится самой отвратительной в жизни, потому что он так ждал ее, а она так его разочаровала. Юг… юг… юг!
По вечерам с моря приходят дети рыбаков. Черные от загара, обнаженные, смеющиеся, они играют, орут, плещутся в воде, а Шахин Бадур Хан с братьями тем временем сидит на веранде, пьет лимонад и слушает рассказы матери о том, как чудовищно омерзительны местные дети. Но Шахину они вовсе не кажутся такими уж омерзительными. У них есть маленький аутригер. Шахин наблюдает за детьми со стороны и предается фантазиям о том, как спасаются они на утлом суденышке от реальной опасности в открытом море, борются с пиратами и ураганами, занимаются настоящими исследованиями и помогают попавшим в беду. Когда же дети вытаскивают свой аутригер на песок и начинают играть в крикет на пляже, ему кажется, что он умрет от страстного желания присоединиться к ним. Шахину хочется уплыть вместе с темнокожими и белозубыми керальскими андрогинами, обнаженным скользнуть в теплую, как кровь, воду и облечься ею, словно кожей. Хочется бегать и кричать, быть худым, стройным и свободным – и не стесняться своего голого тела.
В соседнем бунгало живет семейство госслужащего из Бангалора, занимающего весьма скромный пост. Но Шахин Бадур Хан видит, как его дети играют на аутригере вместе с местными, ныряют, плавают под водой, выныривают на поверхность, ловя ртом воздух, усеянные капельками морской воды, словно росой, и смеются… смеются… смеются. Зерно опустошенности упало тогда в его душу и проросло во время долгого путешествия на поезде через всю Индию, превратившись в острую боль, в надежду, в желания, не имевшие на звания, невыразимые в словах, но пахнувшие лосьоном для загара, вызывавшие зуд, подобно песку, что попал между пальцами, похожие на нагретый солнцем кокосовый коврик и звучащие голосами детей над морским прибоем…
Шахин Бадур Хан прекращает вращаться. Он не может побороть сильные, разрывающие грудь рыдания. Ему так хотелось тех детских радостей, но его детство было иным, в нем не могло быть такой свободы. Он бы все отдал, чтобы оказаться среди них, хотя бы один день.
Ноги. Там, снаружи… Голые ноги… Шахин Бадур Хан отбрасывает от себя суккуба.
– Кто здесь?
– Сэр? Все в порядке?..
– В абсолютном порядке. Оставьте меня в покое, пожалуйста.
Все в порядке, в том самом порядке, какой бывает среди развалин. Шахин Бадур Хан поправляет костюм, вновь расстилает помятый дхури в том месте, где он только что вращался в священном танце и где его почтил Своим посещением Господь. Он вошел в ан-нафс, в ядро души, из которого исходят желания, и там узрел истинную природу Бога-внутри, и его призыв о помощи был услышан.
Теперь он знает, что должен сделать относительно этого ньюта.
23
Тал
Остаток недели Тал пытается провести, с головой уйдя в работу, но даже раздумья над дизайном интерьера хавели, в который переедут Апарна Чаула и Аджай Надьядвала после своей виртуальной свадьбы, не могут усмирить проснувшихся демонов. Некий человек, имеющий пол. Мужчина. Некто по имени Хан. Тал пытается выбросить из головы его образ, но тот рассеян по нейронам ньюта, словно огни Дивали. Тала преследует страх, который поглощает изнутри, растворяя биочипы и гормональные микропомпы, – боязнь того, что вся ньютность уйдет из тела вместе с мочой. Тал все еще чувствует на губах губы Хана.
К концу недели даже Нита начинает говорить, что Талу следует отдохнуть.
– Ладно, давай иди, уходи отсюда, – говорит их продюсер Девган.
И Тал уходит. В Патну. Никому, кроме как ньюту, не придет в голову проводить уик-энд в этом громадном, жарком, бездушном промышленном городе. Но Талу нужно кое-кого там увидеть. Гуру ньютов.
Два часа спустя Тал уже находится у реки, смотрит по верх поляризованных контактных линз и мигает – из-за ос лепительного блеска воды. Он берет билеты до Патны на ско ростное судно на подводных крыльях. А еще через полчаса Тал садится, уютно примостившись, на свое место, закрыва ет глаза и маленькими мягкими кулачками отбивает такт пер вых аккордов «Гуру Грантх микс», а мимо проносятся про мышленные предприятия, которые прочно стоят на далеких сухих берегах. Тал не может сдержать удивления: в Ганге все еще хватает воды, чтобы удерживать такое большое судно.
Грязные улицы Патны производят гнетущее впечатление. Темнота вечера подкрашена разноцветными дымами заводов. Как и волосы, заплетенные в мохик, свешивающийся на лоб. Бесчисленные лавки и магазины открывают свои разнокалиберные пасти. Здесь бюстгальтеры, там трусики, тут нижнее белье, а в той стороне, сзади, обувь. Кредитная карточка с трудом выдерживает сильнейший удар, но уже через полчаса Тал выходит на улицы, облаченный в длинные полосы мягкого серого шелка. На ногах серебристо-черные ньютовские сапожки с пятисантиметровыми каблуками и обязательными кисточками с бусинками, что свисают со шнурков. Парни оборачиваются на ньюта, девушки смотрят с завистью, женщины в кофейнях наклоняются друг к дружке и что-то шепчут, прикрыв рты руками, полицейский на перекрестке едва не поворачивается на триста шестьдесят градусов, увидев, как Тал меняет цвет контактных линз, затемняя их от слишком яркого солнца.
Тал чувствует себя превосходно, у ньюта такое приподнятое настроение, какого не было уже давно, Тал радуется возвращению в Патну, возможности чувствовать на себе солнце Патны, вдыхать смог Патны, пробираться по улицам Патны мимо бесчисленных тел и лиц. Талу кажется, что все движется в ритмах микса, раздающегося в наушниках. Все наполнено какой-то загадочной музыкой. Каждая случайная встреча прохожих может быть прелюдией к убийству, или супружеской измене, или воровству, или встрече давно потерявших друг друга возлюбленных. Одежда ярче и красивее, чем где бы то ни было, и все как будто специально предназначено для того, чтобы привлечь внимание Тала. Ньют вспоминает о Варанаси.
О Варанаси… И о мужчине по имени Хан. И обо всем остальном.
Посвященным известно, что за стеклянными башнями «Коммершиэл банд» пришвартовано скоростное судно, которое отвезет вас в сангам, где гуру производит свои операции. Тал отмечает с удовлетворением, что судно – «Рива» из красного дерева. У «Ривы» сдвоенные моторы. Они несут ее мимо мелких суетливых паромов и барж. Судно проходит по главному каналу, затем поворачивает налево по направлению к большой песчаной косе, где Гандак вливается в священный Ганг. Здесь располагается самая обширная, самая дешевая во всем Бхарате, самая грязная и наименее обремененная законами зона свободной торговли. Палатки из прессованного алюминия давным-давно вытеснили друг друга на воду с имевшейся в их распоряжении земли. Сангам окружен множеством списанных лихтеров. В них живут целые семьи, все члены которых могут похвастаться тем, что их нога никогда не ступала на сушу. Все, что им необходимо для рождения, жизни и смерти, они могут отыскать, пробежавшись по лабиринту из сходен и лесенок, перекинутых с лодки на лодку.
«Рива» везет Тала по неуклонно сужающимся каналам между стальными корпусами, расписанными текстами на хинди. Наконец они оказываются в узкой протоке, рядом с буксиром с причудливым названием «Фугаци».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
И только потому, что впервые за долгие-долгие годы он чувствует, что за ним никто не следит, Шахин Бадур Хан осмеливается на это… Он вытягивает руки в стороны и начинает вращаться. Вначале очень медленно, пытаясь сохранить равновесие. Танец суфиев, с помощью которого дервиши соединялись с сознанием Бога. У него на языке возникает дхикр – священное имя Бога. Яркое воспоминание пронзает мозг Хана – его дед, вращающийся на одном месте под звуки каввалов посередине пола иувана, выложенного плиткой с геометрическим узором. Мельвели приехал из Анкары, чтобы научить индийцев семе – великому танцу Бога.
Священный танец дервишей.
Уведи меня из этого мира, Господи. Мягкий коврик мнется под ногами Шахина. Концентрация достигает предела, все мысли сосредоточены на движении ног, на повороте рук: вниз – в благословляющем жесте, вверх – в жесте принятия благодати. Он вращается, уходя в глубины памяти.
В то безумное новоанглийское лето, когда повышенное давление на много дней установилось над пуританским Кембриджем, температура некоторое время росла, а затем как будто застряла на очень высокой отметке. Все распахнули настежь окна и двери, вышли на улицы, в парки и на лужайки или просто расселись у порогов домов, на балконах. Шахин Бадур Хан являлся в тот год второкурсником и забыл, что значит быть холодным и сдержанным. Он возвращался с друзьями с музыкального фестиваля в Бостоне. И тут из мягкой, бархатной, ароматной ночи появилось оно, и Шахин был мгновенно парализован, он застыл, словно Полярная звезда посреди небосклона, точно так же, как четверть века спустя в аэропорту Дхаки при виде неземной, совершенно чуждой, волшебной и абсолютно недостижимой красоты. Ньют раздраженно реагирует на стайку шумных студентов, пытаясь уступить им дорогу.
Так впервые в жизни Шахин Бадур Хан увидел ньюта. До этого он читал о них, видел фотографии, томился страстным желанием увидеть их воочию, воплощенную мечту своего детства. И вот теперь оно явилось перед ним во плоти, нечто вполне реальное, а не какое-нибудь фантастическое существо из сборника сказок и легенд. На гарвардской лужайке он впервые влюбился. Та любовь сопровождала его всю жизнь. В течение двадцати пяти лет Хан носил ее жало в своем сердце.
Ноги движутся, губы произносят мантру дхикра. Он вращается назад, в прошлое.
Обертка была идеальная, простая и элегантная. Бумага с красно-черно-белым узором, одна целлофановая ленточка золотистого цвета. Минимум всего. Индийцы придали бы подарку еще массу всяких украшений, могли разукрасить, разрисовать сердечками, стрелами и Ганешами, сделали бы так, чтобы он наигрывал мелодии, а потом разбрасывал конфетти. В тринадцать лет Шахин Бадур Хан знал, видя пакет из Японии, что он никогда не будет в индийском стиле. Отец привез из командировки в Токио подарки для всей семьи. Младшие братья Хана получили воздушных змеев, которых они потом запускали с балконов хавели. Старший сын – «Нихон» в коробке. Манга преобразила его жизнь так же, как часто преображает ее подаренный мотоцикл, превращающийся в орудие борьбы и мести. Поначалу ему не нравилось свойственное манга легкомысленное смешение насилия, секса и подросткового невротизма. Оно казалось ему дешевым и чуждым по менталитету. Но постепенно Хана начали привлекать персонажи, эти вытянутые фигурки бесполых подростков с оленьими глазами, вздернутыми носами и постоянно приоткрытым ртом. Чем они только не занимались! Спасали мир, решали проблемы с родителями, носили потрясающие фантастические костюмы, похвалялись самыми невероятными прическами и обувью, беспокоились за дружков-подружек, когда на Токио совершали налет зловещие «черные ангелы», то есть враждебные роботы, но чаще всего просто демонстрировали независимость, отстраненность, сказочную привлекательность, свои стройные длинные ноги и свою загадочную андрогинность. И Хану так сильно захотелось жить той же жизнью, которой жили они, увлекательной, непредсказуемой и полной страсти, что он даже заплакал. Шахин завидовал им во всем, их красоте, их сексуальной асексуальности, тому, что все знали, любили и восхищались ими. Он хотел стать одним из них, быть с ними в жизни и смерти. Ночью, лежа в постели, Шахин придумывал новые истории. Что произойдет после того, как они разгромят «черных ангелов», рвущихся сквозь трещину в небесах, – он выдумывал новые истории об их любви и играх. И андрогинные бойцы вселенной затягивали его в свое гнездо, и там они все вместе предавались любви – по-детски нерешительной, но страстной и бесконечной любви. После той ночи, когда его произвели в маги-предводители «Грассен Элементой», Шахин проснулся в пижамных штанах, насквозь пропитанных спермой.
Прошло много лет, но он по-прежнему время от времени заглядывал в пожелтевшие и помявшиеся страницы старых комиксов, теперь сложенных в коробку из-под обуви. Вечно юные, вечно стройные, всегда прекрасные, с неутолимой жаждой приключений андрогины-пилоты «Грассен Элементой», скрестив на груди руки, взирали на него с вызовом, неудержимо влекли к себе высокими скулами, оленьими глазами и такими страстными губами.
Шахин Бадур Хан вращается на границе с трансцендентным и чувствует, как глаза его наполняются слезами. Сема влечет его еще дальше в прошлое, на пляж.
Мать жалуется на высокую влажность, на социализм и на то, что рыбаки испражняются на песок рядом с бунгало Ханов. Отец раздражается, сердится и явно тоскует по дому на севере. Он нервно ходит взад-вперед в мятых штанах, поплиновой рубашке с короткими рукавами и шлепанцах. Стоит удушающая керальская жара. А для Шахина Бадур Хана эта поездка становится самой отвратительной в жизни, потому что он так ждал ее, а она так его разочаровала. Юг… юг… юг!
По вечерам с моря приходят дети рыбаков. Черные от загара, обнаженные, смеющиеся, они играют, орут, плещутся в воде, а Шахин Бадур Хан с братьями тем временем сидит на веранде, пьет лимонад и слушает рассказы матери о том, как чудовищно омерзительны местные дети. Но Шахину они вовсе не кажутся такими уж омерзительными. У них есть маленький аутригер. Шахин наблюдает за детьми со стороны и предается фантазиям о том, как спасаются они на утлом суденышке от реальной опасности в открытом море, борются с пиратами и ураганами, занимаются настоящими исследованиями и помогают попавшим в беду. Когда же дети вытаскивают свой аутригер на песок и начинают играть в крикет на пляже, ему кажется, что он умрет от страстного желания присоединиться к ним. Шахину хочется уплыть вместе с темнокожими и белозубыми керальскими андрогинами, обнаженным скользнуть в теплую, как кровь, воду и облечься ею, словно кожей. Хочется бегать и кричать, быть худым, стройным и свободным – и не стесняться своего голого тела.
В соседнем бунгало живет семейство госслужащего из Бангалора, занимающего весьма скромный пост. Но Шахин Бадур Хан видит, как его дети играют на аутригере вместе с местными, ныряют, плавают под водой, выныривают на поверхность, ловя ртом воздух, усеянные капельками морской воды, словно росой, и смеются… смеются… смеются. Зерно опустошенности упало тогда в его душу и проросло во время долгого путешествия на поезде через всю Индию, превратившись в острую боль, в надежду, в желания, не имевшие на звания, невыразимые в словах, но пахнувшие лосьоном для загара, вызывавшие зуд, подобно песку, что попал между пальцами, похожие на нагретый солнцем кокосовый коврик и звучащие голосами детей над морским прибоем…
Шахин Бадур Хан прекращает вращаться. Он не может побороть сильные, разрывающие грудь рыдания. Ему так хотелось тех детских радостей, но его детство было иным, в нем не могло быть такой свободы. Он бы все отдал, чтобы оказаться среди них, хотя бы один день.
Ноги. Там, снаружи… Голые ноги… Шахин Бадур Хан отбрасывает от себя суккуба.
– Кто здесь?
– Сэр? Все в порядке?..
– В абсолютном порядке. Оставьте меня в покое, пожалуйста.
Все в порядке, в том самом порядке, какой бывает среди развалин. Шахин Бадур Хан поправляет костюм, вновь расстилает помятый дхури в том месте, где он только что вращался в священном танце и где его почтил Своим посещением Господь. Он вошел в ан-нафс, в ядро души, из которого исходят желания, и там узрел истинную природу Бога-внутри, и его призыв о помощи был услышан.
Теперь он знает, что должен сделать относительно этого ньюта.
23
Тал
Остаток недели Тал пытается провести, с головой уйдя в работу, но даже раздумья над дизайном интерьера хавели, в который переедут Апарна Чаула и Аджай Надьядвала после своей виртуальной свадьбы, не могут усмирить проснувшихся демонов. Некий человек, имеющий пол. Мужчина. Некто по имени Хан. Тал пытается выбросить из головы его образ, но тот рассеян по нейронам ньюта, словно огни Дивали. Тала преследует страх, который поглощает изнутри, растворяя биочипы и гормональные микропомпы, – боязнь того, что вся ньютность уйдет из тела вместе с мочой. Тал все еще чувствует на губах губы Хана.
К концу недели даже Нита начинает говорить, что Талу следует отдохнуть.
– Ладно, давай иди, уходи отсюда, – говорит их продюсер Девган.
И Тал уходит. В Патну. Никому, кроме как ньюту, не придет в голову проводить уик-энд в этом громадном, жарком, бездушном промышленном городе. Но Талу нужно кое-кого там увидеть. Гуру ньютов.
Два часа спустя Тал уже находится у реки, смотрит по верх поляризованных контактных линз и мигает – из-за ос лепительного блеска воды. Он берет билеты до Патны на ско ростное судно на подводных крыльях. А еще через полчаса Тал садится, уютно примостившись, на свое место, закрыва ет глаза и маленькими мягкими кулачками отбивает такт пер вых аккордов «Гуру Грантх микс», а мимо проносятся про мышленные предприятия, которые прочно стоят на далеких сухих берегах. Тал не может сдержать удивления: в Ганге все еще хватает воды, чтобы удерживать такое большое судно.
Грязные улицы Патны производят гнетущее впечатление. Темнота вечера подкрашена разноцветными дымами заводов. Как и волосы, заплетенные в мохик, свешивающийся на лоб. Бесчисленные лавки и магазины открывают свои разнокалиберные пасти. Здесь бюстгальтеры, там трусики, тут нижнее белье, а в той стороне, сзади, обувь. Кредитная карточка с трудом выдерживает сильнейший удар, но уже через полчаса Тал выходит на улицы, облаченный в длинные полосы мягкого серого шелка. На ногах серебристо-черные ньютовские сапожки с пятисантиметровыми каблуками и обязательными кисточками с бусинками, что свисают со шнурков. Парни оборачиваются на ньюта, девушки смотрят с завистью, женщины в кофейнях наклоняются друг к дружке и что-то шепчут, прикрыв рты руками, полицейский на перекрестке едва не поворачивается на триста шестьдесят градусов, увидев, как Тал меняет цвет контактных линз, затемняя их от слишком яркого солнца.
Тал чувствует себя превосходно, у ньюта такое приподнятое настроение, какого не было уже давно, Тал радуется возвращению в Патну, возможности чувствовать на себе солнце Патны, вдыхать смог Патны, пробираться по улицам Патны мимо бесчисленных тел и лиц. Талу кажется, что все движется в ритмах микса, раздающегося в наушниках. Все наполнено какой-то загадочной музыкой. Каждая случайная встреча прохожих может быть прелюдией к убийству, или супружеской измене, или воровству, или встрече давно потерявших друг друга возлюбленных. Одежда ярче и красивее, чем где бы то ни было, и все как будто специально предназначено для того, чтобы привлечь внимание Тала. Ньют вспоминает о Варанаси.
О Варанаси… И о мужчине по имени Хан. И обо всем остальном.
Посвященным известно, что за стеклянными башнями «Коммершиэл банд» пришвартовано скоростное судно, которое отвезет вас в сангам, где гуру производит свои операции. Тал отмечает с удовлетворением, что судно – «Рива» из красного дерева. У «Ривы» сдвоенные моторы. Они несут ее мимо мелких суетливых паромов и барж. Судно проходит по главному каналу, затем поворачивает налево по направлению к большой песчаной косе, где Гандак вливается в священный Ганг. Здесь располагается самая обширная, самая дешевая во всем Бхарате, самая грязная и наименее обремененная законами зона свободной торговли. Палатки из прессованного алюминия давным-давно вытеснили друг друга на воду с имевшейся в их распоряжении земли. Сангам окружен множеством списанных лихтеров. В них живут целые семьи, все члены которых могут похвастаться тем, что их нога никогда не ступала на сушу. Все, что им необходимо для рождения, жизни и смерти, они могут отыскать, пробежавшись по лабиринту из сходен и лесенок, перекинутых с лодки на лодку.
«Рива» везет Тала по неуклонно сужающимся каналам между стальными корпусами, расписанными текстами на хинди. Наконец они оказываются в узкой протоке, рядом с буксиром с причудливым названием «Фугаци».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96