Это, в свою очередь, повлекло за собой небывалую свободу выбора
дальнейших маршрутов. Стало возможным обходить препятствия, отклоняясь от
строго северного направления, если надо, на многие мили в сторону.
К тому же рельеф был в общем и целом выгодным для нас. Как и
следовало из докладов, представленных мной и другими разведчиками,
местность постепенно понижалась, встречные уклоны попадались все реже.
Правда, частенько приходилось пересекать реки - в этом районе их было
больше, чем хотелось бы навигаторам, - и мостостроители не сидели без
дела. Но, поскольку Город вышел на точку оптимума и при желании мог
перемещаться быстрее, чем двигалась почва, оставалось довольно времени и
на то, чтобы принять наилучшее решение, и на то, чтобы возвести прочный
мост.
Хоть и не без колебаний, Город вернулся к практике меновой торговли.
Меновщики сделали выводы из печального опыта прошлого и вели переговоры
скрупулезно, как никогда ранее. За наемный труд - нужда в нем все же не
отпала - Город платил с подкупающей щедростью и старался как можно дольше
не выменивать новых женщин.
Регулярно посещая заседания Совета, я был хорошо осведомлен обо всем.
Семнадцать переселенных женщин, что остались с нами после первых атак,
по-прежнему не выражали ни малейшего желания вернуться домой. Но мальчики
среди новорожденных по-прежнему преобладали, и многие гильдиеры настаивали
на "притоке свежей крови". Как, почему возникало неравенство в
распределении полов, никто не ведал, однако факты - упрямая вещь. За
последние несколько миль разрешились от бремени три женщины из семнадцати,
и все трое новорожденных оказались мальчиками. Высказывалась догадка, что
вероятность появления на свет мужского потомства прямо пропорциональна
времени, проведенному переселенками в стенах Города. И опять-таки никто не
понимал почему.
По недавним данным среди детей младшего возраста - до ста пятидесяти
миль - насчитывалось семьдесят шесть мальчиков и только четырнадцать
девочек. Диспропорция неуклонно возрастала, прибавилось и приверженцев
"теории свежей крови", и наконец меновщики получили приказ вступить в
переговоры со старейшинами попутных поселений.
Именно этот приказ и оказался лакмусовой бумажкой, выявившим
необратимость происшедших в Городе перемен. Политика "открытых дверей"
неизбежно повела к тому, что разрешение посещать заседания Совета в
качестве зрителей было распространено и на негильдиеров, и не произошло и
часа после голосования, как распоряжение набрать новых переселенок стало
известно всем и каждому и послышались голоса протеста. Тем не менее Совет
оставил распоряжение в силе.
Как я уже говорил, путейцы вновь использовали наемный труд, пусть и в
меньшей мере, чем когда-то, - однако и в путевых бригадах и на протяжке
канатов хватало коренных горожан. Неучей, не имевших представления о
работе гильдиеров вне Города, можно считать, не осталось совсем, хотя
общая осведомленность об особенностях окружающего мира была по-прежнему
невысока.
И вот однажды на очередном заседании я впервые услышал о
терминаторах. Мне пояснили, что так называют себя люди, возражающие против
перемещения Города на север и требующие остановить его. Терминаторы не
проявляли излишней воинственности и не предпринимали пока активных
действий, но пользовались среди негильдиеров довольно широкой поддержкой.
Совет решил разработать программу просветительных мероприятий,
которая разъяснила бы настоятельную необходимость неустанного перемещения.
Но на следующем же заседании произошло неожиданное: в зал ворвалась группа
людей и потребовала слова. Я не очень-то удивился, когда увидел среди
возмутителей спокойствия свою бывшую жену. После бурного спора навигаторы
вызвали на подмогу стражников, и заседание было закрыто.
Происшествие, как ни странно, лишь сыграло терминаторам на руку.
Заседания Совета стали вновь закрытыми для широкой публики. Расслоение
среди негильдиеров углублялось день ото дня. Терминаторы снискали себе
популярность, хоть реальной власти и не приобрели.
Затем один за другим последовали неприятные сюрпризы. То при
загадочных обстоятельствах оказался перерезанным один из канатов, то
кто-то пытался выступить перед наемными рабочими, убеждая их разойтись по
своим деревням... но в общем-то терминаторы были для Совета не более чем
досадной занозой.
Просветительная программа пользовалась успехом. Был прочитан курс
лекций о странностях и опасностях опрокинутого мира, и на посещаемость
жаловаться не приходилось. Знак четыреххвостой гиперболы был утвержден в
качестве эмблемы Города, и гильдиеры стали носить его на груди как
украшение и отличительный знак.
Не знаю, все ли поняли на лекциях рядовые наши сограждане, но
нечаянно услышанные разговоры на эту тему убедили меня, что влияние
терминаторов доверия к лекторам не прибавляло. Слишком долго горожан
воспитывали в убеждении, что мы живем в мире, во всем подобном Земле, если
не на самой Планете Земля. И реальность оказалась слишком жестокой, чтобы
безоговорочно принять ее. Они слушали лекторов, им даже казалось, что они
понимают услышанное, - но терминаторы-то взывали не к разуму, а к
чувствам...
И все-таки несмотря ни на что Город продолжал медленно продвигаться
вперед. В недолгие часы досуга я предавался мыслям о его судьбе, судьбе
пылинки, занесенной на поверхность огромного чуждого мира, искорки жизни
из одной вселенной, которая напрягает все свои силы, чтобы не угаснуть в
другой. Передо мной вставала страшная картина: полный людей жалкий
городишко, прилепившийся на сорокапятиградусной крутизне, пытается
удержаться там на трех-четырех ниточках ветхих канатов.

С возвращением Города к более или менее размеренному существованию
разведка будущего превратилась в рутинную процедуру. Местность к северу от
Города была поделена нами на секторы по пять градусов с общей вершиной в
точке оптимума. Как правило, Город избегал маршрутов, отклоняющихся от
направления строго на север более чем на пятнадцать градусов, однако
теперь благоприобретенные скоростные качества придали ему большую
маневренность и позволили выбирать самый удобный маршрут независимо от
величины отклонения.
Мало того, что при разведке мы следовали раз и навсегда заведенному
шаблону, сам по себе и шаблон этот был очень несложен. Мы разъезжались по
своим секторам в одиночку или парами и представляли навигаторам
исчерпывающие отчеты. Нас не ограничивали временем. Все чаще и чаще в
поездках на север меня охватывало ощущение полнейшей свободы, и, по словам
Блейна, это была болезнь, общая для всей гильдии. Какой прок был спешить,
торопиться обратно, если целый день, праздно проведенный где-нибудь у
реки, обходился на поверку в десять-пятнадцать минут по городским часам?
Но за время, проведенное на севере, приходилось платить; цена
казалась несущественной, но лишь до тех пор, пока я не заметил последствий
на себе. Любой день, самый праздный, был тем не менее днем моей жизни. За
пятьдесят дней я старел, как если бы прожил в Городе пять миль, тогда как
в Городе мои пять миль составляли каких-то четыре дня. Поначалу я не
обращал на это внимания: с точки зрения горожан, мы возвращались чуть ли
не поминутно, и я не улавливал разницы между собой и ими. Но шли дни за
днями, и все, кого я знал: Виктория, Джейз, Мальчускин, - казалось, не
изменялись вовсе, а о себе, заглянув в зеркало, я сказать этого уже не
мог.
Связывать свою судьбу с какой-либо женщиной мне не хотелось. Виктория
заметила как-то, что обычаи Города разорвут любую привязанность, и это ее
замечание с каждым днем представлялось мне все более здравым.
Когда в Город доставили новых переселенок, мне, как и другим
холостякам, предложили выбрать себе подругу.
Мне приглянулась девушка по имени Дорита, и вскоре нам с ней выделили
комнату. Общего между нами было немного, но ее попытки говорить
по-английски представлялись мне просто восхитительными, да и я ей был как
будто небезразличен. Вскоре она уже ожидала ребенка. Мы виделись после
каждой моей поездки на север. И как медленно, как невероятно медленно - в
моем восприятии развивалась беременность.
Но вот черепашьи темпы движения Города раздражали меня сверх всякой
меры. По моей субъективной оценке прошло уже сто пятьдесят, а может, и
двести миль с тех пор, как я стал полноправным гильдиером, однако на южном
горизонте все еще высились те самые холмы, которые Город преодолел вскоре
после ночной атаки.
Я подал ходатайство о временном переводе в другую гильдию: как ни
блаженны были ленивые деньки в будущем, я вдруг почувствовал, что время
скользит мимо, словно вода меж пальцев.
Десятка два миль я сотрудничал с движенцами, и именно в этот период
Дорита родила близнецов - мальчика и девочку. Мы отпраздновали событие,
как полагается, но тут я понял, что городская жизнь мне тоже не в радость.
Я работал с Джейзом, который некогда был на несколько миль старше меня.
Теперь он оказался гораздо моложе, и у нас не осталось общих интересов.
Вскоре после рождения близнецов Дорита покинула Город, а я вернулся к
коллегам-разведчикам. Так же как и те из них, кого я помнил с детства и
кого встречал в ученичестве, я стал ощущать себя чужим в Городе. Лучше
всего я чувствовал себя теперь в одиночестве, упивался часами, украденными
у Города на севере, и ежился, попав в теснину городских стен. Во мне
заново пробудилась любовь к рисованию, но я никому о ней не говорил.
Быстро и тем не менее добросовестно справившись с очередным заданием, я
разъезжал по лесам и долам будущего, делая зарисовки и силясь передать на
бумаге душу мест, где время почти замерло.
Я наблюдал за Городом издали, и он казался мне теперь чуждым не
только этому миру, но и мне самому. Миля за милей Город тащился вперед и
вперед, не находя нигде, да и не ища покоя.


ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1
Женщина замерла в дверном проеме церкви, внимательно наблюдая за
разговором на противоположной стороне площади. За ее спиной священник с
двумя помощниками усердно трудились, стараясь восстановить гипсовый лик
девы Марии. Из церкви тянуло прохладой; несмотря на просевшую крышу, там
было чисто и тихо. Женщина сознавала, что ей здесь не место, но какой-то
инстинкт толкнул ее сюда в ту же минуту, как на площади появились два
незнакомца.
Сейчас они терпеливо втолковывали что-то Луису Карвальо, самозваному
сельскому старейшине, и десятку других мужчин. В иные времена главенство в
общине, естественно, принадлежало бы священнику, но отец Дос Сантос, как и
она, чувствовал себя здесь новичком.
Незнакомцы въехали в селение верхом со стороны высохшего ручья, и
теперь их лошади лениво пощипывали травку. А разговор на площади все
продолжался - женщина была слишком далеко, чтобы расслышать, о чем беседа,
но ей показалось, что речь идет о сделке. Селяне старались не выказывать
особой заинтересованности, но разговорились против обыкновения, и она-то
знала, что не будь у них какой-то корысти, они давно уже разошлись бы по
домам.
Однако ее внимание занимали двое неизвестных. С первого взгляда было
очевидно, что они не местные. Внешне они разительно отличались от селян:
они носили черные накидки, хорошо пригнанные брюки и высокие кожаные
ботинки. Их лошади были неплохо ухожены и оседланы, и хотя каждая, помимо
седоков, несла большой вьюк с каким-то снаряжением, ни одна не понурилась
и не упала от усталости. Местные лошади такой выносливостью обычно не
отличались.
Любопытство все же оттеснило осторожность, и она шагнула из тени
вперед, надеясь что-нибудь узнать. И именно в этот момент переговоры,
по-видимому, завершились: селяне разбрелись, а незнакомцы, вернувшись к
своим лошадям, вскочили в седла и умчались в том же направлении, откуда
появились. Ей осталось лишь, досадуя, проводить их взглядом.
Когда они скрылись за деревьями, уцелевшими по берегам высохшего
ручья, женщина выскочила на площадь, проскользнула между строениями и
взбежала на холм, невысокий, но крутой. Спустя мгновение она увидела
всадников на пустоши за околицей. Натянув поводья, они остановились там,
видно, чтобы посовещаться, но то и дело оглядывались назад. Она старалась
не попасться им на глаза, прячась в кустарнике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40