Я
отсутствовал всего-то несколько дней, а Город переполз куда дальше, чем я
рассчитывал.
- Да нет, перемещение шло с обычной скоростью.
- Я тут недавно пересек речку. Вы там строили мост. Когда это было?
- Примерно девять миль назад.
Пэлхем недоверчиво покачал головой.
- Не может быть!
- Ты потерял чувство времени, только и всего.
- Наверное, так оно и есть, - согласился Пэлхем и неожиданно
усмехнулся. - Послушай, ты идешь не один?
- Да, не один. Со мной три женщины.
- Ну и как?
- Да ничего. Сперва было трудновато, но сейчас мы уже попривыкли друг
к другу.
- Хорошенькие?
- Ничего.
Пэлхем весело усмехнулся и зашагал дальше на север.
Перед тем как продолжить путь, Росарио покормила малыша, но не прошло
и десяти минут, как того внезапно вырвало.
Росарио прижала малыша к себе, лаская и баюкая. Люсия подскочила к
ней со словами утешения, но, в сущности, никто ничем не мог помочь.
Гельвард не на шутку встревожился: ведь если ребенок заболеет всерьез,
единственное, что останется, - это вернуться в Город. К счастью, рвота
вскоре прекратилась, малыш еще поревел немного и успокоился.
- Пойдем дальше? - обратился Гельвард к Росарио.
Она беспомощно пожала плечами.
- Si [Да (исп.)].
Они двинулись дальше, стараясь не слишком спешить. Жара не
ослабевала, и Гельвард несколько раз спрашивал женщин, не надо ли им
передохнуть. Каждый раз они отвечали - нет, но Гельвард явно уловил
какую-то перемену в их тоне. Словно приключившаяся с малышом беда сблизила
всех четверых.
- Вечером разобьем лагерь, - объявил он, - а завтра весь день будем
отдыхать.
Против этого никто не возражал, а попозже Росарио покормила малыша
снова, и рвота не повторилась.
Перед заходом солнца они попали в места, более холмистые и скалистые,
чем прежде, и неожиданно вышли к расселине, которая в свое время доставила
столько забот мостостроителям. От самого моста не осталось почти ничего,
только на месте опорных башен в земле зияли две глубокие ямы.
Гельвард вспомнил, что на северном берегу речки, протекающей по дну
расселины, ему когда-то приметилась площадка, которая подошла бы для
лагеря, и повел всю компанию вниз.
Пока Росарио с Люсией сюсюкали над малышом, Катерина помогла
Гельварду поставить палатку. И в тот момент, когда они раскладывали
спальные мешки, она вдруг обняла его за шею и легонько поцеловала в щеку.
- Это еще за что? - усмехнулся он.
- Ты добрый к Росарио...
Гельвард замер, рассчитывая, что поцелуй повторится, но Катерина
выкарабкалась из палатки и позвала остальных.
Малышу стало гораздо лучше, и он уснул, как только его устроили в
самодельном гамаке внутри палатки. Росарио повеселела, и не составляло
труда догадаться, что у нее отлегло от сердца. Быть может, малыша просто
продуло.
Вечер выдался куда теплее вчерашнего, и после ужина они еще некоторое
время посидели на воздухе. Люсия жаловалась на ноги, беспрестанно потирая
их, и подруги почему-то отнеслись к ее жалобам с преувеличенной
серьезностью. В конце концов она показала ноги Гельварду - оба больших
пальца с внешней стороны были натерты до мозолей. Тут и две другие женщины
признались, что натерли себе ноги, и принялись сравнивать свои болячки.
- Завтра, - подвела итог Люсия, - без ботинок.
На том вроде бы и порешили.
Гельварду пришлось подождать, пока женщины не заберутся в палатку и
не устроятся на ночь. Накануне было так холодно, что все они спали не
только в мешках, но и в одежде; сегодня, в теплую ночь при высокой
влажности, об этом не могло быть и речи. Из застенчивости Гельвард
подумал, что ляжет все-таки одетым, хотя и поверх мешка. Кончилось тем,
что он полез в палатку, не выждав назначенного себе срока.
Свечи были зажжены. Женщины лежали по своим мешкам. Не говоря ни
слова, Гельвард задул свечи и разделся в темноте, не преминув оступиться
при этом и неловко рухнуть навзничь. Забравшись в мешок, он долго лежал
без сна. Виктория, казалось, осталась где-то за тысячи миль.
6
Когда он проснулся, уже совсем рассвело, и после тщетных попыток
натянуть штаны в мешке Гельвард был вынужден вылезти из палатки и
торопливо одеться снаружи. Запалив костер, он набрал воды и засыпал в нее
синтетический чай.
Здесь, на дне расселины, было уже тепло, и Гельвард задумался: что же
все-таки разумнее, двигаться без задержки дальше или отдыхать весь день,
как он обещал?
Вода закипела, и он уже прихлебывал чай, когда в палатке
зашевелились. Спустя миг оттуда выбралась Катерина и, будто не замечая
его, прошествовала мимо, к речке.
Спустившись, она обернулась и, махнув ему рукой, позвала:
- Иди сюда!
Он не заставил себя упрашивать и спустился вслед за ней. В своей
форме и подбитых железом ботинках он казался себе неуклюжим как медведь.
- Будем плавать? - спросила она и, не дожидаясь ответа, выскользнула
из рубашки и вошла в воду.
Гельвард метнул настороженный взгляд на палатку: нет, остальные не
появлялись. В одну секунду он содрал с себя одежду, и взметая тучи брызг,
устремился вдогонку.
Когда они наконец вернулись к палатке, Росарио с Люсией сидели в
входа и ели желтую похлебку. Никто не проронил ни слова, но Гельвард
заметил, как Люсия понимающе улыбнулась Катерине.
Через полчаса у малыша опять началась рвота. Росарио в тревоге взяла
его на руки - и вдруг судорожно отдала Люсии, а сама поспешила прочь.
Издалека, от речки, донеслись однозначные звуки - ее тоже рвало.
- А тебе как? - спросил Гельвард у Катерины.
- Ничего.
Гельвард понюхал похлебку. Запах был совершенно обыкновенный - не
возбуждающий аппетита, но и не затхлый. Еще минуту спустя Люсия в свою
очередь стала жаловаться на боль в животе и сильно побледнела.
Катерина встала и куда-то ушла.
Гельвард был в отчаянии: видно, теперь им не оставалось никакого
другого выхода, кроме возвращения в Город. Если пища пришла в негодность,
просто не удастся довести экспедицию до конца.
Минут через десять Росарио вернулась к палатке. Ослабевшая, мертвенно
бледная, она бессильно опустилась на землю в тени. Люсия дала ей попить из
фляги. Она и сама выглядела неважно и держалась за живот, а малыш
продолжал орать. К чему-чему, а к такому повороту событий Гельвард никак
не был подготовлен и даже отдаленно не представлял себе, что предпринять.
Он отправился на поиски Катерины - единственной, кто как будто не
пострадал. Искать долго не пришлось: он встретил ее в сотне ярдов вниз по
речке. Катерина возвращалась в лагерь с яблоками в руках - где-то
поблизости ей на глаза попалась дикая яблоня. Краснобокие яблоки выглядели
вполне спелыми, Гельвард попробовал одно на вкус. Сладкое, сочное... но
тут он вспомнил о совете Клаузевица. Логика требовала признать, что
Клаузевиц неправ, и тем не менее Гельвард, хоть и с неохотой, отдал яблоко
обратно Катерине. Она его и доела.
Еще одно яблоко, самое спелое, они испекли в горячей золе костра,
размяли и по капельке скормили малышу. На этот раз пища не принесла вреда,
напротив, он загулькал и заулыбался. Росарио оказалась еще слишком слаба,
чтобы подойти к нему; Катерина уложила малыша в гамачок, и он через минуту
заснул.
Люсия сумела подавить тошноту, хотя острая боль в животе не проходила
все утро. Даже Росарио и та оправилась быстрее и тоже попробовала яблоко.
Гельвард доел желтую синтетическую похлебку... и с ним ничего не
случилось.
Немного позже Гельвард вскарабкался наверх и не торопясь пошел по
краю расселины. Именно здесь и в общем-то недавно, девять миль назад,
Город заплатил человеческими жизнями за то, чтобы пересечь ее. Все вокруг
было знакомым, и хотя оборудование, использованное для постройки моста,
потом разобрали и увезли, Гельвард живо вспомнил дни и ночи лихорадочной
спешки - они были совсем свежи в его памяти.
Он вышел к тому самому месту, где висел мост, и остановился,
пораженный: берега оказались вовсе не так далеко друг от друга, как были
тогда, да и сама расселина стала не такой глубокой. Не иначе, возбужденное
состояние, в каком он находился в те дни, преувеличило размеры
препятствия, преградившего путь Городу.
Да нет, пропасть несомненно _т_о_г_д_а_ была шире.
Гельварду вспомнилось, что в момент, когда Город пересекал расселину,
рельсы на мосту достигали по крайней мере шестидесяти ярдов в длину.
Теперь в том же месте расселина сузилась до каких-нибудь двадцати ярдов.
Он долго стоял, глядя на противоположный берег и недоумевая, откуда
взялось столь явное несоответствие между прошлым и настоящим. Потом его
осенила идея.
Мост возводили исходя из жестких инженерных требований; Гельвард
отработал на строительстве опорных башен достаточно смен, чтобы усвоить
крепко-накрепко, что башни по обе стороны расселины ставились на строго
определенном расстоянии друг от друга - Город должен был пройти между
башнями, не задев их.
Расстояние это равнялось ста тридцати футам, или примерно сорока
шагам.
Гельвард отошел к яме, оставленной фундаментом одной из северных
башен, и зашагал напрямик к яме-близнецу. Он насчитал пятьдесят восемь
шагов.
На обратный путь у него ушло шестьдесят шагов.
Он повтори опыт, стараясь шагать как можно шире. Пятьдесят пять.
Стоя на краю расселины, он уставился на речку внизу. С предельной
ясностью ему помнилась глубина пропасти, которую пересекал мост. Дно
расселины казалось отсюда до ужаса глубоким, теперь обрыв опасной крутизны
превратился в откос, по которому было нетрудно спуститься к лагерю.
Новая неожиданная мысль заставила его отойти на север, туда, где
рельсы, сбежав с эстакады, вновь соприкоснулись с почвой. Следы
четырехколейного пути сохранились совершенно отчетливо - параллельные
полоски шрамов тянулись до самого горизонта на севере.
Если две башни резко отдалились друг от друга, что же произошло с
полотном?
За долгие дни работы с Мальчускиным Гельвард заучил наизусть каждую
цифру, имевшую отношение к рельсам и шпалам. Ширина колеи - три с
половиной фута, длина шпалы - пять. Довольно было одного взгляда на шрамы
в грунте, чтобы заметить, что они превышают норму. Он замерил следы -
грубо, на глазок, но и этого было достаточно, чтобы определить длину следа
в семь футов минимум; в то же время шрамы оказались значительно мельче,
чем им положено быть. Но как же так: ведь Город использовал шпалы
стандартной длины, и ямы под их основания выкапывались одинакового
размера...
Для верности он обошел все четыре колеи. Следы от шпал, все до
единого, были на два фута длиннее, чем следовало.
И они лежали слишком близко друг к другу. Путейцы укладывали шпалы с
интервалом в четыре фута, а отнюдь не восемнадцать дюймов, как здесь.
Гельвард провел немало времени, повторяя свои измерения, потом
спустился вниз, перешел речку вброд (она оказалась уже и мельче, чем даже
сегодня утром, и взобрался на южный берег. Но и измерения на южном берегу
дали тот же результат: шрамы, оставленные Городом, явно не соответствовали
норме.
Озадаченный и не на шутку встревоженный, он повернул обратно к
лагерю.
Женщины чувствовали себя и выглядели намного лучше, зато малыша
вырвало еще раз. Впрочем, женщины, как они сами сказали, не ели ничего,
кроме принесенных Катериной яблок. Гельвард разрезал одно яблоко пополам и
внимательно осмотрел мякоть. На вид ни малейшей разницы с любым яблоком,
какое он когда-либо ел. Ему снова захотелось отведать свежий плод - и
снова он поборол свое искушение, передав яблоко Люсии.
И тут его опять осенила идея.
Клаузевиц предупреждал, чтобы он не пробовал местной пищи: он
горожанин, и для него она, надо полагать, вредна. Клаузевиц говорил, что
горожане могут употреблять местную пищу лишь вблизи оптимума, а здесь, на
много миль к югу, это исключено. Он должен есть только то, что принесено с
собой, иначе заболеет.
Но ведь женщины - не горожанки! Что, если они болеют именно от того,
что кормятся городской пищей? Что, если для них все наоборот: они могут
употреблять городскую пищу только в Городе, близ оптимума, а здесь нет?
Гипотеза выглядела бы достаточно логично, если бы... если бы не
малыш. Ведь не считая капельки яблочного пюре, малыш не пробовал ничего,
кроме материнского молока. Уж оно-то не могло пойти ему во вред!..
Вслед за Росарио Гельвард пошел взглянуть на малыша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
отсутствовал всего-то несколько дней, а Город переполз куда дальше, чем я
рассчитывал.
- Да нет, перемещение шло с обычной скоростью.
- Я тут недавно пересек речку. Вы там строили мост. Когда это было?
- Примерно девять миль назад.
Пэлхем недоверчиво покачал головой.
- Не может быть!
- Ты потерял чувство времени, только и всего.
- Наверное, так оно и есть, - согласился Пэлхем и неожиданно
усмехнулся. - Послушай, ты идешь не один?
- Да, не один. Со мной три женщины.
- Ну и как?
- Да ничего. Сперва было трудновато, но сейчас мы уже попривыкли друг
к другу.
- Хорошенькие?
- Ничего.
Пэлхем весело усмехнулся и зашагал дальше на север.
Перед тем как продолжить путь, Росарио покормила малыша, но не прошло
и десяти минут, как того внезапно вырвало.
Росарио прижала малыша к себе, лаская и баюкая. Люсия подскочила к
ней со словами утешения, но, в сущности, никто ничем не мог помочь.
Гельвард не на шутку встревожился: ведь если ребенок заболеет всерьез,
единственное, что останется, - это вернуться в Город. К счастью, рвота
вскоре прекратилась, малыш еще поревел немного и успокоился.
- Пойдем дальше? - обратился Гельвард к Росарио.
Она беспомощно пожала плечами.
- Si [Да (исп.)].
Они двинулись дальше, стараясь не слишком спешить. Жара не
ослабевала, и Гельвард несколько раз спрашивал женщин, не надо ли им
передохнуть. Каждый раз они отвечали - нет, но Гельвард явно уловил
какую-то перемену в их тоне. Словно приключившаяся с малышом беда сблизила
всех четверых.
- Вечером разобьем лагерь, - объявил он, - а завтра весь день будем
отдыхать.
Против этого никто не возражал, а попозже Росарио покормила малыша
снова, и рвота не повторилась.
Перед заходом солнца они попали в места, более холмистые и скалистые,
чем прежде, и неожиданно вышли к расселине, которая в свое время доставила
столько забот мостостроителям. От самого моста не осталось почти ничего,
только на месте опорных башен в земле зияли две глубокие ямы.
Гельвард вспомнил, что на северном берегу речки, протекающей по дну
расселины, ему когда-то приметилась площадка, которая подошла бы для
лагеря, и повел всю компанию вниз.
Пока Росарио с Люсией сюсюкали над малышом, Катерина помогла
Гельварду поставить палатку. И в тот момент, когда они раскладывали
спальные мешки, она вдруг обняла его за шею и легонько поцеловала в щеку.
- Это еще за что? - усмехнулся он.
- Ты добрый к Росарио...
Гельвард замер, рассчитывая, что поцелуй повторится, но Катерина
выкарабкалась из палатки и позвала остальных.
Малышу стало гораздо лучше, и он уснул, как только его устроили в
самодельном гамаке внутри палатки. Росарио повеселела, и не составляло
труда догадаться, что у нее отлегло от сердца. Быть может, малыша просто
продуло.
Вечер выдался куда теплее вчерашнего, и после ужина они еще некоторое
время посидели на воздухе. Люсия жаловалась на ноги, беспрестанно потирая
их, и подруги почему-то отнеслись к ее жалобам с преувеличенной
серьезностью. В конце концов она показала ноги Гельварду - оба больших
пальца с внешней стороны были натерты до мозолей. Тут и две другие женщины
признались, что натерли себе ноги, и принялись сравнивать свои болячки.
- Завтра, - подвела итог Люсия, - без ботинок.
На том вроде бы и порешили.
Гельварду пришлось подождать, пока женщины не заберутся в палатку и
не устроятся на ночь. Накануне было так холодно, что все они спали не
только в мешках, но и в одежде; сегодня, в теплую ночь при высокой
влажности, об этом не могло быть и речи. Из застенчивости Гельвард
подумал, что ляжет все-таки одетым, хотя и поверх мешка. Кончилось тем,
что он полез в палатку, не выждав назначенного себе срока.
Свечи были зажжены. Женщины лежали по своим мешкам. Не говоря ни
слова, Гельвард задул свечи и разделся в темноте, не преминув оступиться
при этом и неловко рухнуть навзничь. Забравшись в мешок, он долго лежал
без сна. Виктория, казалось, осталась где-то за тысячи миль.
6
Когда он проснулся, уже совсем рассвело, и после тщетных попыток
натянуть штаны в мешке Гельвард был вынужден вылезти из палатки и
торопливо одеться снаружи. Запалив костер, он набрал воды и засыпал в нее
синтетический чай.
Здесь, на дне расселины, было уже тепло, и Гельвард задумался: что же
все-таки разумнее, двигаться без задержки дальше или отдыхать весь день,
как он обещал?
Вода закипела, и он уже прихлебывал чай, когда в палатке
зашевелились. Спустя миг оттуда выбралась Катерина и, будто не замечая
его, прошествовала мимо, к речке.
Спустившись, она обернулась и, махнув ему рукой, позвала:
- Иди сюда!
Он не заставил себя упрашивать и спустился вслед за ней. В своей
форме и подбитых железом ботинках он казался себе неуклюжим как медведь.
- Будем плавать? - спросила она и, не дожидаясь ответа, выскользнула
из рубашки и вошла в воду.
Гельвард метнул настороженный взгляд на палатку: нет, остальные не
появлялись. В одну секунду он содрал с себя одежду, и взметая тучи брызг,
устремился вдогонку.
Когда они наконец вернулись к палатке, Росарио с Люсией сидели в
входа и ели желтую похлебку. Никто не проронил ни слова, но Гельвард
заметил, как Люсия понимающе улыбнулась Катерине.
Через полчаса у малыша опять началась рвота. Росарио в тревоге взяла
его на руки - и вдруг судорожно отдала Люсии, а сама поспешила прочь.
Издалека, от речки, донеслись однозначные звуки - ее тоже рвало.
- А тебе как? - спросил Гельвард у Катерины.
- Ничего.
Гельвард понюхал похлебку. Запах был совершенно обыкновенный - не
возбуждающий аппетита, но и не затхлый. Еще минуту спустя Люсия в свою
очередь стала жаловаться на боль в животе и сильно побледнела.
Катерина встала и куда-то ушла.
Гельвард был в отчаянии: видно, теперь им не оставалось никакого
другого выхода, кроме возвращения в Город. Если пища пришла в негодность,
просто не удастся довести экспедицию до конца.
Минут через десять Росарио вернулась к палатке. Ослабевшая, мертвенно
бледная, она бессильно опустилась на землю в тени. Люсия дала ей попить из
фляги. Она и сама выглядела неважно и держалась за живот, а малыш
продолжал орать. К чему-чему, а к такому повороту событий Гельвард никак
не был подготовлен и даже отдаленно не представлял себе, что предпринять.
Он отправился на поиски Катерины - единственной, кто как будто не
пострадал. Искать долго не пришлось: он встретил ее в сотне ярдов вниз по
речке. Катерина возвращалась в лагерь с яблоками в руках - где-то
поблизости ей на глаза попалась дикая яблоня. Краснобокие яблоки выглядели
вполне спелыми, Гельвард попробовал одно на вкус. Сладкое, сочное... но
тут он вспомнил о совете Клаузевица. Логика требовала признать, что
Клаузевиц неправ, и тем не менее Гельвард, хоть и с неохотой, отдал яблоко
обратно Катерине. Она его и доела.
Еще одно яблоко, самое спелое, они испекли в горячей золе костра,
размяли и по капельке скормили малышу. На этот раз пища не принесла вреда,
напротив, он загулькал и заулыбался. Росарио оказалась еще слишком слаба,
чтобы подойти к нему; Катерина уложила малыша в гамачок, и он через минуту
заснул.
Люсия сумела подавить тошноту, хотя острая боль в животе не проходила
все утро. Даже Росарио и та оправилась быстрее и тоже попробовала яблоко.
Гельвард доел желтую синтетическую похлебку... и с ним ничего не
случилось.
Немного позже Гельвард вскарабкался наверх и не торопясь пошел по
краю расселины. Именно здесь и в общем-то недавно, девять миль назад,
Город заплатил человеческими жизнями за то, чтобы пересечь ее. Все вокруг
было знакомым, и хотя оборудование, использованное для постройки моста,
потом разобрали и увезли, Гельвард живо вспомнил дни и ночи лихорадочной
спешки - они были совсем свежи в его памяти.
Он вышел к тому самому месту, где висел мост, и остановился,
пораженный: берега оказались вовсе не так далеко друг от друга, как были
тогда, да и сама расселина стала не такой глубокой. Не иначе, возбужденное
состояние, в каком он находился в те дни, преувеличило размеры
препятствия, преградившего путь Городу.
Да нет, пропасть несомненно _т_о_г_д_а_ была шире.
Гельварду вспомнилось, что в момент, когда Город пересекал расселину,
рельсы на мосту достигали по крайней мере шестидесяти ярдов в длину.
Теперь в том же месте расселина сузилась до каких-нибудь двадцати ярдов.
Он долго стоял, глядя на противоположный берег и недоумевая, откуда
взялось столь явное несоответствие между прошлым и настоящим. Потом его
осенила идея.
Мост возводили исходя из жестких инженерных требований; Гельвард
отработал на строительстве опорных башен достаточно смен, чтобы усвоить
крепко-накрепко, что башни по обе стороны расселины ставились на строго
определенном расстоянии друг от друга - Город должен был пройти между
башнями, не задев их.
Расстояние это равнялось ста тридцати футам, или примерно сорока
шагам.
Гельвард отошел к яме, оставленной фундаментом одной из северных
башен, и зашагал напрямик к яме-близнецу. Он насчитал пятьдесят восемь
шагов.
На обратный путь у него ушло шестьдесят шагов.
Он повтори опыт, стараясь шагать как можно шире. Пятьдесят пять.
Стоя на краю расселины, он уставился на речку внизу. С предельной
ясностью ему помнилась глубина пропасти, которую пересекал мост. Дно
расселины казалось отсюда до ужаса глубоким, теперь обрыв опасной крутизны
превратился в откос, по которому было нетрудно спуститься к лагерю.
Новая неожиданная мысль заставила его отойти на север, туда, где
рельсы, сбежав с эстакады, вновь соприкоснулись с почвой. Следы
четырехколейного пути сохранились совершенно отчетливо - параллельные
полоски шрамов тянулись до самого горизонта на севере.
Если две башни резко отдалились друг от друга, что же произошло с
полотном?
За долгие дни работы с Мальчускиным Гельвард заучил наизусть каждую
цифру, имевшую отношение к рельсам и шпалам. Ширина колеи - три с
половиной фута, длина шпалы - пять. Довольно было одного взгляда на шрамы
в грунте, чтобы заметить, что они превышают норму. Он замерил следы -
грубо, на глазок, но и этого было достаточно, чтобы определить длину следа
в семь футов минимум; в то же время шрамы оказались значительно мельче,
чем им положено быть. Но как же так: ведь Город использовал шпалы
стандартной длины, и ямы под их основания выкапывались одинакового
размера...
Для верности он обошел все четыре колеи. Следы от шпал, все до
единого, были на два фута длиннее, чем следовало.
И они лежали слишком близко друг к другу. Путейцы укладывали шпалы с
интервалом в четыре фута, а отнюдь не восемнадцать дюймов, как здесь.
Гельвард провел немало времени, повторяя свои измерения, потом
спустился вниз, перешел речку вброд (она оказалась уже и мельче, чем даже
сегодня утром, и взобрался на южный берег. Но и измерения на южном берегу
дали тот же результат: шрамы, оставленные Городом, явно не соответствовали
норме.
Озадаченный и не на шутку встревоженный, он повернул обратно к
лагерю.
Женщины чувствовали себя и выглядели намного лучше, зато малыша
вырвало еще раз. Впрочем, женщины, как они сами сказали, не ели ничего,
кроме принесенных Катериной яблок. Гельвард разрезал одно яблоко пополам и
внимательно осмотрел мякоть. На вид ни малейшей разницы с любым яблоком,
какое он когда-либо ел. Ему снова захотелось отведать свежий плод - и
снова он поборол свое искушение, передав яблоко Люсии.
И тут его опять осенила идея.
Клаузевиц предупреждал, чтобы он не пробовал местной пищи: он
горожанин, и для него она, надо полагать, вредна. Клаузевиц говорил, что
горожане могут употреблять местную пищу лишь вблизи оптимума, а здесь, на
много миль к югу, это исключено. Он должен есть только то, что принесено с
собой, иначе заболеет.
Но ведь женщины - не горожанки! Что, если они болеют именно от того,
что кормятся городской пищей? Что, если для них все наоборот: они могут
употреблять городскую пищу только в Городе, близ оптимума, а здесь нет?
Гипотеза выглядела бы достаточно логично, если бы... если бы не
малыш. Ведь не считая капельки яблочного пюре, малыш не пробовал ничего,
кроме материнского молока. Уж оно-то не могло пойти ему во вред!..
Вслед за Росарио Гельвард пошел взглянуть на малыша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40