Глубоко
запавшие глаза, раздутые от скверной пищи животы. Двое из новичков
прихрамывали, а у одного была изувечена рука.
- Тоже мне работнички, - тихо сказал я.
- Да, - согласился Мальчускин, - не из лучших. Но несколько дней
поучим, подкормим, и все придет в норму. Большинство мартышек, попадавших
прежде ко мне в руки, не отличались от этих.
Меня состояние наших помощников повергло в ужас, и я понял, что
Мальчускин, описывая условия жизни туземцев, ничуть не преувеличивал. Но
если так, то вполне понятно, отчего они с течением времени неизбежно
должны возненавидеть нас, горожан. Вне всякого сомнения, в уплату за
наемный труд Город предлагал нечто, о чем здесь раньше и представления не
имели, а попутно еще и доказывал, что возможна иная, более сытая, более
устроенная жизнь. А потом? Город следовал дальше, взяв у этих людей
единственное, что они могли дать, а они вынужденно возвращались к прежнему
примитивному существованию...
Еще одна отсрочка - людей слегка покормили, однако Мальчускин
по-прежнему пребывал в хорошем настроении.
Наконец все было готово. Рабочих разбили на четыре бригады с
гильдиерами во главе. Затем их отвели под стены Города, выбрали для них
четыре тележки, и все мы бодро покатили по рельсам на юг. По обеим
сторонам пути стражники продолжали вымеривать шагами участки, переданным
им под охрану, а перевалив гребень, мы сразу же увидели, что внизу, в
недавно покинутой нами долине, стража окружила амортизаторы, замыкающие
рельсы, сплошным кольцом.
Четыре команды, работающие на параллельных путях, - такая ситуация
создавала явные предпосылки для соперничества, какое мне однажды уже
довелось наблюдать. Быть может, сегодня еще слишком рано, но как только
новички освоятся, между ними неизбежно начнется соревнование - нам на
пользу.
Мальчускин подогнал тележку вплотную к амортизатору и объяснил
старшему по бригаде, мужчине средних лет по имени Хуан, что делать. Хуан
перевел приказ своим подчиненным, и те согласно закивали в знак понимания.
- Ручаюсь, они не поняли ни шиша, - усмехнулся Мальчускин. - Но ни за
что в этом не признаются...
Первая задача была разобрать амортизатор, затем перевезти его на
новое место и заново смонтировать под стенами Города. Но только мы с
Мальчускиным принялись показывать основные операции при разборке, как
солнце скрылось за тучами и повеяло холодком. Мальчускин взглянул на небо
и объявил:
- Будет гроза.
После этого заявления он больше не удостаивал погоду вниманием, и мы
продолжали работать как ни в чем не бывало. Через две-три минуты до нас
долетели отдаленные раскаты грома, а вскоре на землю упали первые капли
дождя. Рабочие с тревогой принялись оглядываться, но Мальчускин не
позволил им отвлекаться. Еще несколько минут - и гроза обрушилась на нас
во всю мощь: блистали молнии, гром достиг такой силы, что я поневоле
испытывал страх. Мы промокли до нитки, но работа не прекращалась, а
поднявшийся было ропот удалось - через Хуана - подавить в зародыше.
Когда мы водрузили разобранный амортизатор на тележку и погнали ее
обратно к Городу, гроза прекратилась так же внезапно, как и началась.
Снова выглянуло солнце, кто-то запел, остальные подхватили песню. Я еще ни
разу не видел Мальчускина таким счастливым. Дневное задание завершилось
тем, что мы воздвигли новый амортизатор в непосредственной близости к
Городу; другие бригады также поставили точку, как только справились с той
же задачей.
На следующий день мы начали спозаранку. Мальчускин был по-прежнему в
приподнятом настроении, но выразил твердое пожелание, чтобы мы максимально
ускорили ход работ. И, едва мы принялись снимать рельсы с самого южного
участка, я убедился, что для такой спешки были серьезные основания.
Костыли, крепящие рельсы к шпалам, погнулись, и их приходилось вытаскивать
вручную, а значит, уродовать еще больше и выбрасывать. Давление погнутых
костылей на шпалы привело к тому, что древесина пошла трещинами, хотя
Мальчускин клялся, что шпалы удастся использовать еще раз; потрескались и
многие бетонные основания. К счастью, сами рельсы оставались годными к
дальнейшему употреблению; опять-таки по словам Мальчускина, они тоже
слегка прогнулись, но их можно было выправить без особого труда. После
краткого совещания с другими путейцами было решено, повременив с загрузкой
тележек, бросить все силы на разборку пути, пока он не пришел в полную
негодность. Действительно, нас отделяли от Города без малого две мили, на
каждый рейс тележки ушли бы десятки драгоценных минут - нет, положительно
такое решение имело смысл.
К концу дня мы, приближаясь к Городу, добрались до точки, где
прогибание костылей было уже едва заметным. Мальчускин и его коллеги
объявили вслух, что удовлетворены итогами смены, и мы, повалив на тележки
столько рельсов и шпал, сколько те могли выдержать, отправились на отдых.
Так пошло изо дня в день. К тому времени, когда для меня настала пора
очередного отпуска, разборка путей продвинулась сверх всяких ожиданий,
бригады новичков работали дружно и слаженно и к северу от Города
засверкали нити свежеуложенных рельсов. Расставаясь с Мальчускиным, я не
чувствовал угрызений совести: он был доволен ходом дел и два дня мог
спокойно обойтись без меня.

9
Виктория поджидала меня в своей комнате. Синяки и ссадины - память о
потасовке - почти сошли, и я решил, что рассказывать об этом не стану.
Виктория, по-видимому, ни о чем не слыхала, во всяком случае, вопросов она
не задала.
Я вышел из хижины утром, в тот приятный ранний час, когда солнце еще
не начало припекать. До Города было рукой подать, и первое, что я сделал,
- предложил Виктории подняться на площадку.
- Боюсь, что в это время дверь на запоре. Впрочем, погляжу...
Она отсутствовала считанные секунды и вернулась с известием, что ее
опасения подтвердились.
- Наверное, откроют после полудня, - предположил я, прикинув, что к
тому моменту солнце успеет скрыться за окружающими площадку постройками.
- Сними-ка свою форму, - сказала Виктория. - Ее опять придется
стирать.
Я начал раздеваться, но тут она стремительно подошла ко мне и обняла.
Мы поцеловались, вдруг осознав, что очень рады видеть друг друга.
- Ты явно поправился, - заявила она, стащив с меня куртку и легонько
пробежав пальцами по моей груди.
- Это все от занятий физическим трудом, - ответил я.
Виктория отнесла мою форму в прачечную, оставив меня нежиться в
постели.
Когда мы, наконец, позавтракали, выяснилось, что выход на площадку
открыт. Мы перебрались туда, но оказались там не одни: туда уже успели
подняться два администратора из службы просвещения. Оба они помнили нас по
яслям, и нам волей-неволей пришлось поддерживать вежливую беседу о том,
как складывается наша жизнь после выпуска. По выражению лица Виктории я
понял, что ей это в тягость не меньше, чем мне, но обрывать разговор самим
было неловко. В конце концов старшие попрощались и вернулись к своим
городским делам.
Виктория подмигнула мне, потом расхохоталась:
- Какое счастье, что мы выбрались из-под их опеки!
- Еще бы! А ведь когда они нас учили, мне казалось, что они
интересные люди...
Мы уселись рядышком на скамейке и уставились на открывшийся перед
нами ландшафт. С той точки, где мы находились, просматривались только
дали, а под стены Города было не заглянуть; я прекрасно знал, что путевые
бригады перевозят рельсы с юга на север мимо нас, но сознание этого отнюдь
не помогало увидеть их.
- Гельвард, скажи... зачем Город движется?
- Мне это неизвестно. По крайней мере, точно не известно.
- Вам, гильдиерам, наплевать, что мы, остальные, думаем, - взорвалась
она. - Никто из вас не обмолвится об этом и словом, а ведь довольно
подняться сюда, чтобы убедиться, что Город на новом месте. Но если
посмеешь обратиться к кому-нибудь с вопросом, то услышишь, что
администраторов это не касается. Мы что, не вправе даже задавать вопросы?
- Вам совсем-совсем ничего не говорят?
- Ни словечка. Пару дней назад я поднялась сюда и вдруг вижу - Город
переместился. Правда, до того площадка была заперта два дня подряд и
поступило распоряжение убрать или закрепить все мелкие предметы. Отчего,
почему - нам не объясняли.
- Слушай, - отозвался я, - ты сказала любопытную вещь. Выходит, когда
Город движется, вы этого и не замечаете?
- Нет... вроде бы нет. Учти, я поняла, что Город переместился, уже
потом. Я пыталась припомнить, не ощущала ли я чего-нибудь накануне, но так
и не вспомнила ничего необычного. Я ведь никогда не выходила из Города и,
наверное, пока росла, привыкла к тому, что он время от времени куда-то
едет. А как он едет - по дороге?
- По рельсам.
- А зачем?
- Ей-ей, я не вправе отвечать.
- Но ты же обещал! Да и какой, право же, вред от того, что ты сказал,
как он движется, - ведь и ребенку ясно, что он не стоит на месте...
Снова все та же дилемма, однако на сей раз возражения Виктории
показались мне разумными, хоть и толкающими меня на клятвопреступление.
Да, по правде говоря, я и сам стал сомневаться в целесообразности
формального соблюдения клятвы - неспроста она была на деле почти
невыполнимой.
- Город движется к какой-то точке под названием оптимум,
расположенный на севере. В настоящий момент нас отделяют от оптимума три с
половиной мили.
- Значит, мы скоро остановимся?
- Нет, не остановимся... это-то мне и непонятно. Город не сможет
остановиться, даже достигнув оптимума, потому что оптимум в свою очередь
все время уходит дальше.
- Тогда какой же смысл стремиться к нему?
Ответить на этот вопрос я при всем желании не сумел.
А Виктория продолжала напирать, и я не выдержал - рассказал ей о
работе на путях. Я старался свести подробности к минимуму и все-таки не
мог отделаться от мысли, что беспрерывно нарушаю клятву, если не по
существу, то по форме. И вообще я поймал себя на том, что не в состоянии
забыть эту чертову клятву, о чем бы мы ни говорили. Кончилось тем, что
Виктория сама предложила:
- Знаешь, давай оставим эту тему. Ты же явно не хочешь продолжать.
- Я просто сбит с толку, - ответил я. - Мне запрещено говорить, а ты
заставила меня понять, что я не вправе скрывать от тебя свою жизнь, свои
наблюдения.
Виктория помолчала минуту-другую.
- Не знаю, как ты, - произнесла она наконец, - а я за последние дни
возненавидела всю эту систему гильдий всерьез.
- Не ты одна. Что-то я не замечал, чтобы у нее было много
поклонников.
- Тебе не кажется, что главы гильдий тщатся сохранить систему,
которая отжила свое и уже не нужна? Система зиждется на том, чтобы
утаивать правду. Не понимаю зачем. Мне это очень не по нутру, и не только
мне.
- А может, я и сам примкну к приверженцам системы, когда стану
полноправным гильдиером?
- Надеюсь, этого не случится, - сказала она и рассмеялась.
- Есть одно занятное обстоятельство. Когда я задаю Мальчускину -
гильдиеру, под началом которого я работаю, - вопросы такого же рода, как
ты мне, он отвечает, что я сам все пойму со временем. Звучит это так,
словно у системы гильдий есть разумные основания и они каким-то образом
связаны с причинами, по которым Город должен постоянно перемещаться. До
сих пор мне известно лишь одно - Город должен двигаться. Когда я выхожу
наружу, мне надо вкалывать до седьмого пота, и на вопросы просто нет
времени. Но ясно, что движение Города воспринимается всеми вокруг как
абсолютная необходимость.
- Если ты когда-нибудь выяснишь, в чем дело, ты поделишься со мной?
Я задумался.
- Обещать заранее не могу.
Виктория резко встала и отошла к дальнему краю площадки. Стоя у
перил, она смотрела поверх городских теснин на дальние просторы. Я даже не
пытался подойти к ней - возникла какая-то неразрешимая ситуация. Я и так
сказал слишком много, а она настаивала, чтобы я сказал еще больше, и
взваливала на мои плечи непосильную ношу. И все же я не мог порицать ее.
Минуту-две спустя она сама вернулась ко мне и села рядом.
- Я узнала, как нам пожениться.
- Что, еще одна церемония?
- Да нет, все гораздо проще. Мы подпишем заявление в двух
экземплярах, а потом каждый передаст экземпляр старшему из своих
наставников. Бланки заявлений у меня внизу, разобраться в них легче
легкого.
- Стало быть, можно подписать их не откладывая?
- Можно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40