Тот лежал в
своем гамачке, обессилевший и побуревший от слез. Теперь он даже не
плакал, а только слабо скулил. Гельварду стало от души жаль крошечное
существо, но что он мог тут сделать, чем помочь?
Как Люсия, так и Катерина пребывали в отличном настроении. Обе
заговорили с Гельвардом, едва он выбрался из палатки, но он молча прошел
мимо и уселся у речки. Ему надо было без помех обмозговать новую идею.
Малыш не пробовал ничего, кроме материнского молока.... А что, если
здесь, вдали от оптимума, мать стала в чем-то другой? Она не была
горожанкой, а малыш родился в Городе. Да, но что из того? Какая разница,
кто где родился, - ведь малыш-то, во всяком случае, родился от собственной
матери? Все эти рассуждения, должно быть, сплошная чушь, и все-таки...
оставалась доля вероятности, что они правильны.
Вернувшись в лагерь, он приготовил чуточку синтетической пищи, развел
сухое молоко водой, заведомо принесенной из Города, и предложил Росарио
покормить малыша. Она сперва отказалась, потом согласилась. Малыш поел - и
не срыгнул, а часа через два уже спал сладким сном.
День тянулся медленно. У речки было безветренно и тепло, но Гельвард
опять предался мрачным раздумьям. Ведь если его гипотеза верна, то и
женщинам нельзя больше есть городскую пищу. А впереди еще миль тридцать,
не менее, - на яблочках не проживешь...
Рассказав подопечным, что у него на уме, он предложил им на ближайшее
время принимать синтетическую пищу самыми малыми дозами и пополнять этот
скудный рацион тем, что сыщется по дороге. Они ничего не поняли, но, пожав
плечами, согласились.
А знойный день все тянулся... и беспокойное состояние Гельварда
мало-помалу передалось женщинам, хотя и очень своеобразно. Они вели себя
все более легкомысленно и игриво, без устали высмеивая его форму,
действительно неудобную и неуклюжую. Катерина заявила, что намерена
искупаться еще раз, и Люсия поддержала ее. Они разделись прямо у него на
глазах, ничуть не смущаясь и даже продолжая кокетничать. В конце концов он
тоже разделся и плескался с ними до изнеможения, а позже к купальщикам
присоединилась и Росарио - ее недоверие к Гельварду растаяло без следа.
Остаток дня они провели, загорая возле палатки.

Поутру Гельвард сразу почувствовал, что между Люсией и Катериной
зреет конфликт на почве ревности, и свернул лагерь быстро, как только мог.
Он повел женщин через речку, вверх по откосу и дальше на юг,
придерживаясь, как и раньше, левого внешнего пути. Окружающий ландшафт был
ему хорошо знаком: они вступили в район, который Город преодолевал в те
дни, когда ученик Гельвард Манн проходил свою первую практику вне
городских стен. Милях в двух впереди виднелся тот самый гребень, на
который Город тащился при первом перемещении, чему он был свидетелем.
В середине утра они остановились отдохнуть, и тут Гельвард вспомнил,
что всего в двух милях к западу расположено небольшое туземное поселение.
Если бы там удалось достать еды, проблема питания женщин была бы решена.
Но как только он заикнулся об этом, возник вопрос, кому идти. Он бы пошел
сам - как-никак, ответственность за успех экспедиции была возложена именно
на него, - но он нуждался в помощнице, поскольку не знал языка. Оставить
малыша на попечение одной из женщин и уйти втроем - на это он не решался,
а если он выберет в спутницы Катерину или Люсию, у оставленной могут
появиться основания для ревности. В конце концов после долгих колебаний он
взял в сопровождающие Росарио и по реакции остальных понял, что сделал
разумный выбор.
Они двинулись в направлении, указанном Гельвардом, и вскоре вышли к
деревне. После долгих переговоров с тремя крестьянами им дали сухого мяса
и каких-то зеленых овощей. Все завершилось на удивление гладко -
оставалось только гадать, к каким аргументам прибегла Росарио, - и через
час они вернулись к своим.
Но по дороге, вышагивая следом за Росарио, Гельвард обратил внимание
на некую странность, которой раньше он не замечал.
Росарио была сложена чуть хуже подруг, лицо и плечи у нее казались не
просто округлыми, а, пожалуй, тяжеловатыми. Она была определенно склонна к
полноте, но полнота эта вдруг показалась Гельварду гораздо более заметной,
чем прежде. Он присмотрелся - сначала с мимолетным интересом, потом
внимательнее: ткан на спине у Росарио натянулась, будто рубашка стала
мала. Но ведь раньше рубашка была ей впору - одежду выдали в Городе точно
по размеру... Гельвард перевел глаза на ее брюки. Да, брюки тоже
натянулись, но мало того - обе штанины волочились по земле. Правда,
Росарио шла босиком, но она разувалась и накануне, и он что-то не помнил,
чтобы брюки были ей настолько длинны.
Он поравнялся с ней и зашагал рядом. И спереди то же самое: рубашка
натянулась, сплющивая грудь, а рукава стали несоразмерно длинны. Да и сама
Росарио словно потеряла в росте и казалась коротышкой, не то что вечером у
речки...
Как только он присоединились к остальным, Гельвард заметил, что и на
Катерине с Люсией одежда сегодня сидит иначе. Катерина завязала рубашку
узлом на животе, а у Люсии, не пожелавшей расстегнуться, рубашка на груди
расползлась между петлями.
Гельвард старался выкинуть эти странности из головы, но чуть ли не с
каждым новым шагом на юг они становились все более очевидными, а то и
комичными. Росарио наклонилась над малышом - и ее брюки лопнули. Люсия
поднесла к губам флягу с водой - и у нее отлетела пуговица, а у Катерины
разлезлась по швам рубашка.
Еще миля или даже чуть меньше - и Люсия потеряла сразу две пуговицы.
Ее рубашка распахнулась сама собой, и она по примеру Катерины завязала
полы узлом на животе. Все три женщины подвернули низки брюк, и тем не
менее каждый шаг причинял им явное неудобство.
Миновав гребень, Гельвард выбрал место возле холма и разбил лагерь.
Сразу после еды женщины стащили с себя остатки одежды и забрались в
палатку. Оттуда они принялись поддразнивать Гельварда: как там твоя форма,
скоро ли тоже расползется по швам? Гельвард сидел в одиночестве снаружи,
не испытывая ни желания спать, ни охоты коротать вечер в палатке.
Малыш заплакал, и Росарио вышла наружу приготовить ему поесть.
Гельвард заговорил с ней, она не ответила. Он наблюдал, как она разводит
сухое молоко; даже обнаженная, она не вызывала у него никаких чувств. Он
же видел ее нагишом только вчера - неужели она выглядела так же? Конечно,
нет - она была почти одного роста с ним, а стала куда приземистей.
- Скажи, Росарио, Катерина еще не спит?
Росарио безмолвно кивнула и удалилась в палатку. Спустя мгновение
из-под полога показалась Катерина, и Гельвард поднялся на ноги.
Они смотрели друг на друга при свете костра. Катерина молчала, да и
Гельвард не знал, что сказать. Она изменилась тоже. А тут и Люсия вылезла
из палатки и встала рядом с соперницей.
Теперь он убедился, что это не мираж. За день, всего за один день
женщины стали совершенно другими. Он оглядел их обеих с головы до ног. Еще
вчера стройные и гибкие, их тела сегодня потеряли форму и раздались в
стороны, а округлившиеся большие головы вдавались в плечи.
Соперницы подошли к нему вплотную и на миг застыли. Из-под полога
выглядывала Росарио, наблюдая за интересной сценой. Он видел влажные,
зовущие губы Люсии, но сам словно оцепенел.

7
Наутро Гельвард не мог не заметить, что за ночь женщины изменились
еще резче. Ростом ни одна из них не достигала теперь и пяти футов, зато
болтали они между собой еще быстрее, чем прежде, и голоса у них стали еще
выше.
Ни одна не смогла втиснуть свои телеса в одежду. Люсия попыталась
было, но не смогла даже сунуть ногу в штанину и изорвала рукава рубашки.
Пришлось женщинам оставить одежду на месте ночевки и отправиться дальше
нагими. Каждый час вносил в их облик новые и все более чудовищные
перемены. Ноги у них укоротились настолько, что они семенили за ним мелким
шажками, и он то и дело вынужден был останавливаться, чтобы они не
отстали. К тому же он обратил внимание на необычность их походки: они шли,
отклоняясь назад, и это отклонение час от часу становилось все больше и
больше.
Они следили за ним с таким же ужасом, как и он за ними, и когда он
решил дать им передохнуть и пустил по кругу флягу с водой, над странной
группой нависла гнетущая тишина.
Да и вокруг все изменялось стремительно и необъяснимо. Они
по-прежнему придерживались левого внешнего пути, но следы шпал потеряли
четкость. Последний отпечаток, который Гельвард еще сумел признать, был не
менее сорока футов в длину, а в глубину не достигал и дюйма. Соседний
путь, левый внутренний, скрылся из виду: просвет между путям постепенно
увеличивался, пока не достиг по меньшей мере полумили - а на таком
расстоянии уже ничего не разберешь.
Зато ямы от фундаментов канатных опор попадались все чаще. За одно
утро экспедиция миновала двенадцать гнезд, и, по подсчетам Гельварда, от
цели их теперь отделяло всего девять.
Но как он найдет эту цель - селение, откуда женщины родом? Окружающий
ландшафт был плоским и однообразным. Там, где они присели отдохнуть, почва
напоминала застывшую лаву. Он присмотрелся к ней внимательнее, затем с
силой провел пальцем, оставив неглубокую бороздку; грунт, песчаный и
сыпучий на вид, на поверку оказался плотным и вязким.
Рост женщин теперь не превышал трех футов, а их тела исказились до
неузнаваемости. Широченные, плоские ступни на коротких толстых ногах,
бочкообразные туловища. Они стали карикатурно уродливыми; перемены, какие
они претерпевали у него на глазах, и невнятное щебетанье, заменившее им
голоса, буквально завораживали Гельварда.
Не изменился только малыш. Насколько Гельвард мог судить, ребенок
оставался таким же, как и всегда. Но по сравнению с матерью он выглядел
теперь непропорционально большим, и раскоряченная фигурка, откликавшаяся
на имя Росарио, взирала на него с невыразимым ужасом.
Малыш был и остался горожанином.
Точно так же, как Гельвард был рожден женщиной, временно переселенной
из деревни, так и ребенок Росарио оставался порождением Города, его
частью. И какие бы метаморфозы ни происходили с женщинами и родным для них
пейзажем, ни самого Гельварда, ни малыша это не затрагивало.
Гельвард не имел ни малейшего понятия ни о том, как объяснить
невероятные события последних суток, ни о том, что ему теперь предпринять.
Его одолевал страх: се, что творилось вокруг, выходило за рамки его
представлений о порядке вещей. Глаза свидетельствовали о том, что
просто-напросто не укладывалось в сознании.
Он бросил взгляд на юг - там, не слишком далеко отсюда, тянулась
гряда холмов. Вернее, сначала он принял их за холмы, или, быть может,
предгорья какой-то более высокой гряды... и вдруг с тревогой заметил, что
их венчают снежные шапки. Солнце палило, как обычно, воздух был напоен
теплом; логика подсказывала, что в подобном климате снег может уцелеть
лишь на самых высоких вершинах гор. А холмы были так недалеко - в миле, от
силы в двух милях от Гельварда, - что он никак не мог ошибиться: их высота
не превосходила и пятисот футов.
Он встал в полный рост - и вдруг упал.
И упав, словно по крутому склону, против всякой воли покатился на юг.
Ему удалось кое-как остановиться, он неуверенно поднялся на ноги,
сопротивляясь силе, которая настойчиво тянула на юг. Ощущение было не
новым, оно давало о себе знать, все утро, и тем не менее явилось для
Гельварда неожиданностью: сила внезапно оказалась могущественнее прежнего.
Почему же тогда она почти не влияла на него до этой минуты? Он задумался.
С утра ему было не до нее - отвлекали другие события, и все-таки он уже
догадывался о ней, ему все время чудилось, что они дут под гору. Он
отгонял это наваждение как нелепицу: зрение неустанно подтверждало, что он
находится на плоской равнине. И теперь он стоял подле своих подопечных,
стараясь разобраться в необычном ощущении, так сказать, пробуя его на
ощупь.
Нет, это не походило ни на давление воздуха, как при ветре, ни на
действие силы тяжести, тянущей под откос. Ощущение лежало где-то
посередине: на ровной местности при практически полном безветрии он
чувствовал, как что-то не то тянет, не то толкает его на юг.
Он сделал несколько шагов на север и почувствовал, что мышцы его ног
напряглись, будто он взбирается по крутому склону. Направился на юг - и в
явном противоречии с тем, что видели глаза, испугался, что вот-вот
покатится под гору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40