Гвенвифар видела: шутка Моргейне не по душе; но как только больной осушил чашу, молодая женщина склонилась над ним, легонько поцеловала в лоб и подоткнула ему одеяло – ни дать ни взять мать, укладывающая ребенка в колыбельку. – Ну вот, хороший ты мой мальчик, засыпай теперь, – смеясь, промолвила она, однако в смехе ее звучала горечь.
Когда за Моргейной закрылась дверь, Гвенвифар подошла к кровати больного.
– Она права, дорогой мой; тебе нужно выспаться хорошенько.
– Моргейна всегда права, и до чего же мне это осточертело, – в сердцах отозвался Ланселет. – Посиди со мной немного, любимая моя…
Нечасто осмеливался он так обращаться к своей королеве; однако Гвенвифар присела на край постели и позволила больному завладеть своей рукой. Очень скоро Ланселет заставил ее улечься рядом с собою и поцеловал; вытянувшись на самом краешке кровати, Гвенвифар позволяла целовать себя снова и снова; но спустя какое-то время Ланселет устало вздохнул и, не протестуя, дал ей подняться.
– Любимая моя, ненаглядная, так дальше продолжаться не может. Дозволь мне уехать от двора.
– Куда же? Гоняться за ненаглядным Пелиноровым драконом? А чем же тогда Пелинор станет развлекаться на старости лет? Он же охоту просто обожает, – отшутилась Гвенвифар, хотя сердце ее сжалось от боли.
Ланселет схватил ее за плечи и вновь уложил рядом с собою.
– Нет, не шути так, Гвен… ты знаешь, и я знаю, и Господь помоги нам обоим, думается мне, что знает и Артур: я никого не любил, кроме тебя, с тех самых пор, как впервые увидел тебя в доме твоего отца, – и никого другого вовеки не полюблю. А если надеюсь я сохранить верность королю своему и другу, тогда должно мне уехать от двора и никогда больше тебя не видеть…
– Если ты считаешь, что в том твой долг, я не стану тебя удерживать, – промолвила Гвенвифар.
– А я ведь уже уезжал прежде, – исступленно выкрикнул он. – Всякий раз, когда я отправлялся на войну, некая часть меня мечтала, чтобы я погиб от руки саксов и не возвращался более к безнадежной любви – прости меня Господи, порою я ненавидел своего короля, – а ведь я клялся любить его и служить ему верой и правдой! – а в следующий миг думал, что ни одной женщине не удастся разорвать нашу дружбу, и я давал слово не думать о тебе иначе, как о супруге моего сюзерена. Но ныне войны закончились, и вынужден я сидеть здесь целыми днями и глядеть на тебя рядом с ним, восседающим на высоком троне, и представлять тебя в его постели, женой счастливой и довольной…
– С чего ты взял, что я более счастлива и более довольна, чем ты? – дрожащим голосом осведомилась Гвенвифар. – По крайней мере, тебе дано выбирать, ехать тебе или задержаться, а меня вручили Артуру, даже не спросив, хочу я того или нет! И не могу я взять и уехать от двора, если происходящее мне не по душе, но должна оставаться здесь, в стенах крепости, и выполнять то, чего от меня ждут… если надо тебе уехать, я не могу сказать: «Останься!» – а если ты останешься, не могу потребовать: «Уезжай!» Ты по крайней мере, свободен оставаться или покинуть нас, в зависимости от того, что сделает тебя счастливее!
– Ты думаешь, для меня речь идет о счастье, неважно, остаюсь я или уезжаю? – вопросил Ланселет, и на мгновение Гвенвифар показалось, что он того и гляди разрыдается. Но вот рыцарь овладел собою. – Любимая, так что же мне делать? Господь меня сохрани причинять тебе новые горести! Если я уеду от двора, тогда долг твой окажется прост и ясен: быть хорошей женой Артуру, не более, но и не менее. А если я останусь… – Он умолк на полуслове.
– Если ты считаешь, что долг твой призывает тебя прочь, – промолвила она, – тогда уезжай. – И по лицу ее, затуманивая взор, хлынули слезы.
– Гвенвифар… – проговорил рыцарь, и голос его прозвучал так напряженно, словно он только что получил смертельную рану. Ланселет так редко называл ее полным именем; он всегда обращался к ней «моя госпожа» или «моя королева», а если в шутку – то просто Гвен. И теперь, услышав свое имя из его уст, королева подумала, что в жизни не внимала музыке слаще. – Гвенвифар, отчего ты плачешь?
Вот теперь ей придется солгать, и солгать умело, ибо честь не позволяет сказать ему правду.
– Потому что… – начала она, и умолкла, и сдавленно докончила: – Потому что я не знаю, как мне жить, если ты уедешь прочь.
Ланселет судорожно сглотнул и сжал ее руки в своих.
– Но тогда… послушай, любовь моя… я не король, но отец подарил мне в Бретани небольшое поместье. Отчего бы тебе не уехать из Камелота вместе со мною? Я… я сам не знаю… может, так оно достойнее, нежели оставаться здесь, при Артуровом дворе, и соблазнять его жену…
«Так значит, он меня любит, – думала Гвенвифар, – его влечет ко мне, это – достойный выход…» Но тут же нахлынула паника. Уехать Бог знает куда, одной, так далеко – даже если рядом будет Ланселет… и сей же миг королева представила, что о ней скажут, если она покроет себя бесчестием…
Ланселет лежал, по-прежнему сжимая ее руку.
– Мы никогда не смогли бы вернуться, ты ведь понимаешь – никогда. И, скорее всего, нас обоих отлучили бы от церкви… для меня это ничего не значит, не такой уж я убежденный христианин. Но ты, моя Гвенвифар…
Она закрыла лицо покрывалом и зарыдала: какая же она жалкая трусиха!
– Гвенвифар, – промолвил он. – Я не хотел бы ввести тебя в грех…
– Мы уже согрешили, и ты, и я, – горько выкрикнула она.
– И, если священники не врут, мы будем за это прокляты, – с ожесточением отозвался Ланселет, – и однако же я не получил от тебя ничего, кроме этих поцелуев: зла и вины перепало нам с лихвою, но ни малой толики наслаждения, что таит в себе грех. И, сдается мне, не верю я священникам – что же это за Бог такой, что расхаживает в темноте вроде как ночной сторож, подглядывая и подсматривая, точно старая деревенская сплетница, любопытствующая, не спит ли кто-нибудь с женою соседа…
– Вот и Мерлин говорил что-то похожее, – тихо промолвила Гвенвифар. – Иногда мне кажется, что в этих словах есть смысл, а в следующий миг я задумываюсь, уж не дьявольское ли это искушение…
– Ох, только не говори мне про дьявола, – воскликнул Ланселет, снова заставляя ее улечься рядом. – Любимая, родная моя, я уйду, если ты того хочешь, или останусь, но только не в силах я видеть, как ты горюешь…
– Я сама не знаю, чего хочу, – рыдала и всхлипывала она, позволяя себя обнять. Наконец Ланселет прошептал:
– За грех мы уже заплатили… – и припал к ее губам. Трепеща, Гвенвифар уступила поцелую, и вот уже жадные, нетерпеливые ладони его легли ей на грудь. Королева почти надеялась, что на сей раз одними поцелуями он не удовольствуется, но тут в коридоре послышались шаги, и Гвенвифар в панике выпрямилась. Когда в комнату вошел Ланселетов оруженосец, она уже чинно сидела на краешке кровати.
– Лорд мой? – откашлявшись, произнес вошедший. – Леди Моргейна сказала, что тебе пора спать. С твоего позволения, госпожа?…
«Снова Моргейна, будь она проклята!» Рассмеявшись, Ланселет выпустил руку Гвенвифар.
– Да, к тому же госпожа моя наверняка устала. Пообещаешь ли ты навестить меня завтра, моя королева?
Гвенвифар и радовалась, и злилась на то, что голос его звучит так спокойно. Она отвернулась от светильника, что принес с собою слуга; королева знала, что покрывало ее сбилось на сторону, платье измято, лицо покраснело от слез, волосы растрепались. Да уж, вид у нее не лучший; что только слуга подумает? Гвенвифар набросила покрывало на лицо и поднялась на ноги.
– Доброй ночи, сэр Ланселет. Керваль, смотри, хорошенько позаботься о лучшем друге моего короля, – промолвила она и вышла, слабо надеясь на то, что успеет добраться до собственных покоев, прежде чем вновь разрыдается. «Ох, Господи, как… как же смею я молить Господа о том, чтобы грешить и дальше? Молиться должно о том, чтобы избавиться от искушения – а я не могу!»
Глава 16
За день– два до кануна праздника Белтайн при дворе Артура вновь появился Кевин. Моргейна ему обрадовалась: весна выдалась бесконечно долгая и безрадостная. Ланселет, исцелившись от лихорадки, отправился на север, в Лотиан; Моргейна подумывала о том, не съездить ли в Лотиан и ей, поглядеть, как там ее сын; но путешествовать в обществе Ланселета ей не хотелось, да и тот вряд ли пожелал бы ее в спутницы. «Моему сыну хорошо там, где он есть; навещу его в следующий раз», – в конце концов решила про себя она.
Гвенвифар сделалась молчалива и печальна; за те годы, что Моргейна провела вдали от двора, королева из беззаботной девочки превратилась в женщину немногословную, задумчивую и не в меру набожную. Моргейна подозревала про себя, что королева тоскует о Ланселете; и, зная Ланселета, не без презрения думала, что тот и в покое женщину не оставит, и в грех толком не введет. Впрочем, Гвенвифар его стоит: она и не отдастся любимому, и из рук его не выпустит. Любопытно, что на этот счет думает Артур? Впрочем, чтобы спросить его напрямую у Моргейны не хватало храбрости.
Моргейна радушно встретила Кевина, прикидывая про себя, что, скорее всего, Белтайн они отпразднуют вместе: солнечные токи пылали у нее в крови, и если уж не дано заполучить того мужчину, что ей желанен (а Моргейна знала: ее по-прежнему влечет к Ланселету), отчего бы не взять любовника, которому в радость она сама; ведь так приятно чувствовать себя дорогой и желанной. И в отличие от Артура с Ланселетом Кевин свободно говорил с нею о делах государственных. В горькую минуту Моргейна с сожалением думала о том, что, останься она на Авалоне, сейчас с нею уже советовались бы по поводу всех важных событий ее времени.
Что ж, поздно сожалеть о том, чего не воротишь, что сделано, то сделано. Так что Моргейна приняла Кевина в парадном зале и распорядилась, чтобы подали вино и снедь, – эту миссию Гвенвифар охотно перепоручила своей придворной даме. Королева весьма любила послушать игру Кевина на арфе, но самого музыканта на дух не переносила. Так что Моргейна прислуживала ему за столом – и расспрашивала об Авалоне.
– В добром ли здравии Вивиана?
– В добром и по-прежнему собирается приехать в Камелот на Пятидесятницу, – сообщил Кевин. – Оно и к лучшему, меня Артур даже слушать не стал. Хотя пообещал не запрещать костры Белтайна – по крайней мере, в этом году.
– Запрещай не запрещай – все равно толку с того будет мало, – отозвалась Моргейна. – Но у Артура есть и иные заботы – и куда ближе к собственному дому. Там, за окном, так близко, что с вершины холма разглядеть можно, – она указала рукой, – лежит островное королевство Леодегранса. Ты не слышал?
– Встречный путник сообщил мне, что Леодегранс скончался, не оставив сына, – откликнулся Кевин. – Его жена Альенор умерла вместе с младшим ее ребенком через несколько дней после смерти мужа. В тех краях лихорадка собрала обильную жатву.
– Гвенвифар даже на похороны не поехала, – продолжала Моргейна. – Впрочем, причины для слез у нее нет: любящим отцом Леодегранса никак нельзя было назвать. Артуру придется посоветоваться с ней насчет того, чтобы послать туда регента: он говорит, что теперь королевство принадлежит ей, и ежели у них родится второй сын, так ему-то остров и достанется. Однако непохоже на то, что Гвенвифар хотя бы одного сына родит.
Кевин медленно кивнул:
– Да, помнится, у нее был выкидыш перед самой битвой при горе Бадон, и королева едва от него оправилась. А сколько ей, кстати?
– Думаю, по меньшей мере двадцать пять, – предположила Моргейна, не будучи, впрочем, вполне уверена: слишком долго прожила она в волшебной стране.
– Для первого ребенка это многовато, – отозвался Кевин, – хотя не сомневаюсь, что, как любая бесплодная женщина, она молится о чуде. А что не так с Верховной королевой, что она никак не может зачать?
– Я ж не повитуха, – пожала плечами Моргейна. – С виду она вполне здорова, на молитвах все коленки стерла, но все тщетно.
– Что ж, все в воле Богов, – отозвался Кевин, – однако милость их этой стране куда как понадобится, ежели Верховный король умрет, не оставив наследника! А теперь, когда извне не напирают саксы, что помешает соперничающим королям Британии наброситься друг на друга и разорвать землю на мелкие клочки? Лоту я никогда не доверял, но теперь Лот мертв, а Гавейн верен Артуру безоговорочно, так что со стороны Лотиана страшиться нечего, разве что Моргауза найдет себе любовника, достаточно честолюбивого, чтобы претендовать на титул Верховного короля.
– Туда уехал Ланселет, но надолго он там не задержится, – сообщила Моргейна.
– Вот и Вивиана зачем-то собралась в Лотиан; хотя все мы считаем, что для такого путешествия она уже слишком стара, – отозвался Кевин.
«Но ведь тогда она увидит моего сына…» Сердце Моргейны дрогнуло, а в горле стеснилось от боли – или это слезы? Впрочем, Кевин вроде бы ничего не заметил.
– Ланселета я в пути не встретил: наверное, мы разминулись, – промолвил он. – Или, может, он к матери завернул поздороваться, или, – Кевин лукаво усмехнулся, – праздник Белтайн отметить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194
Когда за Моргейной закрылась дверь, Гвенвифар подошла к кровати больного.
– Она права, дорогой мой; тебе нужно выспаться хорошенько.
– Моргейна всегда права, и до чего же мне это осточертело, – в сердцах отозвался Ланселет. – Посиди со мной немного, любимая моя…
Нечасто осмеливался он так обращаться к своей королеве; однако Гвенвифар присела на край постели и позволила больному завладеть своей рукой. Очень скоро Ланселет заставил ее улечься рядом с собою и поцеловал; вытянувшись на самом краешке кровати, Гвенвифар позволяла целовать себя снова и снова; но спустя какое-то время Ланселет устало вздохнул и, не протестуя, дал ей подняться.
– Любимая моя, ненаглядная, так дальше продолжаться не может. Дозволь мне уехать от двора.
– Куда же? Гоняться за ненаглядным Пелиноровым драконом? А чем же тогда Пелинор станет развлекаться на старости лет? Он же охоту просто обожает, – отшутилась Гвенвифар, хотя сердце ее сжалось от боли.
Ланселет схватил ее за плечи и вновь уложил рядом с собою.
– Нет, не шути так, Гвен… ты знаешь, и я знаю, и Господь помоги нам обоим, думается мне, что знает и Артур: я никого не любил, кроме тебя, с тех самых пор, как впервые увидел тебя в доме твоего отца, – и никого другого вовеки не полюблю. А если надеюсь я сохранить верность королю своему и другу, тогда должно мне уехать от двора и никогда больше тебя не видеть…
– Если ты считаешь, что в том твой долг, я не стану тебя удерживать, – промолвила Гвенвифар.
– А я ведь уже уезжал прежде, – исступленно выкрикнул он. – Всякий раз, когда я отправлялся на войну, некая часть меня мечтала, чтобы я погиб от руки саксов и не возвращался более к безнадежной любви – прости меня Господи, порою я ненавидел своего короля, – а ведь я клялся любить его и служить ему верой и правдой! – а в следующий миг думал, что ни одной женщине не удастся разорвать нашу дружбу, и я давал слово не думать о тебе иначе, как о супруге моего сюзерена. Но ныне войны закончились, и вынужден я сидеть здесь целыми днями и глядеть на тебя рядом с ним, восседающим на высоком троне, и представлять тебя в его постели, женой счастливой и довольной…
– С чего ты взял, что я более счастлива и более довольна, чем ты? – дрожащим голосом осведомилась Гвенвифар. – По крайней мере, тебе дано выбирать, ехать тебе или задержаться, а меня вручили Артуру, даже не спросив, хочу я того или нет! И не могу я взять и уехать от двора, если происходящее мне не по душе, но должна оставаться здесь, в стенах крепости, и выполнять то, чего от меня ждут… если надо тебе уехать, я не могу сказать: «Останься!» – а если ты останешься, не могу потребовать: «Уезжай!» Ты по крайней мере, свободен оставаться или покинуть нас, в зависимости от того, что сделает тебя счастливее!
– Ты думаешь, для меня речь идет о счастье, неважно, остаюсь я или уезжаю? – вопросил Ланселет, и на мгновение Гвенвифар показалось, что он того и гляди разрыдается. Но вот рыцарь овладел собою. – Любимая, так что же мне делать? Господь меня сохрани причинять тебе новые горести! Если я уеду от двора, тогда долг твой окажется прост и ясен: быть хорошей женой Артуру, не более, но и не менее. А если я останусь… – Он умолк на полуслове.
– Если ты считаешь, что долг твой призывает тебя прочь, – промолвила она, – тогда уезжай. – И по лицу ее, затуманивая взор, хлынули слезы.
– Гвенвифар… – проговорил рыцарь, и голос его прозвучал так напряженно, словно он только что получил смертельную рану. Ланселет так редко называл ее полным именем; он всегда обращался к ней «моя госпожа» или «моя королева», а если в шутку – то просто Гвен. И теперь, услышав свое имя из его уст, королева подумала, что в жизни не внимала музыке слаще. – Гвенвифар, отчего ты плачешь?
Вот теперь ей придется солгать, и солгать умело, ибо честь не позволяет сказать ему правду.
– Потому что… – начала она, и умолкла, и сдавленно докончила: – Потому что я не знаю, как мне жить, если ты уедешь прочь.
Ланселет судорожно сглотнул и сжал ее руки в своих.
– Но тогда… послушай, любовь моя… я не король, но отец подарил мне в Бретани небольшое поместье. Отчего бы тебе не уехать из Камелота вместе со мною? Я… я сам не знаю… может, так оно достойнее, нежели оставаться здесь, при Артуровом дворе, и соблазнять его жену…
«Так значит, он меня любит, – думала Гвенвифар, – его влечет ко мне, это – достойный выход…» Но тут же нахлынула паника. Уехать Бог знает куда, одной, так далеко – даже если рядом будет Ланселет… и сей же миг королева представила, что о ней скажут, если она покроет себя бесчестием…
Ланселет лежал, по-прежнему сжимая ее руку.
– Мы никогда не смогли бы вернуться, ты ведь понимаешь – никогда. И, скорее всего, нас обоих отлучили бы от церкви… для меня это ничего не значит, не такой уж я убежденный христианин. Но ты, моя Гвенвифар…
Она закрыла лицо покрывалом и зарыдала: какая же она жалкая трусиха!
– Гвенвифар, – промолвил он. – Я не хотел бы ввести тебя в грех…
– Мы уже согрешили, и ты, и я, – горько выкрикнула она.
– И, если священники не врут, мы будем за это прокляты, – с ожесточением отозвался Ланселет, – и однако же я не получил от тебя ничего, кроме этих поцелуев: зла и вины перепало нам с лихвою, но ни малой толики наслаждения, что таит в себе грех. И, сдается мне, не верю я священникам – что же это за Бог такой, что расхаживает в темноте вроде как ночной сторож, подглядывая и подсматривая, точно старая деревенская сплетница, любопытствующая, не спит ли кто-нибудь с женою соседа…
– Вот и Мерлин говорил что-то похожее, – тихо промолвила Гвенвифар. – Иногда мне кажется, что в этих словах есть смысл, а в следующий миг я задумываюсь, уж не дьявольское ли это искушение…
– Ох, только не говори мне про дьявола, – воскликнул Ланселет, снова заставляя ее улечься рядом. – Любимая, родная моя, я уйду, если ты того хочешь, или останусь, но только не в силах я видеть, как ты горюешь…
– Я сама не знаю, чего хочу, – рыдала и всхлипывала она, позволяя себя обнять. Наконец Ланселет прошептал:
– За грех мы уже заплатили… – и припал к ее губам. Трепеща, Гвенвифар уступила поцелую, и вот уже жадные, нетерпеливые ладони его легли ей на грудь. Королева почти надеялась, что на сей раз одними поцелуями он не удовольствуется, но тут в коридоре послышались шаги, и Гвенвифар в панике выпрямилась. Когда в комнату вошел Ланселетов оруженосец, она уже чинно сидела на краешке кровати.
– Лорд мой? – откашлявшись, произнес вошедший. – Леди Моргейна сказала, что тебе пора спать. С твоего позволения, госпожа?…
«Снова Моргейна, будь она проклята!» Рассмеявшись, Ланселет выпустил руку Гвенвифар.
– Да, к тому же госпожа моя наверняка устала. Пообещаешь ли ты навестить меня завтра, моя королева?
Гвенвифар и радовалась, и злилась на то, что голос его звучит так спокойно. Она отвернулась от светильника, что принес с собою слуга; королева знала, что покрывало ее сбилось на сторону, платье измято, лицо покраснело от слез, волосы растрепались. Да уж, вид у нее не лучший; что только слуга подумает? Гвенвифар набросила покрывало на лицо и поднялась на ноги.
– Доброй ночи, сэр Ланселет. Керваль, смотри, хорошенько позаботься о лучшем друге моего короля, – промолвила она и вышла, слабо надеясь на то, что успеет добраться до собственных покоев, прежде чем вновь разрыдается. «Ох, Господи, как… как же смею я молить Господа о том, чтобы грешить и дальше? Молиться должно о том, чтобы избавиться от искушения – а я не могу!»
Глава 16
За день– два до кануна праздника Белтайн при дворе Артура вновь появился Кевин. Моргейна ему обрадовалась: весна выдалась бесконечно долгая и безрадостная. Ланселет, исцелившись от лихорадки, отправился на север, в Лотиан; Моргейна подумывала о том, не съездить ли в Лотиан и ей, поглядеть, как там ее сын; но путешествовать в обществе Ланселета ей не хотелось, да и тот вряд ли пожелал бы ее в спутницы. «Моему сыну хорошо там, где он есть; навещу его в следующий раз», – в конце концов решила про себя она.
Гвенвифар сделалась молчалива и печальна; за те годы, что Моргейна провела вдали от двора, королева из беззаботной девочки превратилась в женщину немногословную, задумчивую и не в меру набожную. Моргейна подозревала про себя, что королева тоскует о Ланселете; и, зная Ланселета, не без презрения думала, что тот и в покое женщину не оставит, и в грех толком не введет. Впрочем, Гвенвифар его стоит: она и не отдастся любимому, и из рук его не выпустит. Любопытно, что на этот счет думает Артур? Впрочем, чтобы спросить его напрямую у Моргейны не хватало храбрости.
Моргейна радушно встретила Кевина, прикидывая про себя, что, скорее всего, Белтайн они отпразднуют вместе: солнечные токи пылали у нее в крови, и если уж не дано заполучить того мужчину, что ей желанен (а Моргейна знала: ее по-прежнему влечет к Ланселету), отчего бы не взять любовника, которому в радость она сама; ведь так приятно чувствовать себя дорогой и желанной. И в отличие от Артура с Ланселетом Кевин свободно говорил с нею о делах государственных. В горькую минуту Моргейна с сожалением думала о том, что, останься она на Авалоне, сейчас с нею уже советовались бы по поводу всех важных событий ее времени.
Что ж, поздно сожалеть о том, чего не воротишь, что сделано, то сделано. Так что Моргейна приняла Кевина в парадном зале и распорядилась, чтобы подали вино и снедь, – эту миссию Гвенвифар охотно перепоручила своей придворной даме. Королева весьма любила послушать игру Кевина на арфе, но самого музыканта на дух не переносила. Так что Моргейна прислуживала ему за столом – и расспрашивала об Авалоне.
– В добром ли здравии Вивиана?
– В добром и по-прежнему собирается приехать в Камелот на Пятидесятницу, – сообщил Кевин. – Оно и к лучшему, меня Артур даже слушать не стал. Хотя пообещал не запрещать костры Белтайна – по крайней мере, в этом году.
– Запрещай не запрещай – все равно толку с того будет мало, – отозвалась Моргейна. – Но у Артура есть и иные заботы – и куда ближе к собственному дому. Там, за окном, так близко, что с вершины холма разглядеть можно, – она указала рукой, – лежит островное королевство Леодегранса. Ты не слышал?
– Встречный путник сообщил мне, что Леодегранс скончался, не оставив сына, – откликнулся Кевин. – Его жена Альенор умерла вместе с младшим ее ребенком через несколько дней после смерти мужа. В тех краях лихорадка собрала обильную жатву.
– Гвенвифар даже на похороны не поехала, – продолжала Моргейна. – Впрочем, причины для слез у нее нет: любящим отцом Леодегранса никак нельзя было назвать. Артуру придется посоветоваться с ней насчет того, чтобы послать туда регента: он говорит, что теперь королевство принадлежит ей, и ежели у них родится второй сын, так ему-то остров и достанется. Однако непохоже на то, что Гвенвифар хотя бы одного сына родит.
Кевин медленно кивнул:
– Да, помнится, у нее был выкидыш перед самой битвой при горе Бадон, и королева едва от него оправилась. А сколько ей, кстати?
– Думаю, по меньшей мере двадцать пять, – предположила Моргейна, не будучи, впрочем, вполне уверена: слишком долго прожила она в волшебной стране.
– Для первого ребенка это многовато, – отозвался Кевин, – хотя не сомневаюсь, что, как любая бесплодная женщина, она молится о чуде. А что не так с Верховной королевой, что она никак не может зачать?
– Я ж не повитуха, – пожала плечами Моргейна. – С виду она вполне здорова, на молитвах все коленки стерла, но все тщетно.
– Что ж, все в воле Богов, – отозвался Кевин, – однако милость их этой стране куда как понадобится, ежели Верховный король умрет, не оставив наследника! А теперь, когда извне не напирают саксы, что помешает соперничающим королям Британии наброситься друг на друга и разорвать землю на мелкие клочки? Лоту я никогда не доверял, но теперь Лот мертв, а Гавейн верен Артуру безоговорочно, так что со стороны Лотиана страшиться нечего, разве что Моргауза найдет себе любовника, достаточно честолюбивого, чтобы претендовать на титул Верховного короля.
– Туда уехал Ланселет, но надолго он там не задержится, – сообщила Моргейна.
– Вот и Вивиана зачем-то собралась в Лотиан; хотя все мы считаем, что для такого путешествия она уже слишком стара, – отозвался Кевин.
«Но ведь тогда она увидит моего сына…» Сердце Моргейны дрогнуло, а в горле стеснилось от боли – или это слезы? Впрочем, Кевин вроде бы ничего не заметил.
– Ланселета я в пути не встретил: наверное, мы разминулись, – промолвил он. – Или, может, он к матери завернул поздороваться, или, – Кевин лукаво усмехнулся, – праздник Белтайн отметить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194